Валерий Савостьянов
(г.Тула)
РОЩА ПАМЯТИ
Наш постоянный автор. Лауреат всероссийской литературной премии «Левша»
им. Н. С. Лескова
РОЩА ПАМЯТИ
В Польше сносят памятники
Великой Отечественной войны.
Информация из СМИ
На вопрос мальчишки, совсем простой,
Непростой ответ у фронтовика:
«Почему рукав пиджака пустой?» —
«Потому что в Польше рука!»
И мальчишка замер, изумлён:
«Деда, расскажи про бои!» —
«Там погиб гвардейский батальон,
Боевые братья мои!
Там, под переправою через Буг,
Кровью пропиталась земля!
Там лежат герои —
И столько рук!!!
Вот бы их сложить в тополя —
Чтобы встала роща над рекой,
Там, где берег бомбами взрыт!
В ней —
Друзьям, навеки нашедшим покой,
Соловьи бы пели навзрыд,
В ней —
Цвели б медалями на сукне
Кителей
Тюльпаны её полян,
В ней —
Сажали б саженцы по весне
Внуки ветеранов спасённых стран…
Не разрушить варварам, не снести б
Эту Рощу Памяти, что на века,
Где зелёной веточкой
Зашелестит
Правая моя рука…»
ПРАГА И ДРЕЗДЕН
Справка: в стихотворении упоминается фамилия Конев. Маршал И.С. Конев — это главнокомандующий 1-м Украинским фронтом, бравшим Прагу в мае 1945 года. Остальные фамилии — великих художников: они общеизвестны. Кроме, пожалуй, одной: Муха — это фамилия выдающегося чешского художника
Я был в них недолго, почти что проездом.
Невольно я сравнивал Прагу и Дрезден,
Порой столбенея от недоуменья,
Что нету, увы, никакого сравненья!
Да, Дрезден хорош: в нём Собор, Галерея —
Но всё-таки сколько же в нём новодела!
А древняя Прага казалась мудрее:
Глазами веков прямо в душу глядела!
Я в Прагу влюбился — скажу без утайки!
И то, что спасли её русские танки
И русские «Илы» её не бомбили,
Лишь веские плюсы в любви этой были!
Представьте же: май, купола, базилики —
И павших солдат светоносные лики,
Такие, что впору писать на иконах!
Одну я назвал бы «Святые и Конев»…
А Дрезден? Про это вы знаете сами —
А Дрезден в руинах, сожжён небесами:
Союзное войско, пехоту жалея,
Сожгло, разбомбило его Галерею.
И тысячи жителей мирных сгорели —
А с ними Веласкесы и Рафаэли.
И тысячи беженцев, чаще невинных —
И сам Леонардо? — погибли в руинах.
И тысячи пали от бомб равнодушных —
Конечно, врагов, — но, считай, безоружных,
Желающих плена, как манны небесной.
А вдруг среди них Тициан неизвестный?
А вдруг среди тех, что решили сдаваться,
Ван Дейк, Веронезе, Ватто, Караваджо?
Но в плен их не взяли — теперь «на иконах»
В аду они пишут «крылатых драконов»!
А лётчик, сгубивший Сандро Боттичелли,
Черней всех чертей там
И дьявольской черни! —
Любой его хает, и всяк его судит,
Что прежнего Дрездена больше не будет,
И в нём не бывать — в силу высших законов —
Иконы, подобной «Святые и Конев»…
Из мёртвых колодцев — воды не напиться:
Дай Чехия Дрездену иконописцев,
Дай Прага Германии нового Муху —
Утешить, утишить немецкую муку!
Поскольку иконы, вы знаете сами,
Не пишутся горем одним и слезами,
Не пишутся душ, даже быта уродством —
А пишутся мудростью и благородством,
А пишутся мужеством, великодушьем,
И верой! И братством — славянским оружьем —
Как в Праге в конце боевого похода
Победной весной 45-го года…
МОРАВСКО–ОСТРАВСКИЙ ОРЕШЕК
Верю я, что общую Победу
Чтить наш общий мир не перестал!
И на Праздник в Чехию поеду:
В личный тур — по дедовским местам.
Посещу Моравию, Судеты,
Одру и Карпатский перевал —
Передам поклоны и приветы
Тем краям, где дед мой воевал.
Здесь, в горах, я думаю, пореже
Спесь гремит в победный барабан —
Здесь Моравско–Остравский орешек:
Долго нам он был не по зубам.
Спросят: «Что ты вспомнил это? Кто ты?» —
Тот я, в чьём роду фронтовики,
Знающий, как остравские доты
Здесь косили русские полки.
И не свитки сталинских приказов
Положить хочу я на весы,
А дороги дедовских рассказов,
Вздохов, умолчаний и слезы.
Наших мёртвых не вернуть обратно:
Что им наша спесь и наша лесть?
У весны победной — были пятна!
Что же? — И на солнце пятна есть!..
И когда помянем и отплачем,
То, последний выплеснув елей,
Поблагодарим и неудачи —
Завтрашних побед учителей.
И не попеняем генералам,
Чтя их путь и нимбы их седин, —
Хоть порой, увы, не гениальным! —
Всё же дед вернулся — невредим…
ПРАЖСКИЙ ХЛЕБ
Не знаю, для чего мне продиктован
Такой сюжет — уж слишком он нелеп
Тем, что так прост —
Как в Праге в продуктовом
Я покупал обычный пражский хлеб.
Добавить нужно, что дешёвый самый
Так вкусен был он, что по вечерам
Мой поздний ужин: с ним, с домашним салом
И с крепким чаем — равен был пирам!
Вы спросите: а что же в рестораны
Ходил я редко? Кроны, что ль, берёг?
Всё просто: реагировали странно
Там иногда на русский говорок.
И навсегда запомнилось, как жарко
Сказала что-то в сторону мою
Официантка, старая пражанка,
На просьбу лишь расшифровать меню…
Но пан седой —
У Свободы солдатом
Он воевал —
Был вежливым со мной:
«Прости: они забыли сорок пятый,
А только помнят шестьдесят восьмой…»
Да ладно, брат: плевать мне на интриги,
Коль по сердцу мне Праги купола
И хлеб её, похожий на ковриги,
Какие в детстве бабушка пекла!
Есть чай пока и даже сала малость —
Всё остальное, право, «се ля ви»…
И долго-долго мне не засыпалось,
И я писал о Праге и любви.
В САЛАСПИЛСЕ
Во время оккупации Латвии в фашистском концлагере Саласпилс у советских детей насильственно брали кровь. Ребёнку, ослабевшему и не способному её давать, чтобы не прерывался зловещий, но остродефицитный конвейер крови, — под видом каши предлагали ложку отравы…
Из объяснений экскурсовода
…И прозрачны, трепетны и тонки,
Как весной картофеля ростки,
Забелели детские ручонки,
Детские возникли хохолки.
Закричали рты, — и в каждом слове,
В шелесте срывающихся фраз
Слышалось:
«Верните кровь нам. Крови,
Той, что доктор выкачал из нас!..»
Доктор, и заботливый, и ловкий,
За троих работать успевал:
Шприц вонзая, гладил по головке,
Слабым — кашу ложечкой давал.
Шли в барак отведавшие кашки,
И потом на глиняном полу
Янисы, Володьки и Наташки —
Умирали, скорчившись в углу.
И опять, огромны и бездонны,
В лагерь приходя порожняком,
Отъезжали, булькая, бидоны
С кровью детской, будто с молоком.
Спецкорабль отчаливал от пирса,
Самолёт гружёный вылетал…
Детские могилы Саласпилса,
Сколько вас? Никто не сосчитал.
Встану молча —
Будто к изголовью,
Чувствуя с жестокой простотой:
Кровь детей —
Не смоешь даже кровью,
Даже карой, страшной и святой!
* * *
Там, под Бежецком, живёт
Одинокая берёза —
Тётя Тоня, счетовод
Прежде славного колхоза.
Все сосчитаны года —
Их четырежды по двадцать.
И не хочет никуда
Тётя Тоня перебраться.
У неё ведь огород
И родные на погосте,
У неё два раза в год
Из Москвы бывают гости.
Не спеши же, ангелок,
В добрый дом её явиться,
Где на фото, словно Бог,
Мальчик с ромбами в петлицах…
ЩЕПОТЬ СОЛИ
Я был рождён во времена,
Когда закончилась война
Победою!
О них шпана
Теперь кричит как о суровых,
Где правил злобный вурдалак.
Не знаю: врут иль было так —
Я помню гордость, а не страх,
И хлеб,
Бесплатный хлеб в столовых.
Уроки кончены, и вот
Туда, где свой, родной народ,
Серёжка в очередь встаёт,
А мы, пока он достоится —
За стол!
И солюшки щепоть
Посыплешь щедро на ломоть:
Как радуются дух и плоть —
Ах, видели б вы наши лица!..
В стране пятнадцати столиц
Таких сегодня нету лиц!
Не зря рекламный русский фриц
Мне предлагает всё и сразу:
Лишь только бы молчал я впредь
О гордости победной, —
Ведь
Я — хлеб, какому не черстветь,
Я — соль та, равная алмазу!..