Гвардейский первый десантный батальон

НИКОЛАЙ МАКАРОВ

ГВАРДЕЙСКИЙ ПЕРВЫЙ ДЕСАНТНЫЙ БАТАЛЬОН 

 

 

Тула, 2023

 Николай Макаров. Гвардейский первый десантный батальон. – Изд-во ТулГУ, 2023. – 177 с.

Очерки-интервью о солдатах, сержантах, прапорщиках, офицерах                  1-го батальона 51-го гвардейского парашютно-десантного полка, в котором служил автор в 1972–1981 годах (ныне – 51-й гвардейский парашютно-десантный Краснознамённый ордена Суворова 3-й сте- пени полк имени Дмитрия Донского 106-й гвардейской воздушно-десантной Тульской Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии).

 @ Макаров Н. А., 2023.

 

Никто, кроме нас!

  

Семидесятипятилетию полка

посвящается!

 

  

28 СЕНТЯБРЯ

 

ДЕНЬ 51-го ГВАРДЕЙСКОГО

ПАРАШЮТНО-ДЕСАНТНОГО

КРАСНОЗНАМЁННОГО

ОРДЕНА СУВОРОВА 3-й СТЕПЕНИ ПОЛКА

ИМЕНИ ДМИТРИЯ ДОНСКОГО

106-й ГВАРДЕЙСКОЙ ВОЗДУШНО-ДЕСАНТНОЙ

ТУЛЬСКОЙ

КРАСНОЗНАМЁННОЙ ОРДЕНА КУТУЗОВА 2-й СТЕПЕНИ ДИВИЗИИ

 

ОТ  АВТОРА

 

Уважаемые  читатели!

 

В предлагаемой вам книге собраны интервью – впоследствии опубликованные в различных изданиях (газетах, альманахах, сборниках, книгах) с десантниками 1-го батальона 51-го гвардейского парашютно-десантного пола.

О ком-то написано мало, о ком-то – больше. Но всё, что мне было рассказано – было рассказано от чистого сердца, без лукавства и притворства. Может быть, кто-то из моих собеседников немного и присочинил, приукрасил действительность – ну, и ладно, ну, и Бог с ними. Как рассказали – так и записал: своими словами, естественно.

И ещё. Писал без гребёнки цензуры: белое – белое, чёрное – чёрное, как в жизни и бывает. Ну, серое – значит, серое. Вот так,         как-то.

Большинство интервью вышли в моих альбомах: «Мои афганцы», «Мои афганцы» – 2, «Мои афганцы» – 3, «Мои коллеги – военные медики», «Мои коллеги – военные медики» – 2, «Сапёры», «На разных континентах», «345-й отдельный, гвардейский» и в книгах: «Записки батальонного врача», «Десантники  земли тульской», «Мои коллеги – военные медики», «Войсковая разведка земли тульской», «Военные связисты земли тульской», «Артиллеристы земли тульской», «Интернационалисты земли тульской», «Сапёры земли тульской», «Афганцы Тулы», «Суворовцы Тулы», «Политработники земли тульской».

Часть интервью в своё время напечатаны в периодических изданиях Тулы.

Все замечания, пожелания, всю критику можно передать автору лично или сообщить по телефону:

 

8–919–078–01–82

 

Автор заранее приносит извинения за возможные неточности или опечатки.

 

Честь  имею!

Николай  МАКАРОВ

 

АРМЕЙСКИЕ БУДНИ

 

…С августа тысяча девятьсот семьдесят второго года я – в Туле, в 1-м гвардейском парашютно-десантном батальоне 51-го гвардейс- кого парашютно-десантного полка 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии.

Вся дивизия – в Подмосковье на тушении пожаров, в том числе и начальник строевой части, который должен определить мою дальнейшую судьбу.

Через три дня с пожара приезжает начальник медицинской службы дивизии подполковник Тютенков. Вызывает меня в штаб – большое деревянное здание на лесной поляне. Жду около штаба. Появляется какой-то гражданский: небритый, опухший, в мятых, как сейчас принято говорить, трениках и  такой же мятой рубашке. Окинул меня мутным взглядом:

– Заходи – будем знакомиться.

Минут десять он разглагольствует о правилах поведения военного врача в полевых условиях.

– И самое последнее дело – пить казённый спирт!

Достаёт из сейфа 0,5 этого самого спирта – душа-то жаждет после вчерашнего – и разливает, не спрашивая меня, в два стакана. Что поменьше – протягивает мне.

– За знакомство! – «закусив» рукавом рубашки, продолжает, – поедешь младшим врачом в Ефремов. В артиллерийский полк.

В Ефремов так в Ефремов. Младшим врачом так младшим врачом.

– Ждём начальника отдела кадров, – напутствует меня на прощание, – пока поживёшь в полку.

Через неделю собирается всё командование дивизии. Меня опять вызывает начмед. Рядом с ним в кабинете сидит начальник отдела кадров подполковник Ляхов.

– Назначаешься в 51-й полк врачом первого батальона, – протягивая мне руку, заявляет он с железной твёрдостью в голосе.

– Я его назначил в артполк, – как-то вяло отреагировал начмед.

– В первый батальон! – последнее слово оказывается за началь- ником отдела кадров.

 

 

…Первым из врачей полка я познакомился с капитаном медицинской службы Олегом Никольским, томичом первого выпуска. С перевязанной головой он пришёл за мной в кабинет начмеда дивизии, чтобы отвести в расположение полкового медпункта.

– Что с головой? – интересуюсь у него.

Олег горестно вздохнул.

– Я – не Цезарь, который мог делать сразу три дела.

Из дальнейшего повествования я узнал: он с врачом третьего батальона старшим лейтенантом медицинской службы Саней Колокольцевым (тоже – томич, только третьего выпуска) «балова- лись» пудовой гирей. Перебрасывая гирю как ядро друг другу, они шутили между собой. Проходящий мимо офицер окликнул одного из «циркачей»:

– Олег!

Никольский, повернув голову на крик, боковым зрением увидел падающий на него пудовик, успев только отмахнуться от опасности.

Результат: сотрясение и ушиб головного мозга и, как следствие, негодность к службе в ВДВ.

Через полгода Олега Никольского перевели в сухопутные войска.

 

…Пока суть да дело, меня прикомандировывают в инфекционное отделение гарнизонного госпиталя в помощь для борьбы с дизентерией, свирепствовавшей во многих частях гарнизона.

Начальник отделения подполковник медицинской службы Владимир Георгиевич Кущенко сразу определяет меня своим помощником, выделив под жильё свой кабинет и поставивший меня на госпитальное довольствие. Целый месяц я познаю под его руководством премудрости диагностики и лечения дизентерии.

На третий день моего пребывания в отделении он зовёт меня проводить ректороманоскопию – «цветной телевизор» по терминологии больных. Поставив первого больного буквой «зю», при этом рассказывая мне все этапы манипуляции, он вводит прибор в прямую кишку, и только хочет прильнуть глазом к окуляру как из этого «цветного телевизора» на его лицо фонтанирует с огромной силой жёлтая вонючая жидкость. Выдернув  трубку и схватив левой рукой край кальсонной рубашки, Кущенко охаживает солдата по спине и мягкому месту. Солдат орёт благим матом, по лицу Кущенко стекают остатки жёлтой вонючей жидкости, а я боюсь расхохотаться во всю силу.

– Нет, Владимир Георгиевич, нам такой «хоккей» не нужен.

 

…Накануне Нового 1973 года с группой офицеров, находясь на полигоне, глубокой ночью поехали за ёлками. Километров за пять-шесть от военного городка. Приехали. Вот они, ёлки метрах в пятидесяти. Идём к ним. По промёрзшей с едва кое-где заметными следами снега, земле. Не было в декабре  тогда снега. Вокруг в земле видим непонятные (Луна рядом – рукой подать, россыпь звезд в морозном воздухе) круглые воронки. Одинаковой формы. Много их!

Припоминаю свой разговор с комбатом, когда впервые увидел крупномасштабную карту полигона и на ней в одном квадрате массу мелких кружочков со штришками внутрь. Окопы? С войны? Не похоже? Воронки от снарядов? Капитан Нестеров подтвердил мою догадку. Воронки, но не от боевых снарядов, а от испытательных болванок.

В этот миг со стороны нашего военного городка появляется всполох огня и в небо уходят трассеры снарядов (завораживающее зрелище, надо отметить). Через некоторое время раздаются звуки стрельбы… корабельных зенитных пушек. Мы совсем забыли, что рядом с казармами находится и испытательная лаборатория одного из Тульских «почтовых ящиков».

Через какой-то промежуток времени новый трассер уходит в небо. В «зенит». А болванки от первой серии начинают падать рядом с нами. В районе тех самых, вначале нам непонятных воронок. Теперь предельно понятных, этих чёртовых воронок. Мы бросились врассыпную. Залегли за толстыми деревьями. Пролежали так на декабрьской промерзлой земле минут тридцать, пока продолжалась эта какофония. Из фейерверка трассеров и падающих рядом пусть не боевых снарядов, а болванок.

Ощущение, надо признать честно, было очень и очень не из приятных.

Ёлок? Нарубили мы ёлок. За ними же поехали…

 

…Служил взводным в третьей роте двухгодичник старший лейтенант Никитин, на первый взгляд интеллигентный, вполне добропорядочный офицер, которому нельзя было отказать в любой просьбе.

– Рублей пятьдесят займи на пару недель, – обратился он ко мне на втором месяце моей службы.

– Без проблем.

Прошли две недели, прошёл месяц.

– Да, отдам через пару-тройку дней – потерпи, – успокаивал он меня при очередной встречи.

Прошёл второй месяц; этот двухгодичник стал меня избегать, лишь завидев издалека.

Посоветовался с командиром третьей роты.

– Ты не знал, что ему нельзя давать взаймы? Он в батальоне назанимал почти у всех. Его и увещевали, и били, и жаловались на него – всё бесполезно.

Удручённый пошёл за очередным денежным содержанием в кассу по пути, встретив начфина, рассказал об этом неприятном инциденте.

– Вот проблему-то нашёл, – с Самсонычем (капитан Николай Самсонович Саратовский) у меня с первых же дней службы сложились дружеские отношения, – не доплачу ему в следующую получку и долг его передам тебе.

После этого случая Никитин меня совсем стал избегать, тем более, что моему «вытряхиванию» с него долгов последовали и другие офицеры.

 

…Прослужив всего полгода, я на санитарной машине попал в аварию. Вина была полностью на водителе гражданской машины. Но правой дверце «санитарки» от этого было не легче. Восстановлению она не подлежала.

Несмотря на то, что я на третий день из ВАИ принес копию заключения о невиновности водителя (тем более, старшего машины. то есть, меня), заместитель командира полка по технической службе (зампотех) подполковник Иващенко устроил мне получасовой разнос с последующим напутствием:

– Ищи, где хочешь правую дверь. Неделя срока.

За неделю я с водителем побывал во всех гаражах города Тулы:              в гаражах ГАИ, в гаражах «Скорой помощи», в гаражах «Союзпечати», в гаражах больниц, и так далее и тому подобное.

Предлагали всë: левую дверцу, дверцу в салон, задние двери, движок, оба моста, и так далее, и тому подобное. Но – не правую дверцу.

Нигде ни у кого не было про запас правой дверцы.

В субботу докладываю зампотеху о неудачных результатах поиска. Докладываю о всех местах, где пришлось искать злополучную дверцу.

– Уважаю! Не напрасно поработал, – впервые вижу зампотеха улыбающимся. –  Скажи своему водителю, чтобы шёл на склад и получил правую дверцу. Накладную я уже подписал.

Я стоял пораженный. Дверца была на складе, а он гонял меня по городу, не знамо зачем?

– Это тебе – наука! На будущее… Затем и старших машин назначают, чтобы меньше было аварий…

 

…После ночных стрельб в марте (шла очередная, весенняя проверка боевой и политической подготовки войск за полугодие) еду на санитарной машине (был дежурным врачом на этих стрельбах) в Тулу. Два часа ночи. Трасса пустая. Только вдали светят фары приближающейся машины. Скорость – под семьдесят. И на подъёме, перед населенным пунктом Семёновское, мы встречаемся с грузовиком. На разных полосах, конечно же. И только грузовик проносится мимо, нашу машину резко бросает влево, на противоположную сторону. «Санитарка» (УАЗ-452-А) наклоняется тоже влево, а перед машиной катится переднее левое колесо (!). Плохо, оказывается, закреплено было это колесо (водитель с машиной был не с первого батальона, а с медицинского пункта полка). И я доверился ему, как полностью доверял своему водителю. Вот результат – мгновеньем раньше случись авария и… Ни к чему здесь сослагательное наклонение…

Следующей ночью опять после стрельб еду в Тулу уже на другой «санитарке» с другим водителем (опять из медицинского пункта полка). Два часа ночи. Трасса пустая. Только вдали светят фары приближающейся машины. Скорость – под семьдесят. Приказываю водителю сбросить до минимума скорость. И на том же самом подъеме, перед населенным пунктом Семёновское, мы встречаемся с грузовиком. На разных полосах, конечно же. И только грузовик проносится мимо, наша машина резко… останавливается.

На том же самом месте. Метр в метр! Правда, сейчас причина другая – кончился бензин…

Мистика?

 

…Тесницкие лагеря. Полигон. Лето. Одна тысяча девятьсот семьдесят третий год. Только год моего офицерского и врачебного стажа. Тёплые июльские сумерки около медицинского пункта вдруг нарушаются – откуда? – цыганским гвалтом.

Выхожу. Стоит «копейка», рядом с ней, как саранча, вылезшие цыгане. Восемь человек. Из «копейки».

Восемь мужиков, более чем средней упитанности. Девятый, пожилой цыган, полулежит, закатив глаза, на переднем пассажирском сидении.

Видя меня в белом халате, гвалт разом обрывается и ко мне подходит один из них. Объясняет ситуацию. Едут они, дескать, из гостей домой, в Тулу. И отцу стало плохо. Умирает, мол, он.

В это время санинструктор Лёша Филатов, старший сержант, под метр девяносто, с дневальным, уложив на носилки болезного, направляются в медпункт. Табор – за ними.

Естественно, не пускаю их. Ставлю диагноз. Оказываю первую помощь. Элементы реанимации. Другие профессиональные процедуры, необходимые при острой сердечной недостаточности. На всё про всё – несколько минут.

Цыганский вожачок (а может и барон?) жив-здоров. Лепечет что-то по-своему. Отходит от болевого шока. Постепенно «врубается» в обстановку. Делает телодвижения, пытаясь встать с носилок. Успокаиваю его. Предлагаю отвезти на своей «санитарке» в больницу.

– Нет! Нет! Всё хорошо! Гуд! Камрад, спасибо! Дальше – мы сами.

Цыгане бережно поднимают его с носилок, усаживают в «копейку» на прежнее место. Сами (семь человек) внедряются (точнее не скажешь) на заднее сидение. Водитель подходит к нам, доставая огромный кошелек из крокодиловой кожи.

Я скромно отказываюсь от протянутых денег. Простите. Что вы? Клятва Гиппократа!.. И вообще, у нас медицина бесплатная… Лучшая в мире…

– Нет, доктор! Ты возьми деньги. Если не возьмешь – значит, плохо лечил нашего отца. Значит, не вылечил. За свой труд (во, философ – не за работу, а – за труд) каждый должен получать по заслугам.

Цыган, цыган, а развёл… Слушай только.

Протягивает мне сторублевую купюру (моё денежное лейтенантское довольствие в ту пору равнялось ста двадцати рублям) и Алёше Филатову – пятьдесят рублей…

За добросовестно проделанный труд…

 

…Зимние квартиры. Место постоянной дислокации. Около Комсомольского парка. Июльская воскресная духота. Моё суточное дежурство по медицинскому пункту полка. Не отдыхает только ленивый. Тишина даже на территории воинской части.

Эту идиллию вскоре нарушает тарабарщина мужского и женского голосов на незнакомом языке. В медпункт врывается Васька Синицын, майор, начальник штаба батальона, стопроцентный цыган (за 25 лет службы я больше ни разу не встречал цыгана-офицера) с окровавленной девчушкой на руках. Врывается и его жена, цыганка. Окровавленная девчушка (почему-то тоже цыганка?) на руках – их семилетняя дочь.

Бледная. Ни кровиночки на смуглом личике. Кровь на руках и белом ситцевом платье. И ни одного слова, ни одного всхлипывания от неё. Абсолютно сухие глаза. Это не болевой шок. Это не потеря сознания. Это сознательно стиснутые зубы, чтобы не закричать, не заплакать от боли.

Пострадавшую (раненую?) – в перевязочную. (Родители, куда прёте? Стойте за дверью). На перевязочный стол. Что там – у неё? Левая рука. Предплечье. От кисти вверх по внутренней стороне по направлению локтевой ямки четыре пятисантиметровые борозды распоротой кожи. Лоскуты кожи. Кровище.

Сухожилия. Мышцы. Вены. Артерии пульсируют. Слава Богу – ничего не задето. Кожа только порвана. Противостолбнячная сыворотка. Обработка раны. Тугая повязка. Зашивать раны не стал – ребенок. Я – не детский хирург, не косметолог.

Так и объяснил отцу и матери, когда повезли их дочь на «санитарке» в больницу «Семашко». Там, во время наложения швов на эти раны (жуткие, страшные для её семилетнего возраста) она опять не проронила ни словечка. Ни одна слезинка не упала из её по-цыгански очаровательных, прекрасных глаз.

Только возвращаясь из больницы домой, она попросила отца:

– Не наказывай Мурзика!

 

Оказывается, в её ранах был виноват домашний любимец, сиамский кот Мурзик. Которого она вынесла на улицу поиграть с другими кошками. Когда собралась уносить его обратно домой, Мурзик всего один раз махнул лапой с острыми, как лезвие бритвы, когтями…

Через пару недель на Маринке всё зажило, как… на цыганке. Маленькой, симпатичной цыганке…

 

…Это же душно-томное лето. Опять моё дежурство. Везёт мне! На этот раз субботний вечер. Время после солдатского ужина. Очумевшие от ужаса глаза полуголого солдата.

– Там… Девочка… Утонула…

Сумка неотложной помощи через плечо. С места, как на стометровку с низкого старта. Сзади – Лёшка Филатов, санинструктор, мой земляк. Тоже  «тамбовский волк», из соседнего села.

До озерца, прямо за территорией части, – рукой подать. Вон, белеет на берегу, комочек бесформенного тельца в окружении растерянной детворы и полдюжины солдат.

Не отдышавшись, с места «в карьер», кладу этот «комочек» (возможно ещё живого тельца) животом себе на колено. Нажимаю на её хрупкую спинку.

Ух! Пошла вода изо рта и носа. Жму ещё. Ещё пошла вода. Переворачиваю её на спину. Кладу на кем-то подстеленную гимнастерку. Делаю искусственное дыхание. Изо рта в рот. Лёша синхронно производит непрямой массаж сердца.

Минута. Другая. Без изменений. Включается «автопилот» – протягиваю руку. Санинструктор ужё приготовил адреналин и шприц с длинной иглой.

Готово? Ну, с Богом! Делаю внутрисердечную инъекцию адреналина (до этого случая изучал эту манипуляцию только по учебникам). Филатов вместо меня продолжает делать искусственное дыхание.

Неужели – всё? Неужели?..

Ура!!! Пульс есть. Маленький, нитевидный, еле заметный! Но есть! Сердце вновь забилось в грудной клетке. В её маленькой клеточке. Она закашляла. Задышала самостоятельно. Процесс пошёл…

В подъехавшую машину «Скорой помощи» мы передали живую девочку. Живую!.. К сожалению… не узнал ни её имени, ни её адреса.

 

…Очередные показные занятия. Прохождение штурмовой десантной полосы ротой разведки. На глазах у генералитета из Министерства обороны. На глазах у Рауля Кастро.

Всё в огне. Всё в дыму. Всё стреляет. Всё взрывается. Кусочки самбо. Кусочки каратэ. Кусочки рукопашного боя. Мельканье кулаков. Мелькание подкованных сапог. Мелькание штык-ножей. Мелькание саперных лопаток.

На последнем рубеже, около горящего полуразрушенного здания, перед глазами высокопоставленной публики (дым вдруг рассеялся), вместо того, чтобы откатиться влево (как на тренировках) один солдат откатывается вправо (забыл, наверное, в этом огненном азарте). Откатывается вправо и получает, со всего размаха, удар штык-ножом. В область сердца…

Крики?.. Нет, криков не было. Западло русскому десантнику кричать от боли, от какого-то там удара «штык-ножичка». Тем более, на глазах у нашего  лучшего братана-министра обороны Кубы.

Опять дым повалил в сторону зрителей, которые так и ничего не поняли. Мне в этой огненно-дымовой свистопляске приходится делать бойцу обезболивающее, накладывать тугую повязку на грудную клетку. На носилки пострадавшего и – в медсанбат.

Какие-то доли миллиметра отделяли сердце (был слегка задет перикард – оболочка сердца) от лезвия штык-ножа. Через месяц десантник поехал в отпуск…

 

…Похожий случай. Почти похожий.

Слякотная мартовская ночь. Ротные стрельбы из всего штатного оружия. Автоматы, ручные пулеметы, ручные гранатометы, противопехотные наступательные гранаты, пулеметы и пушки всех ротных БМД (боевых машин десанта): шквал огня в кромешной темноте. Свет только от трассеров; горящие фонарики на спинах командиров, да подсветка мишеней, габариты боевых машин.

Цепь солдат и БДМ растягивается по фронту почти на километр. Кто-то на пяток метров впереди, кто-то на эти же метры отстаёт. Днем-то трудно держать более-менее равнение при ротных стрельбах (хотя, идеальное равнение, в принципе, и не нужно), а что тогда говорить о ночных стрельбах. Когда практически не видно ни соседа слева, ни соседа справа.

Какие-то только огоньки. То ли мишенная подсветка, то ли фонарик у кого на спине. Вальпургиева ночь, одним словом. Шабаш на Лысой горе. Так, ненароком, можно и попасть вместо мишени в кого-нибудь. Тьфу, тьфу, чур меня, нечистая.

Я еду сзади на «санитарке» (УАЗ-452-А), рядом с БТРД (бронетранспортёром десанта, похожим на БМД, только без башни и пушки), на котором находятся, кроме механика-водителя, руководитель стрельб и посредник из штаба дивизии – мой первый комбат, подполковник Нестеров Виктор Васильевич (для ближайшего окружения и друзей – «Нестор Петрович»).

В какой-то момент, неуловимый миг (а можно ли этот миг уловить?) меня «накрывает» какая-то вязкая чернота весеннего уплотненного (можно даже потрогать) воздуха. В тревоге бьётся сердце. Время останавливается.

Сейчас что-то произойдет. Что-то случится непоправимое. Нужно остановить эту огненную ночную свистопляску. Срочно прекратить стрельбу. Иначе – быть беде.

Перебираюсь на БТРД. Прошу Нестерова прекратить стрельбу. Он, естественно, посылает меня с моими ощущениями к батьке Махно. И…

Прямо перед нами в каких-то пяти шагах вправо от машины раздается вскрик… Звуки замирают. Всё замирает. Мёртвая тишина. И скулёж, невесть как появившийся в этом шквале огня, собаки.

С сумкой неотложной помощи бегу (перепрыгиваю эти метры с брони) на крик.

Не подводит меня, к сожалению, предчувствие. На прошло- годней мокрой жухлой траве лежит солдат. Лицом в землю. Освещаю фонариком, да БТРД направляет фары. На спине еле заметная дырочка. Сходу ставлю диагноз.

Сквозное пулевое ранение в правую половину грудной клетки. Задето правое легкое. Пневмоторакс. Делаю обезболивающее. Тугую повязку на спину и грудь. Носилки. Матерю вокруг столпившихся, в том числе руководителя стрельбы – комбата Васю Поповича, и посредника со штаба дивизии – Нестерова, и командира полка – Сердечного.

Быстро – в «санитарку». Медсанбат. Бригада хирургов на месте. Операция. Всё обошлось благополучно, несмотря на то, что пуля была от «Калаша–5,45», со смещенным центром тяжести.

Раненому повезло. Выстрел был произведен почти в упор (случайно, конечно же), и особых бед, своим крутящимся-вертящимся моментом пуля не принесла. Как впоследствии выяснилось на следственном эксперименте: один солдат чуть-чуть опередил цепь «наступающих», другой солдат на чуть-чуть отстал от этой цепи. И никакой мистики… Или мистика?..

 

… – Кто тебе гладил рубашку? – встретив меня на КПП, спросил Юрка Стрешнев, «замок» (заместитель командира) третьей роты.

Оглядел себя в зеркало – стрелками на брюках можно обрезаться, на рубашке ни одной морщиночки…

– Посмотри на рукава.

Рукава как рукава. Пригляделся: да, не совсем, как рукава – стрелки-то на рукавах наглажены-то внутрь.

– Жена, наверное, с изнанки гладила? – не спросил, а констатировал Юрка.

– Не жена – невеста.

Эта была первая и последняя попытка невесты-жены гладить что-то из моего обмундирования.

 

…Поздней осенью прибыл с «битвы за урожай» наш полковой целинный батальон. То да сё – настало время везти личный состав в санпропускник для обработки белья и помывки самого личного состава на предмет уничтожения возможных вредных всяких там разных ползучих кусачих насекомых.

Личный состав в душевых кабинах, постельное и нательное бельё в прожарочных шкафах, сопровождающий их врач – то есть ваш покорный слуга – слушает причитания и стенания трёх пожилых работниц этого заведения.

– Нет! – категорически заявляет одна, – уйду отсюда.

– Куда ты пойдёшь? – вопрошает другая, – здесь тепло, уютно.

– Зарплату дают вовремя, – добавляет свои «пять копеек» третья.

– Нет! – первая санитарка непреклонна, – в больнице хотя бы бинт домой унесёшь, а здесь и взять-то нечего.

 

…Приём в партию (КПСС), вернее – кандидатом в члены КПСС.. Дивизионная парткомиссия. Последняя инстанция и я – в рядах её, партии, то есть, вернее – на ближайших подступах. Пока – вопросы. Один маразматичнее другого. И последний вопрос. Козырный вопрос члена парткомиссии начальника артиллерии дивизии полковника Одринского. Вопрос, который он задавал всем и каждому:

– Какие газеты выписываешь? И журналы?

Не читаешь, а, именно, выписываешь (!?).

Перечисляю:

– «Комсомолка» – каждый комсомолец обязан; «Правда» – как будущий коммунист обязан; «Красная Звезда» – каждый военный обязан; «Политическое самообразование» – темы лекций и занятий по ППР (партийно-политической работе или, «потрепались, покурили и разошлись») обязан; «Медицинская газета» – как врач обязан; «Военный вестник» – как военный обязан; «Красный воин» – газета МВО (Московского военного округа), обязан; «Советский спорт» – для души, не обязан, но выписал; «Крокодил» – для жены, не обязан, но выписал; «Мурзилка» – для старшего, не обязан, но выписал; «Веселые картинки» – для младшего, не обязан, но выписал…

– Ну, это ты заливаешь? – следует негодующе возмущённая реплика Одринского.

– Ничуть! – протягиваю председателю парткомиссии, полковнику Замятину Александру Васильевичу дюжину квитанций: с моим адресом, с каждым наименованием, с подписью, с печатью, на целый год, из «Союзпечати» (!!!).

Парткомиссия в шоке.

– Все читаю, – добиваю уважаемых членов парткомиссии веским аргументом, – и конспектирую…

– Единогласно!

Так я был принят кандидатом в члены благодаря дюжине квитанций из «Союзпечати», где директором этой самой «Союзпечати» работал мой друг, который за пять минут наштамповал мне эти квитанции…

А то, понимаешь,  какие газеты выписываешь?..

 

…Лето одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. Парашютодром. Двадцатое Первенство страны и пятнадцатое Первенство Вооруженных сил по парашютному спорту.

Завтра торжественное открытие, сегодня уже начаты прыжки. На огромном стенде размещены списки участников всех команд. У фамилий тех, кто совершил прыжки, стоят какие-то цифры, отображающие результаты прыжков. И абсолютно непонятные мне цифры, впервые присутствующему (вернее, выполняющего медицинское обеспечение этих мероприятий на подобных соревнованиях).

Около стенда в старом застиранном трико, в соломенной шляпе, шлёпанцах на босу ногу (вон, на трибунах – полно таких дедков-отдыхающих из рядом находящегося военного санатория «Слободка») стоит один из них и внимательно изучает записи. Подхожу.

– Отец! Ты что? Разбираешься в этой писанине?

Он с усмешкой глянул на меня:

– Немного кумекаю!

– Растолкуй тогда мне…

Минут двадцать он мне рассказывал все нюансы соревнований по парашютному спорту. Еле успевал за ним записывать.

– Зачем записываешь? Так не можешь запомнить?

– Да, понимаешь, отец, пишу репортаж об этих соревнованиях                в несколько газет. И чтобы не напортачить, не попасть впросак, надо всё досконально изучить.

– Это, правильно…

– Отец, – задаю ему новый вопрос, – а ты Лисова Ивана Ивановича не знаешь случайно?

– Как тебе сказать? Приходилось встречаться. Завтра, на официальном открытии, он будет передавать свою должность Председателя Федерации парашютного спорта страны космонавту Горбатко.

– Ну, отец, ты и даёшь! Всё знаешь!..

Основная газета, куда я писал об этих соревнованиях, – «Молодой коммунар», молодежная газета Тульской области. В газете, порой, в одном номере, печатали три-четыре-пять моих материалов.

В следующий номер газеты нужно было давать интервью с генерал-лейтенантом Лисовым, заместителем Командующего ВДВ.           А получится – и с космонавтом Горбатко.

Получилось. Получилось после торжественного открытия соревнований. С вступительной короткой речью, на котором выступил в полной форме генерал-лейтенант Лисов Иван Иванович, мой вчерашний «дедок» у стенда.

Жаль, что у меня не сохранились ни интервью с Лисовым, ни интервью с Горбатко…

 

…Зима семьдесят четвертого или семьдесят пятого. Полковые учения. Десантируемся на знакомую площадку в Гороховецких лагерях. Быстро собираемся в районе сосредоточения и с хода выполняем «ближайшую задачу». Опять собираемся. Проверяемся. Подкрепляемся. Оправляемся. И – готовы совершать рейд по «тылам противника». И…

Командир взвода связи старший лейтенант Толя Лутц докладывает комбату, что во взводе потерян … автомат.

«ЧП»!!!

Полчаса ищем своими силами. Чуть не до нижнего белья раздевая каждого солдата. Безрезультатно. Перетряхиваем всю технику батальона. Безрезультатно. Вычисляем, где может быть потерян злополучный автомат. Прочесываем местность. Безрезультатно.

И только тогда комбат докладывает об утере оружия командиру полка. Для нас, для первого батальона, на этом учения заканчиваются. Разбиваем лагерь. Готовим горячую пищу. На подмогу прибывают саперы с миноискателями.

Но вышестоящее начальство, к счастью, не появляется – основные-то силы полка продолжают «воевать». Пока – не до нас.

Уточняется, корректируется район поисков: где-то с километр пробитой в снегу полевой дороги, плюс сто метров (для страховки) по обе стороны этой дороги.

Батальон, т. е. личный состав батальона, в шеренгу по одному утюжит эту снежную целину несколько раз. Безрезультатно. На следующий день на поиски привлекается местное население в виде тракториста с трактором и примитивными боронами. Безрезультатно.

Третий день. Батальон в очередной раз (какой?) готовится просеивать этот чёртов снег. Появляется, уже такой родной трактор с боронами. И …

И метрах в десяти (!!!) от нашего лагеря раздается звук удара металла о металл. Неужели? Да, здесь же миллион, миллиард раз хожено-перехожено… Не может быть! Это не…

 

Нет, это был, вернее, это нашелся автомат…

Батальон за учения получил оценку – «удовлетворительно». Полк – «хорошо»…

 

…Первый мой комбат, который учил меня, молодого военного врача, лейтенанта, не только военным наукам, но и жизни…

Декабрь. Метель. Пурга. Вьюга. Буран. Батальон, первый парашютно-десантный батальон полка, Тульского 51-го гвардей – ского парашютно-десантного Краснознамённого ордена Суворова    3-й степени полка, выдвигается на лыжах на полигон – на стрель – бище. Двадцать километров лыжного марша. В ночь выдвигается. Батальон сопровождает санитарная машина УАЗ-452-А. В ней – комбат, врач, радист и, естественно, водитель. На последнем переходе, от Богучарова до Слободки, одна группа – усиленный десантный взвод – теряется в снежной круговерти. Вдобавок – отказывает рация. Аккумуляторы «сдохли».

Разбираться-то некогда. Надо, необходимо, срочно искать пропавших. Все войска, почти весь батальон, на месте, в теплых казармах, а этих (отставших? потерявшихся?) всё нет и нет.

Тогда комбат садится за руль «санитарки», и мы ныряем в эту ночную снежную карусель, в эту снежную неизвестность.

То ли знание местности, то ли стечение обстоятельств, то ли командирское предвидение, то ли звериное чутье охотника,  мы         (т. е. – и «мы пахали») нашли заблудившихся. Всех! Восемнадцать человек. Со всем оружием в наличии. В целости и сохранности. Без травм. Без обморожений. С «дохлыми» аккумуляторами радиостанции. Время за полночь. И следует команда:

– Всем – в машину!

На мои нелепые возражения, типа: в «санитарку»? В УАЗик? Восемнадцать человек? В зимнем обмундировании? Рессоры лопнут!..

– Мне люди важнее этой железяки!..

На утро батальон приступил к запланированным занятиям в полном составе.

 

…Гранатометчики из РПГ-7 (ручного противотанкового гранатомета) стреляют по движущейся мишени танка. Я сижу в кабине санитарной машины и с интересом наблюдаю за происходящим (это были мои первые стрельбы, где пришлось исполнять обязанности дежурного врача). Вдруг вижу: от комбата, сидящего за пультом, ко мне бежит солдат. Посыльный. Первая мелькнувшая мысль: «Что-то случилось?»

Хотя, что случилось? Не видно никакой суеты, никакой паники среди стрелявших. Каких-то пятьдесят метров до них от машины.

– Вас! К комбату!

Подхожу. Нестеров, гвардии капитан Нестеров, командир первого батальона, мой командир, меня ошарашивает:

– Все «убиты»! «Танки» наступают! – и протягивает мне гранатомет, – один доктор остался. И раненые. Тяжелые. Их надо спасать…

На все мои попытки уклониться от почетной обязанности «спасти раненых», дескать, никогда не стрелял из этой «бандуры», не знаю, что и как нажимать, как прицеливаться, не имею никакого понятия, да, и вообще, боюсь этой процедуры, последовала новая команда:

– Научить доктора! И на огневой рубеж!!!

Приказ!!!

Оказалось, что стрельба из этого гранатомета никакой сложности не представляет. Моё обучение заняло, буквально, пару минут. И отдачи никакой нет. Смотри только, чтобы огненной струей никого сзади не зацепило (но это – элементарное соблюдение правил ТБ; типа – «не стой под стрелой»).

«Танк» двигается слева направо. Нахожу его в окуляр прицела, делаю упреждение, делаю поправку на ветер и… нажимаю спусковой крючок…

Резюме комбата после моего выстрела:

– Нечего на него больше тратить гранаты. Пусть солдаты учатся стрелять, в том числе – и у доктора.

Мной пущенная первая и последняя учебная граната попадает точно под башню танка, мишени фанерной, естественно. «Раненые спасены. Враг не прошёл»…

 

…Полунеев Виктор Фёдорович, начальник штаба батальона, первого парашютно-десантного батальона. Он воспитывал подчи- ненных своеобразно. Жёстко. И жестоко. Где-то даже и подло…

Как-то, в конце рабочего дня, Полунеев говорит мне:

– Доктор, пошли, проверим батарею СПГ (батарею станковых противотанковых гранатометов).

Приходим. Замечаний по моей специфике (наличие туалетных принадлежностей у личного состава в тумбочках, наличие ножных полотенец, прикроватные коврики, ночные тапочки, чистота и порядок во всех комнатах расположения, дезинфекция умывальной комнаты и туалета и т. д. и т. п.) особенно и нет. Но начальник штаба батальона устремился сразу в каптерку, где хранится всё имущество батареи (кроме оружия). Захожу туда и я, а там… уже накрыт стол. Дастархан. Персонально – начальнику штаба, и сопровождающему его лицу. Представляется новый командир батареи старший лейтенант Мордвинцев (Витька Мордвинцев), переведённый к нам на повышение из Костромского полка. «Представляется», как принято, «Трёхшереножным строем»: сам, бутылка, закуска.

Выпили. Закусили. Ещё раз выпили. Ещё раз закусили. Потом повторили. Затем…

На следующее утро, как только комбат, капитан Нестеров, появляется в штабе батальона, Полунеев ему и замечает, как бы мимоходом:

– Комбат! А в батарее у нас пьянка!!. Вчера была!!!

Нестерову такие безобразные безобразия в его батальоне – это десяток красных тряпок для разъяренного быка. Учитывая его импульсивный, холерическо-суворовский характер, командира батареи Мордвинцева ждало, как минимум, четвертование.

– Доктор! За мной! – как будто доктор организовал эту самую непотребность в батарее.

Мы втроем, почти бегом, врываемся в расположение батареи.

– Где? Почему? Убью! Мордвинцев! Не успел прийти! А уже? Пьянку! Организовал! В батарее?

Ничего не понимая, командир батареи пытается оправдаться. Доказать обратное. Ибо, дескать, это какое-то досадное недоразумение…

Но Полунеев тянет за рукав командира батальона в каптерку. Мы все следуем за ними. А там… а там начальник штаба первого батальона гвардии майор Полунеев Виктор Федорович достает под очумелым, затравленным взглядом Мордвинцева, из валенок… одну бутылку. Пустую. Из-под водки! Вторую. Пустую. Из-под водки!! Третью. Пустую. Из-под водки!!! Вчерашние бутылки. Выпитые им самим и «К^о» бутылки…

– За собой всё всегда нужно убирать! – и Нестерову, как бы, между прочим, – пошли отсюда. Я уже во всем разобрался. И наказал. Своей властью…

 

…Служил у нас заместителем командира батальона майор Плохих (Да. Во, фамилия! Ничего не надо добавлять!). И произошел у него какой-то конфликт с Полунеевым, где «замок» повёл себя, мягко выражаясь, нелицеприятно. Не по-офицерски. Зная, что дуэли давно отменены, и не поощряются в Советской армии, а простой мордобой может обернуться и судом офицерской чести. Но Плохих плохо (каламбур родился из ничего) знал Полунеева.

Однажды начальник штаба обращается ко мне, молодому лейтенанту медицинской службы с деликатной просьбой. Странной просьбой.

Дескать, его дочери по биологии в школе достался вопрос о блохах разных, там, вшах всяческих. А он этих тварей  ни в заспиртованном, ни в засахаренном виде, ни тем более – в живом, нигде достать не может. И мол, ты (я – то есть) не мог бы – в медпункте-де бывают разные больные – собрать в пробирку при случае разных там вошек-мошек.

О чем разговор? Приношу. Через неделю просьба повторяется: не сумела дочь с первого раза получить зачет по такой трудной теме – надо ещё. Приношу ещё. Жалко, что ли такого «добра».

Пошёл в городской санпропускник. Попросил – хоть лопатой греби. Там тоже этого «добра» не жалко.

Так бы эта история закончилась без какого-то логического, в духе О`Генри, невероятного эпилога, но под Новый 1973 год увольняется в запас (дембель-то неизбежен!) писарь батальона и задает мне, вначале непонятный вопрос.

– Вы помните, товарищ лейтенант, два месяца назад Плохиш (солдат не обманешь: прозвище – не в бровь, а в глаз) приходил на службу  в зашпаклеванных царапинах?

Точно. Припоминаю этот эпизод. Он (майор Плохих) отшучивался тогда, ссылаясь на темноту и ветвистые деревья. А писарь продолжает:

– Это – жена его исцарапала. За… вошки! Которые вы приносили майору Полунееву. Якобы для дочери в школу. А сам – (внимание!) – два раза насыпал их Плохишу в карман…

Вот вам и сверхлокальное применение биологического оружия в особо мелких размерах. И дуэли не нужно.

 

…Принимали в КПСС (Коммунистическую партию Советского Союза) командира взвода третьей роты гвардии старшего лейтенанта Володьку Харитонова. Неплохого парня, в общем-то. Но немного какого-то отрешенного  от суеты военных будней (как только в десантуру попал?). Слишком много в нём было (умер он потом от рака желудка) наивного что ли, доброты в нём было много. Как, пожалуй, и у всякого творческого человека. Художником он был от Бога.

Чтобы после партийного собрания «представиться» кому следует, т. е., попросту говоря, «обмыть» это эпохальное событие в своей жизни, он закупил спиртное.

Бутылка коньяка – вечером с тестем, тоже военным, поговорить за «жизнь». Бутылка шампанского – жене и тёще, чтобы приняли активное участие в разговоре за «жизнь». Бутылка водки – рекомендовавшим его офицерам (майору Полунееву – начальнику штаба и майору Степанову – заместителю командира батальона по парашютно-десантной службе и, по совместительству, секретарю батальонной парторганизации).

Но как все непрактичные и недальновидные люди, Харитонов закупает спиртное, идя на работу. Утром. Чтобы после собрания сразу лететь на партийных крыльях в лоно своей семьи.

Портфель с поклажей заносит в штаб батальона и ставит под стол писаря. Видимо, не надеясь на сохранность спиртного у себя в третьей роте.

Первое, что сделал, зайдя в штаб батальона, майор Полунеев, так это – пнул незнакомый портфель, нахально, а может даже и нагло, выглядывающийся из-под стола писаря. Звякнуло. Немая сцена. Писарь вносит ясность.

– Это – Харитонов! Принёс! Вам!.. Наверное…

Партсобрание началось в восемнадцать часов. Аккурат, за час до официального окончания рабочего дня, с девяти утра до шести вечера – вагон времени и маленькая тележка в придачу. Чем и не преминули воспользоваться оба рекомендатодателя. И воспользовались в полном объеме, объеме содержимого портфеля. Что для двух организмов майорских десантников за такую уйму времени – слону дробинка.

Но пора и честь знать. Пора комсомольца Харитонова и в партию принимать. В кандидаты члена КПСС. Звучит – гордо, почетно, перспективно. Первое слово берёт майор Полунеев. Самый старший в батальоне и по возрасту, и по выслуге, и по партийному стажу.

– Товарищи коммунисты! Вы знаете, что за рекомендации Харитонов, здесь присутствующий, нас со Степановым хотел споить? Правда, Димка? – это он обращается к Степанову, своему ровеснику, который восседает на председательствующем месте ведущего партийное собрание. – И это – будущий коммунист, будущий, не побоюсь этого слова, наш партиец! За водку возжелавший получить заветную краснокожую книжицу с барельефом нашего любимого вождя и учителя Владимира Ильича Ленина, с псевдонимом – Ульянов! Да, товарищи коммунисты!..

Собрание, мало сказать, было ошарашено. Собрание было потрясено. Было в шоке собрание. По щекам несостоявшегося партийца текли слёзы в кулак величиной. Между тем, Полунеев продолжал:

– Всё же, товарищи коммунисты, пора подвести под этим черту                   и закончить наше партийное собрание! Предлагаю единогласно… принять в наши несокрушимые партийные ряды гвардии старшего лейтенанта Харитонова, зарекомендовавшего себя с самой что ни на есть положительной стороны во всех аспектах нашей десантной жизни. Кого же ещё принимать, как не его, комсомольца Харитонова!

И, обращаясь к председателю собрания:

– Димка, пиши протокол! Единогласно…

 

…После Нестерова комбатом-1 стал на непродолжительное время майор Деревянченко Владимир Фёдорович, колоритный, кровь с хохляцким молоком, мужик.

На пустом месте, в духе легендарного бравого солдата Швейка, однажды произошло невероятное событие.

По порядку.

Батальон в то время, по-моему – лето одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, находился на полигоне. В очередную субботу комбат отпускает всех офицеров после обеда в Тулу. К семьям. Всех офицеров, в том числе и доктора. А сам с дежурным офицером и прапорщиком – дежурным  по солдатской столовой остаётся один на весь полигон.

Не считая, конечно, личного состава срочной службы.

Не считая, вдобавок, приехавшей к нему «боевой подруги», а попросту – любовницы (вот почему и были отпущены все офицеры и прапорщики – ни к чему лишние любопытствующие глаза).

Не считая, надо же такому случиться, начальника связи батальона Сашку Фунтикова, который после ночных стрельб с пятницы на субботу и плотного завтрака, состоящего из сплошной закуски, спал богатырским сном в гостиничном номере. Спал. Спал. И проснулся. Часов в восемь вечера проснулся. Проснулся и кинулся искать комбата, чтобы отпроситься у последнего для поездки в Тулу на субботу и воскресенье.

Не найдя нигде майора Деревянченко, Фунтиков, не долго думая, садится на попутку и через тридцать минут звонит в дверь квартиры комбата (около Комсомольского парка). Дверь, естественно, открывает жена комбата. Санёк, на голубом глазу выкладывает ей свою просьбу, дескать, как появится ваш муж, а мой командир, чтобы был в курсе дела, он у него отпрашивается до утра понедельника.

Вечером в воскресенье, ничего не подозревающий комбат, предстает перед своей законной и… «получай, фашист, гранату».

В понедельник, в штабе батальона, комбат, в тёмных очках, из-под которых всё-таки явно выглядывали последствия той «гранаты», разъяренным раненым леопардом, нарезает круги вокруг столов, бормоча непонятные нам слова:

– Ну, Фунт!.. Ну, гад!.. Убью!.. Скотину!..

Открывается дверь. Появляется сияющий Фунтиков. Лейтенант Фунтиков просит любить его и жаловать. Ни слова не говоря, Деревянченко хватает подвернувшийся под руку стул и со всего размаха бросает его в Фунтикова. Следом устремляется сам. Санёк бежит от него. Комбат за ним. Вокруг столов. Мы ничего не понимаем. Наконец, силы у комбата иссякли, и он плюхается в свое командирское кресло:

– Фунтиков, та-та-та-та-та, подойди ко мне!

– Вы меня, товарищ майор, убьете!

Тогда начальник штаба батальона, майор Полунеев Виктор Федорович просит, в самом деле, прояснить ситуацию.

Хохот, после рассказа комбата, стоял минут десять.

Полунеев подводит, как самый старший по возрасту в батальоне, черту:

 

– Ладно, Фунтиков, бери у доктора «санитарку» и в Севрюковский магазин. Будем снимать комбату стресс…

 

…Общевойсковое стрельбище.

Шесть часов утра – начало стрельб, а они (стрельбы) не начинаются почему-то.

А потому не начинаются, что начальник оцепления Саня Фунтиков, он же – командир взвода связи 1-го батальона старший лейтенант А. Фунтиков, пребывает в данный момент в отсутствии. Командир батальона, начальник штаба батальона, руководитель стрельб – все в ярости и недоумении. Не замечалось ранее подобное безответственное поведение за Фунтиковым.

Семь часов утра: Фунтиков в том же состоянии – в отсутствии; восемь часов – та же картина. Только к трём часам пополудни появляется бедолага Фунтиков и, опережая гневную тираду начальника штаба, предъявляет «бамагу». Из этой справки, выданной Тульским уголовным розыском, следует, что гражданин А. Фунтиков привлекался в качестве свидетеля по одному уголовному делу, о котором он, Фунтиков, в виду секретности не может рассказывать.

Только через неделю выясняются подробности «привлечения в качестве свидетеля по уголовному делу» старшего лейтенанта            А. Фунтикова.

Женившись всего месяц назад, Саня решил немного расслабиться и «оторваться»  по полной в «Рыжей Собаке» – так тогда назывался среди завсегдатаев ресторан «Упа», где ныне размещается главный офис Сбербанка.

После изрядного приёма алкогольсодержащих напитков, он «клеит» женщину низкой социальной ответственности и ведёт её в пустующую квартиру. Всё бы – ничего, но квартира, расположенная на первом этаже двухэтажного барака, оказывается аккурат напротив квартиры его новых родственников, то есть – тёщи и тестя.

Ранним утром тёща, по совместительству подрабатывающая дворником, подметая тротуары, видит открытую дверь соседской квартиры и, особенно не заморачиваясь, звонит по «02». Через десяток минут дежурный наряд милиции во главе со старшим лейтенантом женского пола врывается в незапертую дверь вместе с тёщей и соседями, разбуженными сиреной милицейской машины.

Перед ними картина – безмятежно спящие Фунтиков со своей избранницей на смятых простынях. Под ропот возмущённых соседей Фунтиков, быстро одевшись, заявляет милицейскому начальству:

– Вы разбирайтесь, а я поехал в лагеря.

– Я тебе сейчас организую пять лет других лагерей.

Тут только до Санька дошло, что шутки кончились. Он начинает упрашивать милиционершу, чтобы она как-то исправила протокол, не показывая его в неблаговидном аспекте. Дескать, за это его уволят из армии. Своими жалобами, стенаниями, нытьём он добивается того, что ему – лишь бы отстал – выписали справку о его, якобы, привлечении как свидетеля. Об уголовном деле, ясень пень, и речи не стояло.

Тёща же на гневные тирады товарок по дому встаёт на защиту зятя:

– Ничего у него не сотрётся и жене хватит с излишком.

 

…И ещё о моём друге Сане Фунтикове, Царствие ему Небесное.

После месяца пребывания в Афганистане гвардии старший лейтенант Фунтиков спустился с гор, где обеспечивал связью заставу десантников на дороге Кабул–Баграм. Первое, что он услышал в расположении полка, касалось каких-то списков на какие-то дефицитные товары. Ему не составляло труда быстро определить, что дефицитные товары представляли собой партию самых-самых японских магнитофонов трёх последних (крайних, конечно же) супермоделей. Естественно, такая информация грела сердце, но – списки…

Со списками дело обстояло намного сложнее. Где эти самые пресловуто-загадочные списки, кто их составлял, оставалось загадкой даже не за семью, а за семьдесят семью печатями. Кого ни распрашивал, в какие кабинеты штаба полка Фунтиков не заглядывал – везде и все разводили в неведении руками. Единственное, что он понял из своих мытарств, его фамилия в этих самых мифическо-ускользающих списках не значилась.

Вечером, за ужином в расстроенных чувствах, ни к кому конкретно не обращаясь, Саня Фунтиков процитировал один из трёх извечно-главных русских вопросов:

– Что делать?

Из-за соседнего стола раздался чей-то голос: вроде бы реплика с насмешливо-ехидным подвохом, вроде бы, какой ни какой, а дельный совет.

– Езжай к начальнику тыла сороковой армии.

Гвардии старший лейтенант Фунтиков обладал поистине незаурядным качеством – у него слова не расходились с делом.

Утром следующего дня, выдумав предлог о запчастях для своих радиостанций, оседлав БТР, он прямиком по извилистым улицам Кабула отправился в штаб сороковой армии, в кабинет начальника тыла этой самой армии.

Наивно было бы думать, что начальник тыла сидел в своём кабинете и с нетерпением ждал какого-то, пусть и из воздушно-десантных войск, старшего лейтенанта. Просидев почти до обеда рядом с вожделенным кабинетом, Фунтиков моментально вскочил со стула от рыка неизвестного не то военного, не то гражданского, в камуфлированной форме без погон:

– Это, что – за оборванное чмо по тылу шляется? Вон – отсюда!

Слегка опешив, Фунтиков вышел на крыльцо и спросил проходящего мимо прапорщика, не знает ли тот, когда появится обладатель кабинета с табличкой «Начальник тыла»?

– Он же только что прошёл в свой кабинет.

На голубом глазу гвардии старший лейтенант постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, материализовался в кабинете. За столом восседал, как на троне, в рубашке с генеральскими погонами тот самый не то военный, не то гражданский, кто так беспардонно пять минут назад выгнал незадачливого просителя из штаба тыла.

– Ты?

Стёкла на окне чудом уцелели от рёва раненого слона.

– Товарищ генерал, я всё объясню.

И Саня Фунтиков целых двадцать две минуты, из которых двадцать минут сидел – не стоял – на предложенном стуле, рассказывал начальнику тыла о своём трудном детстве, о деревянных игрушках, о тёще-узурпаторше, о невыносимых условиях службы на горной заставе, о… и т. д., и т. п.

– Фунтиков, – почти ласково обратился генерал, – от меня-то, тебе что  надо?

– Магнитофон, – на щеках просящего, скромно так, проступил нежно-стыдливый румянец.

Генерал встал из-за стола, пожал Фунтикову руку и на прощание напутствовал:

– Александр, ты – это, если тебе что нужно, обращайся прямо ко мне, не стесняйся.

Остряки батальона, которые посоветовали такой авантюрно-незаурядный путь для обладания сверхновой японской техникой и, зная крутой нрав начальника тыла сороковой армии, были шокированы, когда Фунтиков достал из кармана и показал… талоны на три (!!!) магнитофона разных марок, три (!!!) японских магнитофона.

 

…В мою лейтенантскую бытность в Армии существовал дебильный до маразма приказ о трёхкратном (!!!) взятии анализа на дизентерийную группу и трёхкратном (!!!) взятии анализов на яйца гельминтов у молодых, только что прибывших с «гражданки» солдат.

В будущем, лет через пять-шесть, слава Богу это «издевательство» военно-медицинское руководство отменило, руководствуясь здравым смыслом и новыми теориями в эпидемическом процессе. Но, по-порядку…

Если в мой первый «карантин» осеннего призыва 1972 года вновь прибывших солдат оказалось не так уж и много, тем более призыв растянулся на два месяца, до Нового года. И мне с моими помощниками не составляло большого труда провести эти мероприятия по забору анализов, то в следующий, весенний призыв 1973 года, возникли большие проблемы.

Во-первых, призывалось более полутора тысяч солдат в рекордно сжатые сроки. Во-вторых, обе лаборатории медсанбата – бактериологическая и клиническая – практически не справлялись в рабочее время с таким объёмом анализов.

Честно говоря, мне было жалко этих замечательных женщин – лаборантку бактериологической лаборатории Смирнову Анфису Ивановну (через восемь лет работающей под моим началом) и клиническую лаборантку Задруцкую Майю Ивановну.

Привезя в первый раз более двухсот и тех и других материалов для анализа, поняв (это – ещё не прослужив и года) всю бессмысленность таких анализов, предложил – естественно, без всякого афиширования – ноу хау: беру у всех однократный анализ, а пишу три списка.

Все довольны. Да, после этого меня в медсанбате сразу приняли за «своего парня».

 

…Или другой случай с такими же анализами, произошедший года за три до моего прибытия в полк. Санитарных машин в ту пору не хватало; имеющаяся в наличии находилась с фельдшером на обеспечении стрельб. Поэтому врач второго батальона старший лейтенант Олег Никольский, собрав пробирки с исходным материалом, не долго раздумывая, загрузил их в свой большой портфель и отправился на трассу «голосовать» попутку.

Пока суть да дело, пока – километровый путь, пока – полчаса ожидания автобуса, в двадцатиградусный морозец весь собранный материал, конечно же, подморозился. И, войдя в автобус, как было принято в то давнее время, через заднюю дверь, Олег поставил портфель рядом с кондукторским сиденьем, а сам прошёл в салон автобуса.

Ближе к Туле пассажиры начали чуять запах, то есть банальную вонь, неизвестного происхождения, озираясь друг на друга. Типа – кто посмел произвести такую диверсию? Один Олег сидел невозмутимой скалой, не обращая никакого внимания на возникшую вдруг в автобусе суету.

На ближайшей остановке к медсанбату Олег, резво вскочив и ещё резвее схватив портфель, пулей вылетел из автобуса. Знал, что могут сильно побить…

 

…Прыжки с «Ан-12» на площадку около санатория «Слободка» (в двадцати, приблизительно, километрах севернее Тулы). Раннее июльское утро. На тысяче метрах высоты вовсю полыхает умытое росой солнце, а на земле оно вот-вот готово вынырнуть из туманной синевы далекого леса.

Как учили – покидаю самолет. Как учили – дёргаю, через три секунды после отделения, кольцо. Как учили – верчу головой, чтобы ненароком не столкнуться с другими десантниками. Как учили… Нет, приземляюсь я не как учили. Учили – ноги держать вместе, плотно прижав их друг к другу. Чтобы земля встретила (или ноги встретили землю?) ноги, как одно целое, то есть элементарное соблюдение ТБ (техники безопасности) при приземлении. Я всегда, с первых прыжков, приземлялся (а предоставь, и сейчас мне возможность прыгать – буду опять приземляться по-своему) исключительно держа ноги на ширине плеч. (Площадь опоры – не площадь соприкосновения! – именно площадь опоры возрастает в несколько раз, и удар о землю распределяется, естественно, не на площадь соприкосновения, а на площадь опоры. Физика «Перышкина», однако!).

На этот раз ноги у меня (повторяю: в нарушении всех инструкций и приказов. Никому так не советую прыгать, занимаясь самодеятельностью) – на ширине плеч. Земля! Удар! Легкий удар! Как, вроде бы, спрыгнул с табуретки… Купол расстилается рядом. Ноги?..

Левая нога – в полуметровой яме. Правая? Правая – на кочке. Разница по вертикали – более полуметра. Разницы по горизонтали – около метра. Стопроцентный перелом!?. Ага! Сейчас! Накося-выкуси!..

Ножные обхваты расстегнуты. Грудная перемычка расстегнута. Медицинская сумка (укладка в тридцать килограмм) – в зубы,            т. е. через плечо. Автомат – на шею. И вперед! Выполнять задачу. Парашют брошен несобранный – учения. Соберут другие. А ноги? Ноги целы. Невредимы… Мистика?..

 

…Зимние прыжки. Тренировочные. Из «Ан-2». На той же площадке. Ветер – почти штиль. Еле-еле телепается указатель направления и силы ветра.

Первый прыжок. Сверхотлично. «Пять с плюсом». Как в пуховую перину – снега почти по пояс. Только тащить парашют почти километр по такому снегу, мягко говоря, не совсем приятная процедура.

Второй прыжок. Сразу, после раскрытия купола, сильный порыв ветра. Откуда он такой взялся? Несёт, как курьерский поезд. Ближе к земле ветер усиливается. С земли в «матюгальник» (мегафон по-научному) орут в основном матерными (отсюда и народное название аппарата) словами, чтобы я держал ноги вместе.

Я несусь прямо на дежурного ВэДээСника по площадке приземления (ВДС – воздушно-десантная служба). У него развернута ТЗК (труба зенитного командира): огромный такой бинокль на треноге; рядом – футляр – большой металлический ящик от этой трубы, будь она неладна, эта труба; группа солдат обеспечения толпится рядом, глазея на мое стремительное к ним приближение.

Торможу что есть силы, натягивая до предела задние лямки парашюта. Приземляюсь метрах в трех-четырех от этой группы. Купол падает на них. Порыв, очередной порыв ветра выдергивает меня из снега, как выдергивают морковку на огороде, и я головой вперед («щучкой»), устремляюсь за наполненным воздухом куполом. В сантиметре от левого виска (а может и того меньше) проносится острый угол железного ящика. На меня валится тренога вместе с ТЗК. И этот конгломерат из парашюта, десантника (т. е. меня) и ТЗК тащится по снежной целине (вернее – прёт буром), будто плуг по настоящей целине. Перед лицом мельтешат то одна, то другая, то третья железные остриё треноги, норовя продырявить моё лицо. Раз это не вышло у угла железного ящика.

Ору солдатам и офицеру ВДС (майору Витьке Ананьеву), чтобы гасили купол, а не глазели неподвижными статистами. Без «матюгальника», но тот же лексикон вывел их из ступора и моё очередное приземление, как все предыдущие и все будущие, закончилось благополучно…

Мистика?..

 

…Мои первые полковые учения. Март семьдесят третьего года. Площадка приземления в районе Гороховецких лагерей. Во Владимирской области. Десантирование из «Ан-12». В «глубокий тыл противника».

У меня (как и у всех медиков: врачей, фельдшеров, санинструкторов, санитаров полка) медицинская «сумка сани – нструктора» (по научному) с набором всевозможных препаратов, медикаментов, инструментов для оказания (может и такое произойти) первой неотложной помощи на площадке приземления.

Опытные старшие товарищи советуют лямку сумки перебросить через шею, а саму сумку укрепить под запаску (запасной парашют). Что я и делаю.

Первым прыгает радист с рацией. За ним – комбат, гвардии майор Нестеров Виктор Васильевич (или, для особо приближенных, Нестор Петрович). Третьим покидает самолет доктор. Ваш покорный слуга.

Люк открыт. Ревёт сирена. Красный цвет меняется – на зелёный. Первый – пошёл… А у меня… А у меня сумка выскальзывает из-под запаски (укоротить-то лямку я даже и не подумал – где опыт-то?) и повисает около колен. Пытаюсь её закрепить как-нибудь, притянуть к животу хотя бы, также разболтанную, запаску.

Но… Но комбат – в люке. За комбатом (автоматизм отделения              от самолета всё-таки сработал), держа правую руку на кольце основного парашюта, ныряю в люк…  и что-то темное летит мне в лицо. Пытаюсь это что-то (Что – что-то? Запасной парашют, естественно, не притянутый вплотную к животу) оттолкнуть двумя руками. О вытяжном кольце давно (давно?!?) уже позабыл. Но не тут-то было – запасной парашют своим кольцом со всего размаха ударом в область левого глаза отправляет меня в глубокий нокаут.

Темнота. Потеря сознания. Лёгкое сотрясение головного мозга.            На высоте чуть ниже тысячи метров над землей. В сплошной облачности (нижняя кромка облаков находилась в 100–150 метрах от земли).

Очнулся я только под облаками, мирно раскачиваясь на стропах (сработал страховочный прибор). Раскачиваюсь, ничего не понимая и ничего не соображая. А земля – рядом, стрельба там идёт со всех сторон. Поднимаю голову – купол в «звёздочках», вроде прострелянный, но от пуль, ясное дело, никаких «звездочек» не бывает). Голова пошла кругом. От удара ли? От неразрешенной ли головоломки «дырявого» купола? Меня рвёт.

И – земля. Снежная целина площадки приземления, изрезанная проложенными недавно дорогами с огромными отвалами снега по обочинам. На такой вот отвал меня и угораздило приземлиться в полубессознательном состоянии.

Рядом – комбат с радистом.

– Доктор, что с тобой? – расстегивает на мне замки лямок парашюта, – кто это тебя в облаках отмутузил?

Достает флягу с коньяком.

– На – хлебни!

Так начались мои первые (но не последние) полковые учения…

Мистика?..

 

…В осенний призыв семьдесят четвёртого года на Учебном центре оказалось более тысячи молодых солдат.

Осмотры, заполнение индивидуальных солдатских медицинских книжек, забор анализов – три раза на яйце глист и три раза на дизентерийную палочку (сейчас это звучит дико, давно уже такие манипуляции в армии не проводятся), медицинская комиссия специалистов из медсанбата в две смены – круговерть, одним словом, с утра до позднего вечера.

Подошло время и для прививок. Манту и Пирке (туберкулиновая проба и прививка от туберкулёза) делали своими силами. На прививку TABТe (тифопаратифо-столбнячной вакциной) ко мне на Учебный центр прибыла бригада из врачей и медсестёр из медсанбата ускорить процесс вакцинации (усиление, так сказать; до этого призыва будучи с молодым пополнением, обходился своими силами)

Следует заметить, что ТАБТе вводилась внутримышечно под левую лопатку, что виртуозно и главное довольно быстро завершили медсанбатовцы.

Быстро-то быстро, но через два-три дня в медпункт поступил первый больной с жалобой на болезненную припухлость в левой подлопаточной области, озноб и головную боль. На следующее утро в медпункт ещё подошли четыре солдата с такими же жалобами. Не долго думая, сажаю всех в «санитарку» и прямым ходом в медсанбат. По закону подлости, в приёмном отделении нарываюсь на начмеда дивизии подполковника (полковника получит как фронтовик в семьдесят пятом к 30-летию Победы)  Крапивного.

Не разобравшись в ситуации, обвинив меня во всех смертных и не смертных грехах, пообещав влепить «служебное несоответствие», он величаво «разрешил» оформлять бойцов на стацлечение.

Всё бы ничего, но за неделю в медсанбат мной было эвакуировано около ста человек с подобным диагнозом. В конце концов, так и не разобравшись в чём дело: то ли виновата вакцина, то ли что-то накосячило медсанбатовское усиление, но ко мне больше претензий не предъявляли. Медицинское начальство даже не стало выносить «сор из избы», не докладывая о случившемся «на верх», в штаб ВДВ.

 

…Февраль 1976 года. Личный состав первого батальона ранним-ранним утром в колючей и злой позёмке в ожидании парашютных прыжков с Ан-12, составив парашюты в козлы, греется кто, как может. Офицеры штаба – почему-то тоже замёрзшие – став спиной к ветру, травят анекдоты. Дворецкий, выбрав для своих нападок самого молодого по званию и по возрасту и самого «хилого» (по его версии) офицера, пытается повалить меня в снег. Отмахиваюсь от него, мол, не приставай, не до тебя – почти всю ночь не спал, отмечая с коллегами чей-то день рождения. Дворецкий не отстаёт, подначиваемый офицерами. В конце концов, мне это надоедает – делаю захват, бросок и мордой, наглой Дворецкой мордой (не лицом!) его в снег: раз… два… три…

Колька разъярённый, под улюлюканье собравшихся, вскакивает и вновь бросается на меня. Делаю захват, бросок и мордой, наглой Дворецкой мордой (не лицом!) его в снег: раз… два… три…

Взбешённый – иначе и не скажешь – начальник физической подготовки третий раз кидается на меня. Делаю захват, бросок и мордой, наглой Дворецкой мордой (не лицом!) его в снег: раз… два… три…

Этот эпизод из нашей жизни нисколько не испортил наших приятельско-дружеских отношений до сих пор. А Николай Дворецкий уяснил, что, не зная силы ветра, неча против ветра… и далее по тексту…

 

…В декабре семьдесят шестого года прошу начмеда полка Валентина Панарина отпустить меня на учёбу в Интернатуру по кожным болезням.

– Привозишь мне путёвку по ЛОР-болезням – поедем вместе. С полковым начальством я договорюсь, а начмеда дивизии поставим перед фактом.

Через неделю, мухой «сгоняв» в Подольск к начальнику Интернатуры, привожу две путёвки: одну Панарину по ЛОР-болезням, другую себе по кожно-венерическим заболеваниям.

С середины января – мы в Подольске. Панарин с огромным чемоданом с личными вещами, учебниками и т. д., у меня – небольшая укомплектованная по полной программе сумка. Заходим в кабинет к начальнику Интернатуры, подаём ему свои путёвки, направление от командира полка (не от командира дивизии), и я достаю из сумки, конечно же, тельняшки и сопровождающие их атрибуты.

Невинным голосом высказываю желание об отправке нас с Панариным в Тульский гарнизонный госпиталь для прохождения в нём соответствующих курсов обучения.

– Хорошо! – пряча тельняшки и сопровождающие их атрибуты в сейф, выносит вердикт начальник Интернатуры, – но к концу мая чтобы прибыли в Подольск – будут читаться обзорные лекции по марксизму-ленинизму и приниматься у вас экзамены.

Так мы и прозанимались с Валентином в Тульском гарнизонном госпитале, и в конце мая предстали перед глазами начальства Интернатуры.

В очередное воскресенье, поехав на побывку в Тулу, узнаю, что у жены снизился до безобразия гемоглобин в крови, а ей рожать через месяц-полтора. Вернувшись в Подольск, объясняю ситуацию, и мне выдают свидетельство от окончании учёбы по кожно-венерическим заболеваниям с оценкой «хорошо» – на «отлично» надо хотя бы присутствовать на экзаменах.

За две оставшиеся недели до «окончания» цикла я каждый день ходил к открытию центрального рынка для покупки свежей печени. Придя домой, слегка обжаривал печёнку и кормил жену.

В это время как раз подоспело лекарство, которое мне достали (всё, как ни странно, в то время доставали) через Институт медико-биологических проблем, со специалистами из коего принимал участие в поисково-спасательных мероприятиях по космическим программам.

 

…Как-то так получилось, что в полку только мне доверяли возить будущих лётчиков в Москву на Врачебно-лётную комиссию. Общую комиссию солдаты и сержанты полка проходили в гарнизонном госпитале, за дальнейшим вердиктом их направляли в окружной госпиталь.

Всё бы ничего, но у старшины противотанковой батареи первого батальона рост был под сто девяносто сантиметров, а верхняя планка в лётные училища составляла сто семьдесят пять сантиметров.

– Бери пару флаконов хорошего армянского конька, пяток тельняшек, – инструктировал старшину перед поездкой, – а там посмотрим.

На следующий день с первой электричкой мы – я и группа из дюжины гвардейцев – отправились в Подольск, в окружной госпиталь. Рассадив группу по местам, я задремал под мерный стук колёс. Из цепей морфея меня на грешную землю вернула соседка – божий одуванчик.

– Товарищ офицер, – теребящая мою руку и показывая в окно, пролепетала старушка, – это не ваши военные остались на перроне?

Под нарастающий стук колёс, бросив взгляд в окно, с изумлением увидел своих архаровцев мирно флиртующих с местными девушками на перроне Ясногорска.

Всё-таки не даром за пять лет службы в Воздушно-десантных войсках засел даже в печёнке один из девизов наших войск: «С неба – на землю и в бой!». Не раздумывая и секунды, дёрнул стоп-кран, благо сидел на первом ряду скамеек.

После хорошей взбучки подчинённым, до Подольска добрались без происшествий. На комиссии тоже всё прошло благоприятно для моего старшины. Дары – нет, не данайцев – и моё «личное обаяние» оказали должное действие на хорошего знакомого мне ещё с лейтенантских времён председателя комиссии.

И запредельный рост старшины в медицинской справке оказался равным допустимым нормам для поступления в авиационное училище.

И каково же было моё удивление, когда через два месяца я увидел этого старшину на утреннем построении батальона.

– Не понял?

– И комиссию, и экзамены прошёл без проблем. И с первого дня учёбы, – начал свой рассказ несостоявшийся лётчик, – меня назначили заместителем командира взвода.

– Что в этом плохого?

– Понимаете, товарищ капитан, – тяжко вздохнул старшина, – на подъёме какой-то чмошник и не думал вставать с кровати. На моё законное требование резко вскочить и мчаться сломя голову на зарядку, он послал меня трёхэтажным матом.

– Ты, конечно, не перенёс такого безобразия?

– И вмазал-то ему один разок…

– Что он собрал по пути своего полёта все тумбочки и кровати, – докончил я за него.

– Само собой! Какой-то прыщ гражданский будет посылать старшину-десантника…

– И?

– У него дядя оказался начальником училища…

 

…Пришлось мне однажды с начальником РАВ полка Мартиросовым поехать за молодым пополнением в стольный град Карелии Петрозаводск. Поехали за пять дней раньше, чтобы завернуть по пути в Питер, естественно, не себя показать, а исключительно для знакомство с городом трёх революций.

 

Обладая незаурядным, неповторимым кавказским красноречием, Суреныч выбил в гостинице «Октябрьская», где свободных мест, по определению, не было с первого дня её существования, полулюкс для двоих.

Приведя себя в порядок с дороги и осмотревшись, перекусить решили в гостиничном ресторане, который, как оказалось, в форме, мягко говоря, не рекомендовалось посещать (ЧК не дремало – закат застоя на дворе стоял).

Это – местным, питерским не рекомендовалось, а мы-то прибыли из Тулы и сразу – в калашный ряд: сели за столик на двоих, заказали то, да сё, повторили, танцы-шманцы… И мой напарник куда-то пропал.

Кручу-верчу головой – нигде не наблюдается Суреныч. К столику подходит шкафоподобный в тёмных очках «товарищ» и цедит сквозь зубы.

– Забирай майора, и чтобы духа вашего не было в ресторане, –       и кивает мне за спину.

Точно – там, в отдалении с какими-то иностранцами сидит и братается  мой Суреныч.

В чём мистика?

Эти самые иностранцы оказались семьёй из ГДР (была тогда ещё такая страна), и глава семьи, когда Мартиросов служил танкистом в ГСВГ, также служил танкистом в соседней гедеэровской части, и они не раз участвовали в совместных учениях. И этот немец из ГДР узнал Мартиросова и пригласил к себе за стол, за которым вскоре и мне нашлось место, но не надолго.

Вскоре и к этому столику подходит другой шкафоподобный «товарищ», но обращается подозрительно вежливо:

– Товарищ майор, – «разувая» свои глаза, обращается к Мартиросову, – вы меня не узнаёте?

Благодаря этому второму «товарищу», сержанту то есть, два года назад уволившемуся из нашей части и служившему в подчинении тогда ещё гвардии капитана Мартиросова, нам удалось избежать, возможно, больших неприятностей.

– Незабываемо мы тогда посмотрели Питер, – на прощание резюмирует Суреныч.

 

…Зима 1975 года. Полковые тактические учения с десантированием на площадку приземления недалеко от Ясногорска.

После десантирования сбор на исходном рубеже для дальнейшего выполнения ближайшей задачи. Личный состав батальона поротно на лыжах уходит в зимнюю ночь.

За личным составом тоже на лыжах выдвигаются комбат, замполит, начальник связи батальона, пара связистов и доктор с двадцатикилограммовой медицинской сумкой со всевозможными медикаментами на все случаи жизни за плечами.

Начальник связи Саня Фунтиков предлагает мне отдать сумку не обременённому рацией связисту, на что я, естественно, отвечаю отказом.

Слабый морозец, огромная луна, звёзды – рукой достать, я со своей ношей то убегаю на километр-полтора вперёд по маршруту, то возвращаюсь к комбату: километраж, конечно же, мотаю приличный.

Выполнив ближайшую задачу, батальон занимает оборону. Отправив всех к тыловой группе, комбат с доктором обходит позиции рот, личный состав которых окапывается в глубоком снегу. Убедившись, что всё идёт согласно утверждённому плану, и батальон полностью занял оборонительные позиции, комбат вместе со мной тоже движется в сторону батальонного ПХД (пункта хозяйственного довольствия). Перекусив, чем Бог, то есть командир взвода снабжения, послал (горячий сладкий чай, гречневая каша с тушёнкой, два огромных бутерброда с салом, солёный огурец), я пытаюсь устроиться удобнее в уголку тёплой штабной палатки. Подремав буквально минут десять-пятнадцать, слышу задачу комбата.

– Доктор и снабженцы развозят горячую пищу в термосах в каждую роту и батарею (батарея СПГ, командир которой – мой друг Витька Мордвинцев).

Пытаюсь возразить, дескать, доктор должен находиться при комбате. В ответ – железная логика комбата:

– Расположение рот знают только двое – не комбат же пойдёт разносить пищу.

Ох, как мне не хотелось полусонному уходить из тёплой палатки после сытного ужина вновь на мороз. Но приказ – есть приказ. Да, по большому счёту, кроме меня и комбата никто не знает, где держат оборону наши войска.

Возглавив колонну из трёх «снабженцев» (солдат взвода снабжения, которые после десантирования занимались своими прямыми обязанностями – рулили и варили) с термосами с горячей пищей, мы двинулись в сторону первой роты.

Накормив роту, пошли обратно. Затем – вторая рота, потом – третья. Далеко за полночь очередь дошла до батареи.

Подойдя к Мордвинцеву, говорю:

– Всё! Я сдох!

Видя моё состояние, снимая «приваренную намертво» к спине медицинскую сумку, зовёт старшину.

– Гена! Микстуру – доктору!

Гена, старшина батареи Гена Татарников, лицом похожий на Крокодилу Гену (впоследствии – прапорщик и старший прапорщик) достаёт из «закромов» огромную флягу с самоличным приготовленным пятидесятиградусным напитком и трёхсот– пятидесятиграммовую солдатскую кружку. Наливает почти до краёв и протягивает мне.

Выпиваю, выдуваю, проглатываю единым махом – Мордвинцев протягивает сухарик. Я валюсь в стог соломы, стоящий в самом центре оборонительных рубежей наших артельщиков. Последнее, что зафиксировало засыпающее сознание, накрывающий меня брезент и охапки соломы сверху брезента.

Раннее утро следующего дня – солнце только поднялось из-за горизонта – встретило меня жутчайшим зудом от соломенной мякины, попавшей во все интимные уголки моего тела.

Встав со своего ложа, метрах в пятидесяти увидел батальонную тыловую группу во главе со своей «санитаркой». Подошёл к машине, разделся до гола, вытряхнул из одежды всю мякину и попросил водителя облить меня холодной водой из канистры.

Через пять минут я был готов вновь выполнять любую поставленную задачу.

 

…На безоблачном июльском небе вдруг, разом, появилась большущая кучёвка, хлынул крупнокалиберными каплями ливень с градом. Я забежал в штабную палатку. На полевых табуретках располагались: комбат, замполит, начальник штаба, незнакомый десантник-капитан в камуфляже, морпех и какой-то гражданский в замызганной телогрейке и грязных резиновых сапогах.

Первым подхожу к «своему» незнакомцу: лицо открытое, в серо-голубых глазах веселые бесенята. Протягиваю руку. Представляюсь:

– Капитан Макаров!

– Капитан Галкин!

Фамилия как фамилия. Во второй роте свой Галочкин имеется. Молодой лейтенант.

– Капитан Макаров! – подхожу к морпеху. Лицо знакомое. Где-то я его совсем недавно видел. Где-то встречал. Да, ладно, потом разберемся.

– Капитан Спиридонов!

– Слушай! Не тебя ли я вчера на «показе» видел? – на нашем полигоне постоянно демонстрировали новейшее оружие всяким разным дружественным нам тогда «папуасам» со всего мира. И, конечно, для военного шоу привлекались не только наши, местные десантники, но и представители других родов войск, чтобы как можно больше поразить воображение дикарей.

– Возможно! – последовал ответ, а на сдержанные смешки наших батальонных командиров я тогда не обратил внимания.

– Николай!

– Евгений! – привстав с табуретки, представился гражданский. Спрятался, видимо, от дождя какой-то грибник.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Все трое (десантник, морпех, гражданский) разом поднялись и направились к выходу.

– До вечера, – сказал гражданский.

– И всё же: где я мог с тобой на днях встречаться? – распирало меня любопытство, – может, в Рязани?

Морпеховский капитан на секунду задержал шаг.

– Возможно! – опять последовал сдержанный ответ и все трое вышли из палатки.

Теперь от души, во весь голос оставшиеся наши офицеры хохотали непонятно (для меня непонятно) над чем.

Я в недоумении переводил взгляд с одного на другого, третьего. Что я такого смешного сказал? Представился незнакомцам, как подобает вежливому офицеру. Человеку, в конце-то концов, вежливому. В чем дело-то?

Ещё продолжая смеяться, замполит батальона Валерка Ковалев, гвардии майор Ковалев (будущий замполит псковского полка, затем советник министра Шойгу) берёт газету с программой телевидения, щёлкает клавишами на телевизоре, а там…

Там «капитан» Спиридонов! Там – «Вечный зов»! Там Спиридонов в форме полицая!

Так я впервые познакомился с настоящими артистами: Вадимом Спиридоновым и Сергеем Галкиным, и сценаристом Евгением Месяцем.

Они, т. е. съемочная группа, у нас на полигоне начали снимать один из эпизодов нового фильма о десантниках «Ответный ход».

Помните сцену спасения преследователей дерзких разведчиков из ушедшего под воду БэТээРа? Так вот, довожу до вашего сведения, что этот эпизод снимали на следующий день под моросящим дождём в ста метрах от штабной палатки. В болоте. Где глубина была чуть выше колен, а артисты (Галкин и Спиридонов) дублей семь-восемь в эту зловонно-грязную, заросшую ряской, жижу окунались с головой.

Никаких согревающих напитков в этот вдруг резко похолодевший день, кроме крепкого сладкого чая, они не принимали. А мы-то думали?..

Что нас всех, зевак, удивило во всём этом процессе киносъемок? Двое артистов, незначительный по продолжительности экранного времени эпизод и… человек двадцать всяческого обслуживающего персонала. Во-вторых, процессом съемок руководил не режиссер, а сценарист. Евгений Месяцев.

Вечером Женька (мы с ним сразу стали на «ты»), прочитав мою рукопись «Новички», благословил её отправку в журнал…

 

…Буй. Анатолий Филиппович Буй. Гвардии подполковник. Мой крайний, перед моим уходом в медсанбат, командир батальона в       51-м полку. Мой ровесник. Мой друг. Мой товарищ. И…

…Батальонные стрельбы на полигоне. Дневные стрельбы, вдруг перешедшие в ночные. А жена не предупреждена – обещал вернуться к вечеру: сын только месяц назад родился: то да сё, короче – вагон и маленькая тележка неотложных домашних дел. И стрельбище не покинуть. Нет такого права. Черным по белому написано (в краткой интерпретации): стрельбы без дежурного врача проводить запрещено!

Ночные стрельбы плавно переходят опять – в дневные. Так что домой появляюсь к вечеру вторых суток. Начинается тихий (ребенок спит) разбор «полетов».

Где? С кем? Был?!. Доброжелателей-то у нас полным-полно во все времена были, есть и будут. На мои попытки оправдательных словес (честных оправдательных) – никакой реакции. Тебя, дескать, видели в городе. В той-то квартире. В такое-то время. С такой-то бабой (то есть с женщиной), и т. д., и т. п. Пошло мочало – начинай сначала.

Пришлось привозить комбата, замполита, начальника штаба батальона, а заодно – и купленное пианино дочери (на лошади, на телеге!), чтобы прекратились женские инсинуации  в мой адрес…

 

…Мое дежурство по полку – суточное. С девяти утра, до девяти утра следующего дня. Где-то около десяти вечера, в конце рабочего дня (а раньше и не заканчивал свои трудовые, вернее, военные бдения) ко мне в медпункт заходит комбат, подполковник Буй. Между делом, т. е. разговорами за рюмкой чая, сообщает о том, что завтра он с раннего утра поднимает батальон по учебной тревоге. За мной он зайдет в пять утра, чтобы вместе посмотреть на свои войска. Как они будут действовать по сигналу, а главное – как четко и слаженно пройдёт это учебное мероприятие. На том и разошлись. Напоследок я его предупредил.

– Филиппыч! Тебе утром сдавать анализы натощак, так что в твоих кровных интересах разбудить меня завтра в пять утра…

Как обычно, на дежурстве, я просыпаюсь в полшестого утра. Чтобы идти в столовую. Контролировать приготовление солдатского завтрака. Выхожу из медпункта. Иду в столовую. Вижу…

Вижу в середине плаца комбата с двумя секундомерами и его непонимающий, слегка обескураживающий взгляд в мою сторону. Сориентировался он моментально.

– Братан, извини! Забыл! Пулей к дежурному по части. Звони домой. К тебе посыльный вот-вот должен подойти.

В трубке раздается заспанный голос жены и, не успев ей ничего сказать, слышу в трубке трели дверного звонка и ее слова:

– Кто-то звонит такую рань – пойду, посмотрю…

Жду. Слышу её голос. Не заспанный. С нержавеющим металлом в каждом слове.

– Там, за тобой посыльный пришел. У вас – тревога! И на каком же, интересно, это ты дежурстве?

Опять с комбатом, замполитом, начальником штаба (но теперь, ясное дело, без пианино) и шампанским едем ко мне…

Вот так на пустом месте, из ничего и рушатся ненадежные семьи. Если нет надежных командиров и начальников. Если нет надежных товарищей.

 

…Учебный центр. Начало утиной охоты. В погожий августовский день обходим небольшие водоёмы на общевойсковом стрельбище: комбат – мой друг Филиппович – Толя Буй, начальник связи батальона Саня Фунтиков и трое солдат взвода связи.

В первом же болотце плещется выводок уток – две матёрые и до десятка только что вставших на крыло молодняка. Буй моментально стреляет из своей вертикалки, я поворачиваюсь и тоже произвожу выстрел из своей «берданки».

Не обращая внимания на трофеи, Буй материт меня, как только он умеет (до сих пор, если в телефонном разговоре я не слышу от него ненормативной лексики, сразу спрашиваю: «Не заболел ли он?»). Вначале не понимаю, в чём дело, потом до меня доходит – повернувшись на девяносто градусов, ствол ружья почти лёг на правое плечо комбата и огненный сноп заряда пролетел в считанных сантиметрах от его лица.

В это время раздевшиеся солдаты собираются лезть в болотце за подбитыми утками.

– Отставить, – не словами, а делом учит комбат всем премудростям охоты. – Доктор, в воду!

Собрав уток, идём дальше. Прямо из-под моих ног вылетает огромный тетерев-косач, вскидываю ружьё, нажимаю курок и слышу… как по стволу медленно катится дробь. Опять выслушиваю нелицеприятные слова комбата в свой адрес.

– Сегодня доктор заряжает все патроны под моим личным наблюдением!

 

…Каждую осень в советскую бытность один из батальонов полка отправлялся в подшефный колхоз-совхоз помогать в битве за урожай – банально, убирать картофель. Часть картофеля оставалась в колхозе, часть – отправлялась в полк, ещё часть… – об этом чуть позже.

В одну такую осеннюю пору пришлось и мне с первым батальоном принимать участие в этом мероприятии в колхозе имени Максима Горького, что в Алексинском районе, недалеко от строящейся шахты «Никулинская».

Каждый день из полка прибывали в наше расположение пять-шесть КАМАЗов, и каждый день кузова этих машин наполнялись картофелем. Один КАМАЗ нагружался под «завязку», направлялся на весы и следовал в Тулу для разгрузки в картофелехранилище. Остальные же машины наполнялись максимум на две трети и, естественно, оставались ночевать в нашем лагере и, естественно, не заворачиваясь на взвешивание. К утру в этих машинах картофеля оставалось чуть на донышке.

К очередному вечеру опять одна машина под «завязку» отправлялась в Тулу, остальные наполнялись опять на две трети. Так повторялось почти каждый день – вот это и была третья составляющая доля урожая. Нет, картофель мы не продавали: председатель колхоза присылал своих «протеже» с записками, офицеры и прапорщики набирали своим семьям по два-три мешка, у каждого были товарищи-друзья-любовницы. То есть, сидеть на продукте и так далее по тексту…

Что меня однажды поразило до глубины души? Наш лагерь располагался недалеко – километра три-четыре-пять – от Суходольского молочного завода. Через два-три дня на этот завод на санитарной машине отправлялся начальник связи батальона Саня Фунтиков и привозил для офицеров штаба батальона свежайшие сметану, творог, молоко. Однажды в его отсутствие комбат посылает меня за этой «данью» – не за хорошие же глаза нам перепадали молочные щедроты: несколько солдат взвода связи оказывали и там посильную шефскую помощь.

Значит, приезжаю за продукцией, захожу в зал, где располагалась огромная ёмкость, в которую сливалось молоко, привезённое молоковозами из окрестных хозяйств и наблюдаю…

Да! Технолог – молодая красивая женщина – каким-то прибором измеряет жирность молока и кричит на весь зал.

– Открывай! Жирность большая!

Мужичок, стоящий  в противоположном конце зала, открывает вентиль и… и из пожарного рукава в этот огромный чан с молоком хлещет водопроводная вода.

Вот так доводили жирность молока до «кондиции»…

 

…Летний полевой выход батальона. На второй день часов в пять утра меня будит дежурный по батальону.

– Солдату сломали челюсть.

Иду с комбатом в палатку дежурного по батальону. Перед палаткой – сержант-дембель слушает выволочку замполита батальона, в палатке – стонущий от боли молодой солдат.

После осмотра пострадавшего – диагноз подтверждается – докладываю комбату и везу бедолагу в медсанбат.

В это время в Армии активно шла борьба с неуставщиной и дедовщиной. Чтобы неповадно было остальным, так сказать, в назидание, выездной гарнизонный трибунал «устроил показательную порку» над бывшему сержанту в полковой солдатской столовой.

Это я к чему?

К тому, что меня вызвали свидетелем по этому делу. Стоя перед судьёй, прокурором, другими «заинтересованными лицами», перед огромной аудиторией, отвечая на простые вопросы, я чувствовал очень и даже очень не в своей тарелке. Это – ощущение свидетеля, а что испытывал обвиняемый, слушая приговор?..

 

…В полку появился тренажер, на котором обучаются пускам ПТУРСов (противотанковых управляемых реактивных снарядов). И что-то у солдат никак на этом тренажере учебные пуски не «пошли». Мимо. Опять мимо. У офицеров почти такой же результат. Тогда Буй, в то время еще командир батареи этих самых ПТУРСов, в сердцах  и говорит:

– Да, я одной левой… ногой завалю этот танк на экране.

Опять скептики (где их только нет!):

– Вот, если бы из настоящего ПТУРСа…

Вскоре представилась и такая возможность. Стрельба из ПТУРСа штатным снарядом по движущемуся танку Т-34, еще военного выпуска.

– Ящик коньяка…  и одной левой…  ногой уделаю этот танк.

Уделал. И без ящика коньяка бы уделал…

 

… – Колюха, ты меня не узнаёшь, что ли? – с этими словами ко мне обратился в далёком семьдесят втором (подумать только – сорок лет назад!) гвардии лейтенант Серёга Егунков.

…Нас, молодых лейтенантов 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени, окон – чивших не родное Рязанское десантное училище, собрали в                51-м парашютно-десантном полку, который в то время дислоцировался на улице Коминтерна, и Туле ещё не присвоили звание города-героя. Собрали, значит, нас для прохождения «курса молодого бойца», то есть собрали, чтобы провести с нами воздушно-десантную подготовку, после которой мы должны были совершить три парашютных прыжка. И, хотя, у всех нас рядом с военным «поплавком» по праву принадлежности к элитным войскам красовался знак «Гвардия» и хотя  многие имели по несколько парашютных прыжков, в негласном «табели о рангах» мы ещё именовались презрительно «мобутой».

«Гордись советская мобута, что ты одета и обута» – это не про нас, это про другие войска, исключая морпехов и моряков, лётчиков и «стратегов», но даже шуточно–прикольной «мобутой» мы быть не хотели. Поэтому рвались в бой, рвались совершать парашютные прыжки, но… но в октябре-ноябре – нелётная погода. Две недели – теоретический курс, укладка основного и запасного парашютов, занятия на всевозможных тренажёрах в парашютном городке, прыжки с парашютной вышки и т. д., и т. п.

Вот, в начале-то этого самого «курса молодого бойца» ко мне  и подошёл стройный поджарый лейтенант…

– Колюха, ты меня не узнаёшь, что ли?..

– Честно говоря, что-то не припоминаю, – промямлил в расте- рянности в ответ. Сам же вращаю мозговые шестерёнки – аж, пар идёт! – в одно время в Рязани учились: он – в училище связи, я до четвёртого курса – в медицинском институте; может, где и пересекались. Земля-то Рязанская – тесная.

– Нет, не в Рязани.

– Тогда – сдаюсь!

– Вспомни шестьдесят четвёртый год.

Ладно – вспомнил-припомнил: ни хре… то есть, полный провал памяти.  И это, то есть, провал памяти – в такие молодые годы.

– Не морщи «репу», – сжалился Сергей, – вы, деревенские, приходили к нам в пионерлагерь играть в волейбол и футбол.

– Всё, вспомнил – точно в то лето мы вас городских под «ноль» в волейбол разделали…

– А в футбол – мы вас…

– Но – не под «ноль», – я опять наморщил «репу», – Серёга, убей Бог, но тебя не припомню, извини…

– Да, чего – там: вас, деревенских-то было с десяток, а нас – «цельный» лагерь… пионерский. Всех разве упомнишь.

Невероятности на этом не закончились. Оказалось, что он в Жердевке в одном классе учился с моим двоюродным братом Шемонаевым Сергеем.

Естественно, наше повторное знакомство было незамедлительно продолжено в дружеской непринуждённой обстановке за рюмкой, естественно, «чая».

 

…Лето 1975 года. Слободка. Парашютодром. Идут парашютные прыжки сборной тульской дивизии, спортсменов из ЦСПК (Центрального спортивного парашютного клуба, или ЦСКА-3) и спортсменов Франции. В командах Тулы и ЦСПК наряду со спортсменами выступают и спортсменки.

Прыжки идут своим чередом: одни спортсмены совершают прыжки, другие – тут же на зелёной травке укладывают парашюты на следующий прыжок, третьи ждут «своего» самолёта.

Вот, от этой, третьей, группы спортсменов отходит один француз и, по травке, обходя зону приземления, направляется в противоположную сторону парашютодрома, повернувшись спиной к центру, останавливается и…

И я, мало сказать, в шоке – француз начинает, банально говоря, мочиться. В десяти метрах от него женщины-судьи, чуть дальше – женщины-парашютистки двух команд. Ноль эмоций. Помочившись, стряхнув последнюю каплю, француз быстрым шагом, подойдя к своему парашюту и забросив его за спину, устремился к самолёту.

Я продолжал стоять соляным столбом. В моей голове никак не может перевариться отношение к естественным отправлениям иностранца, в частности – француза, и славянина, всё детство жившего в русском селе, в частности меня.

 

…Летняя жара. Захожу в кабинет начальника медицинской службы полка старшего лейтенанта Валентина Панарина, выпускника Академии семьдесят третьего года – он что-то пишет. Сидящий напротив него капитан П. пьёт из графина воду, из горла пьёт. Напившись, ставит графин на стол.

Жара! Даже в кабинете жарко, не помогает и работающий на всю «катушку» вентилятор. Жара – беру со стола графин и из-за отсутствия стаканов прикладываюсь к горлышку.

Вода не надолго охлаждает организм. В это врем капитан П. встаёт, берёт у Панарина какие-то бумаги и уходит. Панарин протягивает мне открытую медицинскую книжку этого капитана П.

– Читай!

Прочитал и… и лишался дара речи, моментально покрывшись испариной с головы до пяток. Синим по белому – зловещий диагноз:

– Сифилис!

Сифилис, а минуту  назад я за сифилитиком пил воду из горла графина.

– Валентин! – обращаюсь к начмеду, – мчусь в госпиталь, к Кузьминых.

Через полчаса я входил в кабинет начальника кожно-венерологического отделения гарнизонного госпиталя майора Сергея Ивановича Кузьминых, томича первого выпуска, которого я в семьдесят втором менял в первом батальоне полка.

Дрожащими от страха губами, объясняю ситуацию, в предвидении страшного для меня приговора.

– Успокойся, ради Бога! – разливая пятизвёздочный чай по стаканам (не по рюмкам – чай всё-таки пьёт из стаканов). – у него –вторичный сифилис, не заразный. А ты думай, прежде чем пить за кем-то из той же посуды, – и, протягивая мне деньги, – иди в магазин за добавкой – мы так и не обмыли в своё время приём-передачу должности в родном, пятьдесят первом.

 

…Который раз в моё дежурство по полку выпадает мероприятие по празднованию дня рождения кого-то из личного состава медицинской службы. Как обычно, подобное действо в медпункте заканчивается далеко за полночь.

Утром следующего дня, не успев со сна продрать глаза, начмед полка Валентин Панарин «несказанно радует», ставя передо мной задачу:

– Тебя всё равно после суточного дежурства до двенадцати часов работать – бери машину и езжай врачом на аэродром. Там артиллеристы перед убытием на стрельбы прыгают. Побудешь пару часов и домой.

Беру медицинскую сумку, сажусь в ГАЗ-69 (войска в этот год получали командирские УАЗики, а не отходившие своего лимита ГАЗики с намалёванными на брезенте красными крестами передавали медицинской службе) и преспокойно выдвигаюсь на аэродром «Клоково», благо взлётка находилась недалеко от полка. Там во всю идёт подготовка к десантированию полковых артиллеристов из        Ан-12.

То, да сё, через пару минут подходят «артельные» офицеры – мои друзья ещё по совместной прошлогодней битве за урожай картофеля на колхозных полях области. Подходят, естественно, не с пустыми руками:

– Доктор, не ради пьянства, а исключительно для поправки здоровья.

«Поправившись» двумя 0,75 «тремя семёрками», начальник артиллерии полка подполковник Фёдор Мартынович Редька командует:

– Доктору – парашют!

На мне – полуботинки, параллельные брюки, рубашка и фуражка. Если, как всегда на прыжках, имеются в запасе несколько парашютов, то комбинезона, шлема и прыжковых ботинок для меня не нашлось. Хорошо, кто-то одолжил стропорез.

Надев парашют, привязав полуботинки и фуражку, выдвигаюсь к самолёту. В это время на аэродроме появляется медсанбатовская «санитарка» с дежурным врачом по площадке приземления майором Зацаринным:

– Семёныч! Чтобы на площадке встречал по полной программе. Я буду прыгать первым из какого-то самолёта, поэтому располагайся в начале площадки.

Погрузившись в раскалённый до беспредела на июльской жаре самолёт, узнаю, что на этот раз вместо малого круга (пятнадцать минут) лётчики будут летать по большому кругу (сорок пять минут) – им тоже нужна программа по налёту часов.

За эти сорок пять минут вчерашние дрожжи да на сегодняшний свежачок довели меня до полуобморочного состояния, что даже не помню, как вывалился под звуки сирены в люк самолёта.

На земле, как и положено на краю площадке, ждал Семёныч с холодным реанимационным пивом…

 

…Зима. Ночные прыжки из Ан-12. Из люка вываливаюсь вслед за радистом (радисты все прыгают с радиостанциями, и поэтому по массе они десантируются первыми). При приземлении чуть не нарываюсь на обложенную матами БМД (десяток машин десантировались из этих же самолётов в дневное время; и у каждой машины стоит пост из трёх-пяти солдат с радиостанцией).

Собрав парашют, направляюсь к ближайшему посту и слышу разговор:

– Только что передали: там кто-то разбился!

Врубаюсь сразу:

– Кто? Где?

– Не знаю. Передали только эту информацию.

Бросаю солдатам парашют:

– Чтобы сдали обязательно.

Бегу насколько это возможно в зимнем десантном обмундировании и валенках по глубокому снегу. На сборном пункте узнаю, что у погибшего солдата уже работает военная прокуратура, и мне, как доктору, там делать нечего. В, как бы выразиться деликатнее, совсем не в радужном настроении за полночь появляюсь в своей квартире.

Раздевшись и приняв душ, не зажигая света захожу на кухню, открываю холодильник, достаю початую бутылку коньяка, наливаю полстакана и выпиваю залпом за упокой души погибшего воина.

Огненная жидкость обжигает горло – я хватаю с кухонного стола накрытый блюдцем стакан с бурой жидкостью (в подсознании чётко вырисовывается утренняя картина, когда жена заваривает зверобой в этом стакане) и запиваю – кощунство, понимаешь, какое – коньяк. И чем меньше остаётся жидкости в стакане, тем отчётливее видны скатывающиеся по бортику стакана к моему рту нерастворённые крупинки марганцовки.

На мой панический вопль из спальни выбегает жена, дрожа от страха, показывая на другой стакан, естественно, с раствором зверобоя. Оказывается, в полутемноте я перепутал рядом стоящие стаканы.

После четырёхкратной экзекуции вливания в желудок и выливания из оного нескольких литров воды, я всё-таки помянул душу вновь представившегося остатками конька, на этот раз обошедшись, не рукавом шинели, а конфетой «Мишка на севере».

 

…При приземлении на втором прыжке из Ан-2 будто лом в позвоночник кто-то вогнал – не согнуться, не повернуться. Еле добрался до дома, и сразу – на диван в ожидании массажа.

Жена на голубом глазу опрокидывает половину пузырька перцово-камфоро-спиртовой настойки мне на спину – редиска какая! – не на руку себе, а сразу на спину.

 

Естественно, излишки этой взрывоопасной жидкости моментально стекают по ложбинке между ягодиц; естественно, раздаётся рёв раненого слона; естественно, жена, еле сдерживая смех, ежеминутно меняет в тазу холодную воду; естественно, после получасового отмокания спина и поясница становятся новее нового, а согревающая алкогольсодержащая жидкость в виде конька довершает лечение.

 

…Июнь 1973 года. Ближе к десяти часам вечера в медицинский пункт Учебного центра санинструктора из разных рот приводят троих молодых солдат. Осматриваю и всем троим (!!!) ставлю диагноз: «Острый аппендицит».

Пока суть да дело, к полуночи привожу всех в медсанбат. Дежурный врач и по совместительству ординатор хирургического отделения старший лейтенант Володька Дуркин встречает меня в ординаторской с гримасой неудовольствия вследствие прерывания интимных отношений с дежурной медсестрой.

– Не буду их принимать – вези обратно!?!

– Не принимай! – отвечаю, – оставлю их в приёмном отделении – разбирайся с ними как хочешь.

Володька – мой «однополчанин» по Томску, окончивший военмедфак года на три-четыре раньше меня.

– Вези водку! – он выходит из-за ширмы, где продолжается шуршание одеваемой одежды.

– Где я тебе её возьму в это время?

– Где хочешь, там и бери.

– У меня денег нет!

В это время появляется медсестра.

– Да, дай наконец ему денег!

С зажатой в кулаке «десяткой» сажусь в машину в глубоких раздумьях касательно приобретения алкогольсодержащей жидкости: рестораны закрыты, такси что-то не видно.

– Поехали на Московский вокзал, – отдаю команду водителю, а время-то приближается к часу ночи.

На вокзале ресторан тоже закрыт. В это время раздаётся голос диспетчера, оповещающий, что прибывает поезд Адлер–Москва. Бегу к вагону-ресторану – дверцы вагона закрыты. На стук никто не появляется. Подхожу к соседнему вагону и, протягивая заветную «десятку», прошу проводника принести мне из вагона-ресторана водки или вина. Проводник растворяется в темноте вагона, а диспетчер металлическим голосом объявляет об отходе поезда Адлер–Москва. Поезд трогается, я семеню рядом с вагоном, поезд медленно набирает скорость и… И из закрывающейся двери вагона ко мне тянется волосатая рука проводника с пакетом, звенящим тремя бутылками портвейна.

– За правильные диагнозы, – это Дуркин «снисходит» до меня, разливая бутылку портвейна в три стакана. – Остальные – после операций. Без тебя.

– Честь имею!

Я уезжаю на Учебный центр с глубоким чувством выполненного долга.

 

…Командовал одно время полком полковник Оганян Иосиф Бакратович. Вечером, «обмыв» со своими подчиненными по полку свой переход на должность заместителя командира дивизии, он утром следующего дня чуть ли не с подъёма отчитывает нового командира полка, заканчивая гневную тираду словами:

– Вечно в вашем полку бардак!

Это я – так, к слову.

Суть вот в чём: однажды он организовал призыв в наш полк своих земляков из Армении. После прохождения «карантина» и принятия Присяги все армянскопризванные товарищи оказались на очень даже «непыльных» должностях: хлеборез, маслобой, писарь склада и т. д., и т. п.

И у меня на санитарке водителем оказался один из этой группы. Надо отдать ему должное – не «борзел», не кичился своим родством с командиром полка (призывники из Армении – все родня всем армянам в какой-то, пусть и отдалённой, степени). Моя «санитарка» стала лучшей в полку – всё, что можно заменить, водила заменил на новые детали, плюс про запас имел массу всяких «винтиков-шпунтиков»: его «земеля» «рулил» на автомобильном складе.

Три раза за два года службы съездил в отпуск, как и все его земляки, но всегда спрашивал у меня разрешение на отпуск. Из отпуска всегда привозил солидный привет от родителей. На мои отнекивания и отказы всегда парировал:

– Не обижайте моих папу и маму…

И ещё про Оганяна – однажды на совещании офицеров полка прозвучали такие «шедевры» разговорной речи:

– Когда вы покончите с этими выёбинами на дорогах?

Замполит в поддержку командира полка:

– Колдоёбин полно на дорогах.

 

…Анекдотичный Забайкальский военный округ, который всегда готов…

Конец февраля – начало марта. Одна тысяча девятьсот семьдесят девятый год. Наша Тульская дивизия «бряцает оружием» в Забайкалье. Совместно с другими войсками.

У границы с Китаем проходят грандиознейшие учения. Наша, десанта, задача прыгнуть, т. е. десантировать один полк в полном составе: технику, и людей. Если, по слухам, десантирование произойдет удачно, то «по просьбе трудящихся» нашу дивизию в полном составе оставят в Забайкалье, на новом месте постоянной дислокации. (А свойство слухов, как обычно – сбываться). Такие вот пироги. До десантирования пока далеко. Пока личный состав обживается, знакомится с «аборигенами» и местными достопри- мечательностями…

…Тульский полк расположился в военном городке населенного пункта Домна. Рядом с аэродромом. На третий день, на утреннем построении командир полка, подполковник Фоменко оглашает приказ о сдаче всеми офицерами и прапорщиками личного оружия,     т. е. пистолета «Макарова», так как вчера вечером трое неизвестных, якобы, неизвестных офицеров-десантников в местном очаге культуры начали устанавливать «Советскую власть» среди местного населения. На 90 % состоящее из расконвоированных заключенных и всяческой другой разной шпаны – Нерчинск-то недалеко! Правда, «Советскую власть» устанавливали только стрельбой в потолок клуба. С последующим жестоким мордобитием. Поэтому, чтобы было не чревато больно за непредсказуемые последствия, от греха подальше, оружие сдать! И точка.

В этот же вечер, в том же очаге культуры опять повторяется жестокий мордобой. Без стрельбы, мордобой. Так, что на следующий, четвертый, день нашего пребывания в Домне был окончательно и бесповоротно установлен «Кто здесь ху…», т. е. кому теперь принадлежит настоящая Советская власть в этом населенном пункте, ближайших и отдаленных окрестностях. Местный уголовный элемент не то, что пикнуть, косо взглянуть на наших не смел. А если бы была дана – гипотетически, конечно, – команда «фас»?..

…Но местные щеглы-стройбатовцы («гордись советская мобута, что ты одета и обута»), наверное, что-то до конца не поняли или поняли недолжным образом – видимо, плохое воспитание, трудное детство, деревянные игрушки.

Трое из них, из этих самых стройбатовцев, – во, наглость, сверхнаглость даже – при встрече не отдали честь, не поприветствовали приложением правой ладони к головному убору, нашего старшего прапорщика Васю Ануфриенко, старшину роты. Что с их стороны выглядело верхом опрометчивости и будущей непредсказуемой непредсказуемости. Для них, родных.

Василий не стал им вдалбливать ни Устав строевой службы, ни тем более заниматься с ними строевой подготовкой. Он поступил проще. Можно сказать: даже милосердно. Он не заставлял их рыть окоп в вечной мерзлоте для стрельбы с лошади стоя. Василий же не садист в душе. Они и вырыли-то – благо с собой имелся весь набор шанцевого инструмента – всего два с половиной окопчика. Небольших.

При случайном обнаружении командиром полка и замполитом этой живописной назидательной картины оказалось, что двое бедолаг зарыты в двух окопах по шею (помните Саида из начала кинофильма «Белое солнце пустыни»?). А третий усиленно догонял первых, затравленно косясь на мирно курящего старшего прапорщика. Ни-ни, не дай Бог, он их и пальцем не тронул.

Вася, за эту воспитательную работу среди (рука не поднимается написать «войск». Какие стройбатовцы – войска?) местного «контингента», получил десять суток ареста с отсидкой на гауптвахте. Что по Забайкальскому времени приравнивалось к внеочередному дежурству в солдатской столовой.

Местные, не щёголи, а щеглы-сержанты, увидев солдата-десантника, первыми отдавали честь (приветствовали) за десять метров переходя на строевой шаг. Васю Ануфриенко стали обходить стороной за километр…

…В нашем первом батальоне тоже были свои уникумы-прапорщики. Командир взвода снабжения – старший прапорщик Кайдаш, пройдоха из пройдох. Химик батальона – прапорщик Олейник, не уступающий первому в прохиндиаде. Санинструктор батальона, мой подчиненный – сверхсрочник Володька Гладышев.

 

Местное военное население неделями, а то и месяцами не видели (а тем более не ели) ни яиц, ни мяса, ни картошки (картошка – невероятный деликатес). У нас в батальоне, в первом батальоне, не только офицерский состав, но и солдаты получали в полном объеме эти продукты на третий (!!!) день нашего пребывания в ЗабВО.

Плюс ко всему на офицерском столе стала появляться дичь (охотников в батальоне было предостаточно, а зверя и пернатых в окрестностях – немерено).

Наши снабженцы стремительными темпами продолжали развивать коммерческий успех. На столе – продукты, а у каждого из них к этому времени (на третий день!) было по десятку (!!!) китайских или японских складных зонтиков – «дифцит», цитируя Райкина (не Райкинова мужа, а именно – Аркадия Райкина). Мало того, каждый из них ждал денежных переводов на приобретение различных меховых изделий, которые здесь были в неприличном изобилии.

Врастать в Забайкальскую вечную мерзлоту стали с первых дней основательно, капитально. С присущим первопроходцам широтой и размахом. Но…

…Десантирование. Подошло время показать десанту, на что он способен. Показать удаль и бесшабашность, мощь и бесстрашие голубых беретов.

Десантируется Рязанский полк. От его результатов – от десантирования – зависит дальнейшая участь всей дивизии. Или улетаем обратно. Или остаемся здесь.

Полк десантируется во главе с командиром полка гвардии подполковником Топоровым. На гостевых трибунах на краю площадки приземления – всё руководство Монголии, Советская партийная и военная элиты. Командование ВДВ. И ветер. Более         20 (двадцати!!!) метров в секунду. Но никто не взял на себя ответственность отменить десантирование в такую смертельно-опасную погоду. На каменистую площадку… пустыни Гоби.

Из первого самолета (Ил-76) вываливаются большими утюгами три единицы техники. Автоматика работает отлично. Купола раскрываются вовремя. Идёт штатное приземление. Удар о землю. И… Купола огромных грузовых парашютов резко надуваются порывами ветра. Техника, словно пустые спичечные коробки, несётся, кувыркается за этими импровизированными парусами. Корёжа, ломая металлические конструкции, будто спички.

Из второго самолета десантируется личный состав (начальство, видя, что творится на площадке с техникой, ограничивается пока десантированием из одного самолета). За командиром полка, параллельным курсом, мчится «уазик»: на спидометре – более шестидесяти километров в час.

Итог этого, из двух «Ил-76» десантирования.

Четверо – груз «200», т. е. трупов. Это – в мирное-то время?

Тяжелых травм – около двадцати; у остальных – легкие травмы;

Груда металлолома из трех единиц техники;

Возвращение Тульской дивизии на место постоянной дислокации.

Как сказал один очень высокопоставленный партийный работник из Монголии:

– Такой десант нам здесь не нужен!.. – на монгольском сказал, не на южнокорейском, но мы его поняли правильно и даже – без переводчика.

На том и закончился Китайско-Вьетнамский конфликт.

 

…Декабрь семьдесят девятого. Прошлый век. Тревога! Боевая тревога. Летим в Афганистан. Вернее, выдвигаемся на близлежащий аэродром.

Но Афганистана на этот раз для нашей дивизии не было (это потом, приблизительно через два года, начнётся первая замена). Мы дублировали, страховали Витебскую дивизию (вон откуда пришлось лететь, а Ферганская-то, которая рядом, была совсем недавно расформирована). Наш Тульский полк с приданным усилением располагался в военном городке Липецкого аэродрома. Где в ещё давние-предавние времена проходили подготовку немецкие летчики из нацисткой Германии.

Не об этом. О прозе будней. Об одном эпизоде. Отнюдь нелицеприятном.

Первую неделю провели в тревожном ожидании. В неиз – вестности за свою дальнейшую судьбу. Встретили Новый год. Год Московской Олимпиады. Год шестисотлетия Куликовской битвы. Встретили Рождество Христово. И народ стал «разлагаться», маяться от безделья.

Как-то утром ко мне подходит командир третьей роты Саня Терновский и сообщает о «ЧП» ротного масштаба.

– В роте – вши!

Докладываю комбату, подполковнику Бую Анатолию Филипповичу и сразу вношу предложения о ликвидации этого постыдного наследия царского режима дореволюционной России (надо отметить: платяные вши встречались в воинских частях довольно часто, пока не построили свои банно-прачечные комплексы. Раньше стирали-то в гражданских прачечных, куда везли белье со всех организаций и учреждений, везли завшивленное белье).

Мероприятия по ликвидации этого незавидного и, прямо сказать, неделающего цивилизованному человеку чести, были элементарно простыми.

Во-первых, личный состав роты освободили от всех занятий и работ.

Во-вторых, правдами и неправдами срочно достали десяток утюгов. Электрических. И, как следствие, по нескольку раз прогладили всё обмундирование: от кальсон до десантных курток.

В-третьих, перед обедом рассадник заразы был с корнем ликвидирован, как враждебный десантному духу класс.

Об этом инциденте никто из вышестоящего командования, ни даже медицинская служба полка так и не узнали. Мы и не докладывали. Скромность-то не перестала украшать человека.

«Сарафанное радио» в это время передавало из Тулы по телефону, что после Старого Нового года (на Центральном рынке, дескать, об этом судачат во всю!) нас ждут в Туле. И готовятся к торжественно-праздничной встрече.

Так и произошло…

…Полковник Богачёв. Махина. Глыба. Львиный рык. Сапоги «бутылкой». Кликуха – «Борман». Заместитель командира дивизии по тылу. Главный тыловик дивизии. Вся медицинская служба дивизии подчинялась тоже ему…

…Март. Звонкая капель. Солнышко умытое – сквозь редкие ленивые облака. Лужицы подо льдом. Наш дивизионный полигон. Впервые – показное занятие новинки военно-технической мысли – грозы  натовских «Леопардов» БМД-1 (БМД – боевая машина десантников). Стрельба на предельную дальность. Из всех поступивших в тульский полк машин. Из трех штук. Показное занятие, т. е. стрельба, – для Академии имени Фрунзе. Для профессорско-преподавательского состава и слушателей, для цвета Советской армии.

У меня ответственная миссия: дежурный врач на этом значи- тельном мероприятии. Нахожусь в санитарной машине (УАЗ-452-А) у «Вышки» (у пульта управления мишенями), недалеко от много- численной группы генералов и офицеров. Зрителей, одним словом.

Все ждут. Стрельбы начало ждут. Продолжают ждать. Ещё чуть-чуть, все ждут.

Боевые машины – (все три) в районе сосредоточения – 500–          600 метров от рубежа стрельбы, за небольшой рощицей. Их, естественно, не видно. И что там происходит тоже не видно. Ожидание затягивается до безобразия.

Ко мне подбегает комбат-2, подполковник Попович, Василий Васильевич, руководитель стрельб и командир этих самых трех      БМД-1.

– Доктор, выручай! У этих, растудыть их тудыть, головы потом поотрываю, или аккумуляторы сели в рации, или… Короче, давай доедем до них.

Давай! Жалко, что ли? Тем более, что без этих запропастившихся машин стрельб не будет и моё отсутствие вряд ли кого обеспокоит и заинтересует. Поехали… Выручать-то бедолаг надо…

Только мы отъехали, к «Вышке» подъезжает полковник Богачёв (за каким его, сугубо тылового военного, занесло на боевые показные стрельбы непонятно) и видит, что «санитарки» нет, врача нет. А без врача с санитарной машиной ни одни, тем более такие ответственные, стрельбы не начинаются. И не начнутся. В принципе. По приказу. Но врач-то с машиной рядом. За рощицей. И стрельбы неизвестно когда начнутся.

Тут заместитель командира дивизии по тылу начал орать на весь полигон. Мегафон не нужен.

– Где врач? Кто врач?

Начинает звонить в Тулу. Поднимает почти всю медицину по тревоге. Как же? Показ! Срывается! Все ждут стрельб! А их нет и нет! Врач, кто ещё? – виноват!

И продолжает орать в том же духе на виду и на слуху у всей Академии имени Фрунзе. И продолжает орать до того момента, пока не появляются боевые машины и следом со мной на «санитарке» – комбат-2.

Начинается стрельба. Всё внимание на грозу «Леопардов». (Ещё раз повторю – без врача с машиной никакой бы стрельбы не началось!). Тут-то Богачёв и замечает меня. И перекрывая рокот боевых машин, снова орёт:

– Тебя! На «губу»! Десять суток! Сгною! Ты!

Что мне, старшему лейтенанту, отвечать?

– Есть! Так точно! Виноват! Исправлюсь!..

 

…Прошло ровно четыре месяца. Тот же полигон. Сборы офицеров запаса ГРУ. (Главного разведуправления Генерального штаба Советской армии). «ГэРэУшные партизаны» – личный  состав. Два полковника – руководители этих сборов из центрального аппарата. Моё с ними присутствие – медицинское обеспечение: куда они – туда и я с машиной. С санитарной машиной. И всё. Дел-то. Мужики все здоровые. Элита, одним словом.

Итак.

Суббота. Вечер. Точнее: после двадцати двух. Личный состав где-то по своим делам тянет свою ГэРэУшную лямку. Мы (два полковника в штатском, я и три официантки) культурно отмечаем чей-то назначенный день рождения. Отмечаем в офицерской столовой. В «греческом», т. е. генеральском, зале. Сидим. Разговариваем. Мирно пьем крепкий чай и другие напитки. По чуть-чуть. Сидим, никого не трогаем. Никому ничем не мешаем. Не шумим. Не буяним. Не прячемся ни от кого. Двери на замок не закрываем. Стульями и столами не баррикадируемся. Идиллия, да                    и только…

Ага… Щас… «ЧК» не дремлет!.. Влетает Богачёв, пинком открывая дверь.

– Что? Как посмели? Коньяк жрёте? Кто разрешил? «Пять звездочек»? Ага? И ты здесь? А это – кто? Гражданские? Арестую!     И «Ванькин торг» весь разгоню к чертям собачьим!

И мат-перемат, и мат-перемат, и мат-перемат…

Перепуганные до ужаса официантки быстро упорхнули в ожидании завтрашней расправы. Мои поползновения незаметно «перепрятаться», испариться, провалиться сквозь землю прерывает спокойный вежливый голос одного полковника:

– Товарищ полковник! – это к Богачёву, – что вы, право, шумите? Мы культурно отдыхаем…

– Я вас всех! Вашу маму и бабушку! Вы узнаете! Если ещё не знаете!

 

Опять вежливый спокойный голос московского полковника:

– Хорошо! Мы сейчас уйдём. А завтра в кабинете командира дивизии встретимся. Утром…

На следующий день (воскресенье!) вечером, в гостиничном номере этих полковников мне пришлось выслушать рассказ об утренней встрече с «Борманом» в «верхах». В кабинете командира дивизии генерал-майора Подколзина Евгения Николаевича, будущего Командующего ВДВ (Царствие ему небесное! Пусть земля ему будет пухом! Низкий ему поклон! Какой был Человек!!!).

Войдя в кабинет комдива, Богачёв наблюдает вчерашних «гражданских» в такой же, как и у него, полковничьей форме, с эмблемами Воздушно-десантных войск и с большим рядом орденских планок: от ордена Ленина до непонятных иностранных наград. Но это – цветочки. А ягодки ему преподносит Подколзин, говоря (опять же со слов руководителей «партизан»):

– Не знаю как, но если вы, полковник, не урегулируете вчерашний инцидент, то к понедельнику, как минимум, будете разжалованы до рядового и уволены из Армии… Без пенсии!..

 

…Со всеми документами для получения квартиры я подхожу                   к кабинету заместителя командира дивизии по тылу гвардии полковника Богачёва. Рядом с его кабинетом меня встречают начальник медицинской службы дивизии подполковник Кокушкин Борис Михайлович. Младший друг, соратник, сподвижник и «станичник» «Бормана». Узнав о цели моего визита, он, злорадно-ехидно потирая руки, говорит, чтобы после посещения кабинета зампотыла, я зашел к нему. Поделиться тем, как закончится моё «избиение» и «предание моего тела земле». (Как Паниковского, нарушившего конвенцию детей лейтенанта Шмидта).

Из кабинета высокого (а для старшего лейтенанта так оно и было, да ещё врача всего-навсего полкового батальона) начальства доносится рёв, рык, гром и молния. Мелькает мысль об отступлении, но семья, дети, квартира заставляют перешагнуть порог высочайшего кабинета и застыть около двери.

Разговаривая сразу по двум телефонам, мельком взглянув на меня, Богачёв показывает на ближайший к себе стул. Отрывает от уха одну трубку телефона.

– Тебе чего?

Мою попытку приподняться со стула, он пресекает взмахом, с зажатой трубкой, руки…

– Вот… Это… Квартира…

Он берет всю кипу документов, продолжая разговаривать по одному телефону. Листает. Быстро. Подписывает, где надо, наверное. Бросает всю стопку документов мне.

Беру документы. Не зная толком результатов своего визита. Поднимаюсь со стула. Вернее, пытаюсь подняться. Богачев опять машет рукой, и я опять прилипаю к стулу. А он набирает очередной номер городского телефона и, как я понял, разговаривает с кем-то из жилищной комиссии КЭЧ (квартирно-эксплуатационной части). Речь идёт обо мне. О моих документах. О моей квартире. Будущей квартире.

– Ты мне ещё будешь указывать!?! – я вздрогнул от его голоса. Далее следует абсолютно ненормативная тирада, – эту квартиру выдать ему! Я всё сказал!

Молча подает мне руку и… улыбается.

– Как я её?..

У начмеда, у подполковника Кокушкина Б. М. отвисла челюсть от моего рассказа. Хотя он знал «Бормана» лучше меня. Знал наверняка, что заместитель командира дивизии по тылу со своими подчиненными мог сделать всё, что угодно. Сам! И в то же время, он никогда никому своих подчиненных не давал в обиду. И личные вопросы каждого (!) своего подчиненного всегда (!!!) решал положительно (!!!)…

 

…Фамилия человека иногда говорит всё об её обладателе, или хотя бы характеризует его с какой-то одной, доминирующей, стороны.

Борзов – двукратный Олимпийский чемпион по бегу.

Медведь – трёхкратный Олимпийский чемпион по борьбе.

Кровопусков – четырехкратный Олимпийский чемпион по фехтованию.

Сердечный…

Здесь природа чего-то не досмотрела. Осечка у природы вышла. За двадцать с хвостиком лет службы в Советской Армии я не встречал более жестокого, более грубого, более хамовитого, более безсердечного офицера, генерала, чем он. Офицеры не только его не уважали, подчиненные его просто ненавидели, боялись смертельно. Примеры?

Пожалуйста.

Начальник строевой части полка старший лейтенант Педяш (Санька Педяш) прежде чем зайти к Сердечному (в ту пору – командир полка) в кабинет, а  заходить приходилось на дню по нескольку раз в силу специфики работы, выкуривал полпачки сигарет. После визита его подчиненные отпаивали валерьянкой. Ещё? Володьке Кузьмину, капитану парашютно-десантной службы, до пенсии не дал дослужить считанные дни (в будущем, когда и Федя будет гражданским человеком, Кузьмин набьет ему… лицо, а может, скорее всего, морду).

Наорать, нагрубить, обматерить любого (!) подчиненного офицера, втоптать в грязь ему не составляло абсолютно никакого труда.

Теперь о моих с ним, нынешним генерал-майором в отставке Сердечным Федором Ивановичем, служебных и внеслужебных «встречах», так сказать наших с ним контактов…

…Зимний вторник. Два часа пополудни. Подхожу к КПП полка, направляясь в Гарнизонный Дом офицеров на занятия в университете Марксизма-Ленинизма. Пропуск занятий, в котором обходился строгим партийным взысканием. Около КПП меня встречают два старших лейтенанта из третьей роты – Игорёк Поташёв и Женька Телепенин (Земля им пухом! Умерли они, настоящие офицеры, прошедшие Афган и не только)… и просят меня:

– Доктор, выручай! «Склеили тёлок», а Женьке в наряд сегодня идти. Придумай что-нибудь.

Что тут думать-то? Надо молодежь выручать из создавшейся ситуации. И почему им не помочь? Дело-то житейское.

Звоню с КПП в штаб первого батальона. Трубку на другом конце провода берет начальник штаба майор Аксиньин Толя (я всех называю по именам – без отчества, без официоза, так как мы друг с другом общались. Как я с ними. Как они со мной. Не было у нас постоянного «Выканья», как в идеализированных кинофильмах и книгах, где даже солдаты друг к другу обращаются на «Вы». Чушь сплошная. Да. В официальной обстановке, к тому же комбату, обращался всегда только на «Вы» и по имени отечеству)…

 

– Слушай, Толян! Я тут от Телепенина из дома звоню. У него непонятно какое отравление. Замени его в наряде.

– О чем «базар»? Ноу проблем!

Вопрос решён без особых-то затруднений. Гуляй, пользуйся моей добротой. Сто грамм и огурчик.

Это только начало последующих невероятных совпадений и событий.

И вот четверка – два старших лейтенанта и две «дамы» в два часа дня (а обед у нас был с трёх до пяти) дефилируют – какая наглость: среди белого дня, в рабочее время – по улице Пузакова. Навстречу им на машине едет командир полка на обед. В раздумье: сейчас ли им устроить разнос – ишь, шляются с женами по городу, а ещё час до обеда – или перенести разнос на вечер. Решил, что на вечер.

В семнадцать часов срочно созывается совещание всего офицерского состава полка. Во вторник! Ни до, ни после подобное не припоминаю. Чтобы во вторник – совещание? Что послужило причиной? Какая муха укусила командира? А вторник – есть вторник: на совещании оказалось до неприличия, мало офицеров.

– Проверить! По списку! Каждого! И доложить! Кто? Где?            И почему?

Управление полка. Вроде, все. Отсутствуют только по уважительным причинам.

Первый батальон. Макаров – Университет. Поташёв – после наряда. Тепеленин – болен…

Происходит точечный ядерный взрыв:

– Как болен? Почему болен? Да, они! Два часа! Назад! С бабами!

Начальник штаба батальона добросовестно поясняет.

– Звонил доктор. Сказал, что у Тепеленина отравление, и он не может заступить в наряд.

– Значит, не жёны! – взрывная волна точечного ядерного взрыва начинает, вроде бы, затихать. Чуть-чуть. – Завтра всех ко мне! Утром!

Следующий день. Утром, зайдя в медсанбат навестить больных батальона, появляюсь в полку к десяти часам. Доброжелатели (а где их нет?), кто с сочувствием, кто со злорадством, пересказывают перипетии вчерашнего совещания офицеров. Мне предсказывают страшную кару. Так что в штаб батальона я вхожу полностью проинформированным и предупрежденным. А кто предупрежден…

 

Комбат, подполковник Толя Буй, Анатолий Филиппович Буй, умнейший и добрейший человек (мой, где-то даже дружбанец), перед которым навытяжку стоял Телепенин (Поташёв-то отсутствовал на собрании по уважительной причине), был краток:

– Сапоги через плечо!

Я – в параллельных брюках и ботинках –  мигом переобуваюсь в сапоги – под шинелью не видно.

Комбат продолжает:

– Пока будем идти до штаба, чтоб была одна версия. На двоих!              И стоять на своем! До последнего. Пока не дам отмашки!

Какая версия? Чего придумывать-то? Телепенин был болен. И точка! Отравился. Консервами. Рыбными. А водку не пил! Исключительно потому, что собирался в наряд. Доктор сделал ему трехкратное ведерное промывание желудка. Дал горсть таблеток. Угля. Активированного. И пошёл в Университет. Марксизма-Ленинизма. А что потом делал больной? Это его, Женьки Телепенина, в принципе, дело. И доктора его дальнейшее поведение не должно интересовать. Не должно касаться. Главное – больной не умер. То есть Женька Телепенин не умер. От отравления. А куда?           С кем он пошел? Может у него организм такой. Железобетонный. И после промывания, после угля он и восстал, как птица Феникс из пепла. Всякое в жизни случается. В медицине так много всего загадочного. Необъяснимого…

Полковника Сердечного мы находим около солдатской столовой. И в продолжение двухчасового промывания наших мозгов, он через каждые пять-десять минут задаёт один и тот же вопрос:

– Макаров! Ну, скажи – было у него отравление? Было?

Два часа (на морозе, в сапогах на нитяные носки) мы с Женькой стояли насмерть, под бдительным оком комбата. Так и не признавшись во вчерашних наших прегрешениях. Честно говоря, и дурили-то Сердечного из-за его сволочного характера, ради спортивного интереса. Не всё же ему издеваться над нами.

– Буй!!!

Комбат реагирует мгновенно:

– Я их наказал! Уже!! По всей строгости!!! На полную катушку!!! И объявил перед строем…

Мы, трое, козыряем и отходим от командира полка, как вдруг:

– Макаров, ко мне!

Подхожу.

– Всё же, было отравление у Телепенина? Было?

Через неделю, будучи дежурным врачом, в медицинский пункт звонит дежурный по полку и передает вводную:

– Отравился! Чем-то! Командир полка! Собирайся к нему!

Мне – какая разница: кто отравился. Больные не имеют регалий. Больной, он и в Африке, и в Армии – больной. Но уточняю у дежурного, куда надо ехать. По какому адресу. Где спасать командира полка?

Не прошло и пяти минут – раздаётся новый звонок от дежурного:

– Команда поступила: «Отставить». Федя, узнав, кто выезжает, отказался от твоей помощи.

Значит, без моей помощи, без помощи врача его организм (наверное, тоже железобетонный) справился с отравлением…

 

…Проходит месяц. Полк сдаёт весеннюю проверку. Очередную. Наша первая рота тянет на «отлично». Остаются последние стрельбы. Ночные. Из вооружения БМД. Остается последняя смена стреляющих. Три БМД. Отстрелять они должны на две «пятерки» и одну «четверку». Тогда рота получает итоговую стопроцентную «пятерку» за период обучения. Ротный – повышение. Комбат – поощрение. Командир полка… И, как обычно (закон подлости никогда ещё не подводил!), рота за последнюю стрельбу получает… две «тройки» и одну «двойку»… Каково?..

Пульт «Директрисы»: небольшое, два на четыре (приблизительно) метра, невысокое кирпичное строение. Во всю стену, фронтом на стрельбище, сплошное толстое стекло с подогревом. За самим пультом – два оператора-солдата из полигонной команды. Командир полка – полковник Сердечный. Командир батальона – подполковник Буй. Командир роты – капитан Толя Матуз. Дежурный врач и проверяющий из дивизии – подполковник Нестеров. Мой первый комбат, один из умнейших офицеров, каких мне приходилось встречать.

Его, проверяющего, безапелляционный вердикт. Оценка за эту смену – «удовлетворительно». Оценка за ночную стрельбу – «удовлетворительно». Оценка за всю (!) стрельбу – «удовлетворительно». Не видать, как своих ушей (а зеркало-то на что?), отличной первой роты. Как ни тянули их.

 

Командир полка с досады дымит папиросами. Одну за одной. Комбат с ротным, естественно, находятся в расстроенных чувствах. Приходится мне (вот, оно – зеркало-то!) вступаться за первую роту. За нашу, первого батальона, роту.

– Василич! Да… там… эти… датчики не сработали.  Вода же в траншеях. Мишени и не завалились. А поразили все три мишени…

Нестеров – ни в какую.

Так мы с ним препираемся минут двадцать-тридцать. То ругаем мишенную команду за плохие датчики на мишенях, то… А в «санитарке» давно накрыт «дастархан» (а как же? Проверяющий – это святое. Да, плюс он – мой первый командир, первый комбат молодого медицинского лейтенанта разлива семьдесят второго года)…

Остальные присутствующие молча, недоуменно наблюдают за нашей перепалкой. В конце концов, мне приходится прямым текстом шептать ему на ухо:

– Василич! Всё остыло!

Остановив свою тираду на полуслове, подполковник Нестеров всё-таки соглашается, что последняя (или крайняя?) смена отстреляла на два «отлично» и одно «хорошо». Во всем виновата погода и отсыревшие наши отечественные датчики. Тем более, что и Толя Матуз молодым лейтенантом  в семьдесят третьем пришёл опять же в батальон к комбату Нестерову.

Так что первая рота по итогам весенней проверки получает законное звание «отличной роты».

Все облегченно вздыхают и направляются к выходу. Предпоследним выходит командир полка полковник Сердечный Федор Иванович. И, оборачиваясь ко мне, задает явно мучивший его целый месяц вопрос:

– Макаров! Скажи, как на духу, было у Телепенина отравление? Было?..

Я невозмутимо пожимаю плечами. Смотрю на него кристально-чистыми и невинно-наивными глазами, как у Швейка. Лаконично отвечаю:

– Конечно, было у него отравление…

Он со злостью бросает окурок на пол. Хлопает дверью пультовой и уезжает, ни с кем не попрощавшись, а нам… нам больше достаётся…

 

…Очередные  учения. Конец февраля – начало марта. Десантирование в составе полка на площадку под Гороховцом (город есть такой во Владимирской области, названный так в связи с близлежащими Гороховецкими лагерями). Вместе с полком прыгает начальник медицинской службы дивизии гвардии полковник (за войну получил папаху – атрибут зимней одежды полковников и выше) Крапивный. Любитель парашютных прыжков  и неожиданных для подчиненных учебных вводных.

Десантирование проходит на «хорошо» и «отлично». Или не совсем на «хорошо» и «отлично»? Это кто там,  на краю площадки? Орёт благим матом? Кто не может встать на ноги, барахтаясь в снегу?

А это – гвардии полковник медицинской службы, имитируя перелом ноги, проверяет на «вшивость» медиков полка (на настоящей-то войне всякое может произойти).

Но на его беду (беду ли?) рядом приземляется гвардии старший сержант Василий Будников, санинструктор третьей роты. («Летающий шкаф», мастер спорта по боксу, бывший студент четвертого курса Курского мединститута, за какие-то грехи срочно прервавший учебу на два года с последующим восстановлением во всех правах законопослушного студента).

Не долго думая, наш Василий со всего размаха прикладывается валенком, обутым на сорок шестой размер ноги, по мягкому месту орущего «раненого» (на всём десанте: офицерах, прапорщиках, сержантах, солдатах – одинаковая форма одежды без знаков различия – зимняя «десантура», а на Крапивном, вдобавок, нахлобучена солдатская шапка). И ласково, так душевно, «раненому» говорит, почти шёпотом:

– Какая нога? Ты чего салабон придуриваешься? Встать! Бегом марш!

Следует очередной валенко-удар.

– Доложишь, та-та-та, на сборном пункте! И сдашь, вдобавок, мой парашют. А то по-настоящему вырву твои сраные ноги и спички вставлю…

Рванув автомат, вставив спаренный рожок, санинструктор третьей роты, утопая по пояс в снежной целине, как и весь полк (так и хочется написать: помчался) стал пробираться до ближайшей дороги.

Откуда известна эта история?

Сам гвардии полковник медицинской службы Крапивный на всех совещаниях с гордостью рассказывал об одном своем подчиненном… в одночасье распознавшем в нем симулянта…

 

…Одна тысяча девятьсот семьдесят пятый год. Конец февраля – начало марта. Полковые тактические учения с десантированием в «глубокий тыл противника» с последующим совершением рейда и уничтожением объектов супостата.

Накануне вечером последний смотр готовности войск к учениям. Первый батальон построен на плацу шеренгами с интервалом между собой по 2–2,5 метра. Комбат, замполит, начальник штаба и доктор (ваш покорный слуга) обходят личный состав для обнаружения последующего немедленного устранения недостатков.

Взвод связи – без замечаний.

Первая рота – без замечаний.

Вторая рота – без замечаний.

Третья рота – без замеча… Стоп! Последняя шеренга. Левофланговый. Рядовой Карташов. Второй год службы. Не «салага». Вместо валенок на ногах – сапоги. Устранить! Доложить! Через десять минут – устранено. Доложено!

Батарея СПГ (станковых противотанковых гранатометов) – без замечаний.

Взвод снабжения без замечаний…

На утро, перед движением на аэродром (это рядом; северное КПП полка напротив Тульского аэропорта; чуть дальше – полк Ан-12, с которых мы тогда прыгали) опять построение. Ни одно мероприятие в Армии не проходит без построения. Пересчитать наличие. Посмотреть внешний вид. Отдать ЦУ (ценные указания) и ЕБЦУ (ещё более ценные указания). Равняйсь! Смирно! Я  в темпе произвожу опрос личного состава на предмет заболеваний и недомоганий, возможно случившихся за ночь.

Взвод связи – жалоб нет.

Первая рота – жалоб нет.

Вторая рота – жалоб нет.

Третья рота – жалоб нет. А Карташов? Где Карташов? Ах, здесь! Ах, ты эдакий и разэдакий, такой-сякой, мазаный-перемазанный, опять в сапогах. Вместо валенок. Устранить! Доложить! Через три минуты устранено. Доложено!

Батарея СПГ – жалоб нет.

Взвод снабжения. А взвода снабжения в полном составе нет. Взвод снабжения в составе тыловой группы полка, выдвинулся в район десантирования (под Ясногорск) для встречи основных войск. Для сбора парашютов. Выдачи лыж, горячего чая, бутербродов…

Аэродром. Очередное построение. По самолетам: личный состав двумя колоннами перед открытыми кашалотообразными люками-пастями Ан-двенадцатых в утреннем морозном полумраке, жмурясь и прикрывая лицо от снежных вихрей, поднятых работающими пропеллерами, медленно продвигается в чрево холодного чудовища. Где Карташов? Вон, он – этот солдат, в моем самолете. Без валенок.   В сапогах!  Исправлять и докладывать об исправлении нет времени. Ладно, пока не замёрзнет, а там, на площадке приземленья что-нибудь придумаем…

Десантирование прошло успешно, если не считать двух приземлений на запасных парашютах (Витька Трунилин, фельдшер-срочник полкового медицинского пункта полка и майор Судариков; рядовому – десять суток отпуска, майору – строгий выговор. Об этом – в другой раз). Войска на пунктах сбора. Пересчитаться. Перемотать портянки. Хлебнуть горячего чая. Получить вводную на выполнение ближайшей задачи…

Взвод связи и батарея СПГ рассредоточена по ротам.

Первая рота – пошла.

Вторая рота – пошла, марш – марш.

Третья рота – пошла, марш – марш, вперед.

Управление батальона в арьергарде. На возвышенности. В пятидесяти метрах от ПХД (пункта хозяйственного довольствия, где сосредоточен весь взвод снабжения с техникой, кухней: обоз – одним словом). И вдруг… Вдруг – нашу группу обгоняет отстающий боец. Лыжник в сапогах! Карташов! Стоп, машина – задний ход! Незадачливому солдату делается очередное нелицеприятное внушение. Его разворачивают под белы ручки на сто восемьдесят градусов. Показывают направление в сторону нашего ПХД (пятьдесят метров! до него). Комбат громовым голосом передает командиру взвода снабжения приказ: «Взять разгильдяя! Поставить на довольствие! Возить только в кабине! Понятно?».

«Есть! Так точно! Будет исполнено!».

Управление, вперед, марш, марш вперед. Догонять войска. Руководить войсками. Первым батальоном…

Захват и разгром «супостата» прошёл как по маслу, то бишь, по заранее утвержденному плану. Согласно утвержденному плану закончилась и наша «война» на следующий день. Не рассчитан десант на более длительные боевые действия. Сделал дело и как одноразовый… воздушный шарик. Для дальнейшего применения не пригоден. Ну, это – так, лирическое отступление. А так, как у нас всего-навсего учения, то и пора честь знать. Пора собираться до кучи. Пора ехать на зимние квартиры. Ага! Щас! А пересчитывать личный состав кто будет? Кто будет пересчитывать оружие? Дядя Пушкин?

Взвод связи – все на месте. Оружие на месте.

Первая рота – все. Оружие на месте.

Вторая рота – все. Оружие всё.

Третья рота – все на мес… Нет, не все. Нет одного. Нет Карташова, едрит твой корень. Может в другие подразделения прибился, бедолага.

Батарея СПГ – все. Посторонних нет.

Взвод снабжения – все. Посторонних нет. А этот ваш сраный Карташов сбежал ночью из машины. Но… Но обутый в валенки. Вон, замок (замок – заместитель командира взвода) валенки ему свои отдал.

Запросить другие батальоны – брошена соломинка, на всякий случай. Карташова нигде нет! Нет и автомата!!! АКМС.

Все-е-е-е-м отбой! Первому батальону ученья продолжать! Искать солдата. Искать автомат…

Трое суток искали Карташова. Искали автомат. В районе учений и прилегающих окрестностях. В районе «боевых» действий полка. Трое суток искали. Три дня в светлое время вертолет на сверхнизкой высоте утюжил этот злополучный район, помогая поискам.

Карташова нигде не было. Вместе с автоматом!

На четвертый день местное, колхозное, женского пола, крестьянство поехало к ближайшему от деревни (135 метров!) стогу сена.

Коровы тоже, даже зимой, почему-то хотят кушать. (Надо сказать, около этого стога раз пятнадцать днем и ночью, с матюгами и факелами проходили поисковые группы). Значит, подъехали к стогу, но руками-то несподручно грузить в тракторную тележку сено, вот и вонзили в стог вилы, норовя ухватить побольше, а в ответ… В ответ из стога леденящий в жилах кровь нечеловеческий вой (хорошо, вилы угодили в бок и только обозначились незна- чительными царапинами) и появление (какого, на фиг, Христа), появление солдата. Появление Карташова. С автоматом. В сапогах (!). С отмороженными до стеклянного стука ногами. С пятью (!!!) полными коробками спичек в карманах… Чего он добивался своим поступком – так никто и не понял.

Уволенного по инвалидности (1-я группа – ампутация обеих ног ниже колен) бывшего солдата третьей роты никто (!) из сослуживцев не пошёл провожать даже до КПП. Северного КПП полка. Напротив Тульского аэропорта…

 

…Резкий  звонок в штаб первого батальона на полуслове оборвал комбата.

– Что опять у вас натворил этот долбаный Мартынюк? – орал в трубку командир полка. – Сгноить на «губе» негодяя! До командующего дошло! Сам (!!!) звонит!

Командир третьей роты – гвардии старший лейтенант Сашка Терновский – мухой прилетевший в штаб, по стойке «смирно» стоял перед комбатом. Прикидывая, какими последствиями грозит для него похождения подчиненного солдата. Маргелов, наш дядя Вася, шутить не любит!

А солдат? Что – солдат? Солдат – как солдат. Почти во всем – первый. С соседней стройки приволочь линолеум для нужд роты – он тут как тут. В самоволку «по бабам» –  опять не оплошает. Подтянуться на перекладине – до чемпионства далеко, но тридцатник «железный». Отжимание от пола – под сотню. Марш-бросок первым никогда не приходил: два-три автомата на себе тащил «сдохших салаг». Стрелять? Как сказать? На мартовских ротных стрельбах (шеренга солдат до километра по фронту и стрельба из всего штатного оружия роты), угодив с головой в траншею – а их на стрельбище полным-полно – с грязно-снеговой водой и тут же выскочив оттуда, как пробка из шампанского, первой очередью завалил все, вдруг поднявшееся перед ним мишени…

Опять резкий звонок в штаб батальона. Опять полумат командира полка. Но какой?!

– Чтобы!!! Через!!! Тридцать минут!!! Комбат!!! Лично!!! Сам!!! – надрывается трубка, – вручил отпускной билет этому  отличнику боевой и политической. И!!! Лично!!! Посадил!!! Его!!! На электричку!!!  В Москву!!!

Чем хороша Армия, так это тем, что подчиненному не нужно долго раздумывать над приказами вышестоящего командирования. Вредно раздумывать. Преступно. Взял под козырек. Есть! Так точно! Понял! Выполняю. О выполнении – доложу! А потом, после выполнения, в кругу семьи или в кругу друзей, за рюмкой чая можно и порассуждать об этих непонятках…

Благо, ротный находился здесь рядом, по стойке смирно стоящий, ни хрена не понимающий в метаморфозах командира полка, ждущий разъяснение батальонного.

– Что – не ясно? Переодеть в парадку! Пришить «младшего сержанта». Приказ КэП уже подписал. И – ко мне!

– Да… это… как его… – суворовец, выпускник «Верховного Совета» (Кремлевский курсант), ротный переминался с ноги на ногу, не зная, как выкручиваться дальше. – Он… это… на «губе»… Сидит… трое суток.

Приплыли. ЕПРСТ! Командующий (Сам!) требует его в отпуск, а они понимаешь, тут безобразия безобразничают…

Вечером вся (!) рота, третья рота, провожала Мартынюка в отпуск. До КПП. Северного КПП полка. Напротив Тульского аэропорта, где располагалась конечная остановка троллейбуса шестого маршрута «Московский вокзал – Аэропорт»…

Подоплеку этого своего отпуска Мартынюк рассказал через десять суток по прибытии в расположение.

…Пришел накануне того самого ажиотажа к генералу армии Маргелову Василию Филипповичу его предшественник, бывший командующий Воздушно-десантными войсками. Так, вроде бы невзначай, между делом, поинтересовался: «Чего, дескать, моего внука не дождёмся в отпуск. Бабы мои – и жена, и дочь – вконец достали. Мол, все: кому не лень, уже по два раза побывали в отпусках, а его, родной кровинушки, всё нет и нет. Да, и, вообще: ты дед или где? Не мог его от Армии «откосить». Или, на худой конец, оставить служить в Москве? А не гноить его в этой тульской тьмутаракани, и доводы, что он сам захотел служить в наших войсках, а не отсиживаться за дедовским авторитетом, бабьём не принимались абсолютно. Помог-то ему в одном – чтобы служить в Туле. И всё».

 

 

До окончания срочной службы (до дембеля!) гвардии младшему сержанту Мартынюку оставалось ровно три месяца. И ровно за три месяца десять дней в полку (в роте, где всё обо всех и каждом знают)  обнаружилось, что с ними служит внук командующего ВДВ. Правда, бывшего командующего. Но какая, в принципе, эта разница…

 

…За двадцать с хвостиком лет службы в ВДВ я больше ни разу не встречал среди срочников подобной, чисто «англо-саксонской» фамилии.

Боря Рабинович.

Профессиональный фокусник-пристижиратор (пальцы – зависть Ойстраха!). Художник с каллиграфическим почерком (писарь роты с первых дней и оформитель стенгазет и боевых листков). Сын сапожника (за какие грехи провинился перед своим Богом и «загремел» в армию?). За два года службы не поправившийся (к «дембелю» все, как один наедают ряхи десантники) не то, что на килограммы, ни на один грамм. И… и не годный к службе в ВДВ. По трём статьям. Медицинским. По состоянию здоровья. И два года просящий Бориска Рабинович, просящий и командира роты, и командира батальона, и врача батальона, чтобы ему разрешили прыгнуть с парашютом хотя бы раз. Разочек. Такой маленький, малюсенький разочек. Если надо, он заплатит. Сумму назови. Прописью. Но я его раз за разом вычеркивал из прыжковой ведомости.

– Борис! Купи себе любой значок. Хоть, инструктора-парашютиста. Кто тебя в твоём Бердичеве будет проверять: прыгал ты или нет.

Но он всеми правдами, а больше неправдами рвался прыгать.

За месяц до увольнения из рядов Армии мне пришлось высаживать его из самолета, уже готового к взлету. Куда смотрел? Трижды (!) негодника пропустил на прыжки? Кошмар! Ему предлагали (не приказывали! У нас, как  в Армии: раз-два, приказ, и в дамки) перевестись в другие, не десантные войска. Ни в какую! Только в ВДВ. Ему пошли, как ни странно, на встречу, оставив служить в третьей роте.

А завтра последний его день в этих самых «продуваемых всеми ветрами войсках», в Воздушно-десантных войсках. Завтра Боря Рабинович увольняется. Отстанет от всех со своими просьбами. Нелепыми просьбами о прыжках. А сегодня?

Сегодня прыгает второй  батальон и он – Боря Рабинович – уговорил, а может, кого и подкупил (всё-таки у него – чисто «англо-саксонская» фамилия), чтобы его взяли на прыжки. И прыгнул! Всего один раз! Один раз за два года службы в ВДВ. В предпоследний день своего пребывания в нашей части. В нашей третьей роте…

 

…Проходили у нас очередные полковые учения. В Рязани. На полигоне «Дубровичи». Десантирование – «хорошо» и «отлично». Марш в район стрельб – «хорошо». Стрельба – «хоро…». Не было никакой стрельбы. Жара в то лето – лето одна тысяча девятьсот восемьдесят первого – стояла неимоверная. Горело всё, что могло и не могло гореть. Мы ждали погоду. Нелётную, дождливую погоду. Пытались стрелять в предрассветной прохладе. Сушняк загорался от первого трассера. Приходилось бросать стрельбы и мчаться тушить лес. Ждали погоду. Дождя. День ждали. Два. Неделю. И дождались. Дождались праздника. Нашего праздника – День Воздушно-десантных войск. Второе августа. День ВДВ. И день, почему-то, Ильи-пророка?

В какой праздник без баяна, т. е. без спортивных соревнований в наших войсках? Тем более – самый почитаемый, самый уважаемый праздник голубых беретов и голубых в полосочку тельняшек.

На стадионе полигона расположились два полка (наш, Тульский, и местный, Рязанский, – чай, одной дивизии, 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой, ордена Кутузова 2-й степени дивизии) и гражданские «партизаны» (студенты Московского областного, не то педагогического, не то физкультурного института, проходившие «курс молодого бойца», для получения лейтенантского в запасе звания).

Ведущие этого спортивного шоу – Высоцкий (однофамилец Владимира Семёновича, мастер спорта международного класса по боксу в тяжелом весе, единственный из советских спортсменов дважды победивший самого Стивенса, олимпийского чемпиона, легендарного кубинского боксера), чемпион страны, чемпион Европы и какой-то волосатый, полугроссмейстер по стоклеточным шашкам.

Объявляется очередной «номер»:

– На помосте чемпион мира по дзюдо среди юниоров, мастер спорта международного класса, недавно приехавший из Испании, где этот титул и завоевал такой-то и такой! Кто бросит ему вызов? Есть – такие?

Над стадионом нависла гнетущая тишина. Нет таких! Не нашлось смельчака в двух десантных полках! Откуда им взяться? Некому честь голубых беретов в полоску грудь поддержать? Некому с самим чемпионом мира потягаться?

И вдруг… Да, – без всякого вдруг, – просто долго освобождался от обмундирования, среди третьей роты происходит шевеление и на помост пробирается тщедушный солдат. Соплёй перешибёшь. Трусы, грязно-вылинявшие – синие, ниже колен. Руки по локоть, шея и лицо в бронзовом загаре. Большой палец левой руки перевязан стираным-перестираным бинтом. Белая-белая кожа. Механик–водитель третьей роты (к сожалению, забыл фамилию и его, и второго солдата). Но… Но в голубом берете и в тельняшке!

Неспешное, даже какое-то вяловатое рукопожатие, пренебрежительная ухмылка чемпиона: дескать, не таких мы в Испании видали, видали и укатали под панфары; но мол, ладно, так и быть, снизойду, покажу вам шоу-класс. Где это тут – ваш мужичок с ноготок? А мужичок, мужичок с ноготок, не раздумывая ни мгновенья, подпрыгивает выше головы (!) чемпиона, захватывает шею ногами как ножницами и заваливает соперника на бок, в полёте умудряясь перехватить руки и захватить на болевой приём. Чемпион от такой наглости, а скорее от боли жутко воет и стучит свободной рукой по помосту. Чистая победа! За пятнадцать (!) секунд (!!!).

Затем сам Высоцкий вызывает себе напарника, «мастерится» в     незашнурованных перчатках. И опять, опять из третьей роты (рожают, что ли их там, в этой третьей роте?) такой же замызганно-зачуханный (а где вы видели опрятно одетых в пижонистые костюмы механиков–водителей боевых машин в полевых условиях?) поднимается на помост солдат. Ему зашнуровывают перчатки, раздается гонг, улыбающийся Высоцкий подманивает его к себе и… получает сокрушительный удар по левому уху и вдогонку – серию ударов по печени, по сердцу. Ничего себе! Зашатался Высоцкий. Не ожидал он такой прыти от почти на тридцать килограммов меньшего по весу солдата. Но надо отдать ему должное: всего два удара (наверное, и те – в полсилы) нанёс он в ответ и, не дав упасть, объявил почетную ничью…

Обоим солдатам, бывшие с «партизанами» руководители сборов тут же предложили без экзаменов (!) поступить в свой институт. На что наши оба два механика–водителя боевых машин десанта обещали подумать…

Да, имеются в русских селеньях, то бишь в ротах (особенно в парашютно-десантных ротах!) самородки–вундеркинды, мастера на все руки. Но имеются также и в русских селениях, и в ротах (в парашютно-десантных ротах – исключительно очередь редко), встречаются Мальчиши-Плохиши… К сожалению…

 

В Москве (19.07.1980 – 03.08.1980)

проходили Летние Олимпийские игры 1980 года

(официальное название – Игры XXII Олимпиады)

 

Это – первые в истории Олимпийские игры на территории Восточной Европы, а также первые Олимпийские игры, проведённые в социалистической стране.

Часть соревнований Олимпиады-1980 проводилась в других городах Советского Союза: парусная регата стартовала в Таллине; предварительные игры и четвертьфиналы футбольного турнира состоялись в Киеве, Ленинграде и Минске; соревнования по пулевой стрельбе прошли на стрельбище «Динамо» в подмосковных Мытищах.

Игры также известны тем, что более 60 стран бойкотировали Олимпиаду в связи с вводом в 1979 году советских войск в Афганистан. Некоторые спортсмены из стран, бойкотировавших Игры, всё же приехали в Москву и выступали под олимпийским флагом. Предыдущим был бойкот 29 африканскими странами Олимпиады-76 в Монреале, а следующим стал бойкот Советским Союзом и ещё 13 странами летних Олимпийских игр в Лос-Анджелесе в 1984 году.

Мне тоже пришлось – нет, конечно же, не участвовать в этих Играх, – а быть непосредственным свидетелем эстафеты Олимпийского огня по территории Московской области.

Участники Эстафеты – элита советского спорта (не ниже кандидатов в мастера спорта СССР) – пробегали свой этап в один километр (плюс-минус) не понарошку, а в полную силу. Не то, что накануне Зимней Сочинской Олимпиады: будь чинушей разного разлива или плати бабло, и протелепайся с факелом десяток метров.

16 июля 1980 года эстафета Олимпийского огня прибыла в Тулу.

17 июля 1980 года эстафета Олимпийского огня прибыла в Подольск Московской области.

18 июля 1980 года эстафета Олимпийского огня финишировала в Москве.

…Начало июля 1980 года.

Два раза большая часть личного состав 51-го гвардейского парашютно-десантного полка (в том числе и врач 1-го батальона гвардии капитан медицинской службы Н. Макаров) выдвигалась в район реки Лопасня, что недалеко от города Чехова (город образован из рабочего посёлка Лопасня), где на берегу оной реки по двое суток полк стоял лагерем.

Эти дважды по двое суток личный состав полка тренировался по обеспечению движения эстафеты Олимпийского огня. Первый день солдаты и офицеры стояли в оцеплении по обе стороны старой Московской дороги от Серпухова до Подольска (70 километров); во второй день – по обе стороны новой трассы (М2) от Подольска до МКАД (16 километров). Одним и тем же составом 70 и                        16 километров – улавливаете разницу.

В таком же порядке мы стояли в оцеплении и в те торжественные дни (да, да – для нас это были настоящие торжественные моменты нашей жизни). В первый день Эстафеты (не тренировки) штаб             1-го батальона располагался аккурат около очередного километра – зоны передачи Олимпийского огня. Кавалькада машин впереди бегущей спортсменки, кавалькада сзади. На одной машине – запасной факел на случай какого непредвиденного случая: с факелом ли, со спортсменом.

К отметке передачи огня симпатичная девушка подошла шагом, подняла свой факел к поднявшему свой факел визави, новый факел зажёгся, и спортсмен отправился отмерять свой километр. Организаторы Эстафеты старались чередовать этапы: этап бежит девушка, следующий – юноша; и наоборот.

Мы – офицеры штаба батальона окружили спортсменку, все старались подержать факел, сфотографироваться с ним, получить автограф. В какой-то момент девушка (забыл, забыл её ФИО) потеряла из виду свою догоревшую бесценную ношу и чуть ли не плача просила вернуть ей факел. С ним уже фотографировались солдаты взвода связи и взвода снабжения батальона. Мы не стали больше испытывать её терпения, отдали факел. Тем более, ей пора было садиться в подъехавший автобус, забирающий спортсменов.

 

Во второй день – 16 километров – мы стояли чуть ли не плечом к плечу вперемешку с милиционерами. И зрители – не разрозненные зеваки предыдущего дня, а многочисленные группы людей обретались вплотную за нашими спинами. Поэтому во второй день обошлись без автографов, без фотографирований. Главное, чтобы не украли у спортсменов факел, оставленный им реликвией на память.

А у нас остались фотографии и воспоминания о тех незабываемых днях – днях Эстафеты Олимпийского огня 1980 года…

 

КАК Я НЕ СТАЛ ВОЕННЫМ КОРРЕСПОНДЕНТОМ

 

…1974 год. В январе меня направили на пятимесячные курсы по терапии в 75-ю Интернатуру медицинского состава Московского военного округа в Хлебниковский военный госпиталь. Севернее Москвы на берегу Клязьминского водохранилища. До этого я постоянно писал заметки в окружную газету «Красный воин». И однажды, взяв несколько своих материалов, после занятий в госпитале, посетил редакцию.

Встретили меня приветливо, напоили чаем с лимоном, взяли все мои рукописи. И я стал раз в неделю привозить свои материалы в газету. Где их регулярно и печатали. Одним таким материалом был и очерк о враче третьего батальона Тульского полка, старшем лейтенанте, Сашке Колокольцеве. На два года раньше меня окончившего Томский факультет.

Напечатали и хорошо. Продолжаю еженедельно посещать редакцию. Продолжают еженедельно печатать мою «продукцию». Ответственный секретарь недвусмысленно даёт понять, так как в штате их газеты нет журналиста-врача, то к окончанию моей учебы в интернатуре решится перевод (если я, конечно, согласен) в штат газеты. Отлично!.. Великолепно!!. Прекрасно!!!

Напрасно музыка играла!

Однажды меня в редакции встречают, как врага народа, как зачумленного, как… Иду к ответственному секретарю и впервые (!) жду в приемной. Полчаса жду.

Через полчаса (забыл, забыл его фамилию) он меня огорошивает сообщением, что в газету пришло письмо за подписью начальника медицинской службы дивизии, подполковника Крапивного. В котором чёрным по белому написано совсем противоположное тому, что я писал, а газета опубликовала о Колокольцеве.

Причина такой реакции Крапивного оказалась до банальности простой. Получив газету с очерком о себе, Колокольцев изрядно, очень изрядно «принял на грудь» (это полбеды) и пьяный уснул в изоляторе медпункта. Где иногда, после обеда, отдыхал сам начальник медицинской службы дивизии. И, увидев Колокольцева в сапогах, спящего на «его» койке, возмутился до глубины души.          Колокольцев, вместо того, чтобы покаяться, пустить слезу, сказал, что напоил его автор очерка (который в это время находился на учебе и «напоить» его просто физически не мог, при всём желании). Он даже не предупредил меня, хотя телефонная связь существовала.

– Мы, конечно, опровержение писать не будем, – сказал мне на прощание ответственный секретарь газеты, – но сам понимаешь…

Год! Целый год газета «Красный воин» печатала мои материалы под псевдонимом…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

МОИ СОСЛУЖИВЦЫ

 

«НЕПЫЛЬНАЯ» ДОЛЖНОСТЬ

 

Благов Виктор Евгеньевич,

родился 15.09.1953

в Тульской области.

 

– Дядь Коль, – так ко мне обращается старший прапорщик запаса Витька Благов ещё с семьдесят восьмого года, когда он пришёл из школы прапорщиков техником по вооружению в 1-й батальон          51-го полка, где мне довелось в ту пору служить батальонным врачом, – про нашу совместную службу ты всё сам прекрасно знаешь, что тебе рассказывать. В Югославии, честно говоря, отдыхал на полную катушку, даже автоматы из пирамиды брали только на плановую чистку, в Косово…

Виктор задумался, подбирая нужные слова.

– В Косово, чтобы понятнее было, мы с автоматами спали, даже за пределы лагеря выходили с вооружёнными солдатами. Естественно, пуля – в патроннике.

В Афганистане Благов оттрубил от звонка до звонка (ноябрь 1982 – ноябрь 1984), то есть двадцать четыре месяца с перерывом на отпуск, начальником склада вооружения 103-й воздушно-десантной дивизии.

Что может быть спокойнее и безопаснее должности начальника склада? Пусть даже начальника склада оружия. Спокойная должность, если не считать бессчётного (скаламбурил, понимаешь) количества рейсов из Кабула в Баграм и обратно: туда – с трофейным оружием, оттуда – с оружием и боеприпасами для всей десантной дивизии. КАМАЗы с оружием, а между ними – БТРы. Однажды такую вот колонну из трёх единиц техники (БТРы – сзади и спереди, а КАМАЗ – в середине), казалось бы, в спокойном до этого месте, и встретили огнём «духи». В самый ответственный момент боя глохнет двигатель у КАМАЗа – молодому водителю впервые доверили место в колонне, а он и растерялся с непривычки под свистами пуль. Благов, моментально оценив обстановку, подгоняет первый БТР и тросом вытаскивает машину из-под обстрела в укрытие за скалу. Тут и КАМАЗ завёлся.

Или другой обстрел «духами» опять на прежнем маршруте. На сей раз, колонна состояла более чем из десяти единиц техники. Кроме «ветерана»–прапорщика в колонне находился и «салажня»–майор только что прибывший на замену из Союза, для которого эта была первая поездка. Здесь-то Благов и  оплошал – не доглядел за майором: бак с кишмишовкой (все кто ТАМ был, знают, что это – банальная брага из винограда: самодельные «наркомовские сто грамм») он привязал к борту БТРа со стороны «зелёнки», откуда и нападали, как обычно, «духи». Отбив наседавшего врага, прапорщик и офицер были неприятно удивлены: в их колонну более чем из десятка единиц техники попала всего одна пуля и по двойному закону подлости попала мало того, что именно в бак с «живительной» влагой, но попала, гадина, под самое дно этого бака. Со всеми вытекающими – в буквальном смысле вытекающими – последствиями.

– Самые страшные минуты в Афганистане мне пришлось пережить на третий или четвёртый день по прибытию, – Виктор, тем не менее, улыбается. – Артиллеристам потребовались перед ночным выходом на боевые сигнальные ракеты. «Мухой» метнулся на склад, выдал всё, что затребовали, возвращаюсь обратно – темень стоит непроглядная. Сам знаешь, как ТАМ темнеет в одночасье. Темень теменью, но всё же успел разглядеть впереди две фигуры в чалмах: ни автомата, ни пистолета, ни гранаты, даже захудалого перочинного ножа с собой не было. Со всеми успел попрощаться, а фигуры в чалмах, поравнявшись со мной, вдруг: «Салам алейкум!». Пробормотал, что там у них полагается, в ответ и дёру в городок. На моё счастье – не «духи» были, крестьянами оказались. С тех пор – в кармане всегда гранату носил. И пистолет. В рейсы – автомат, как полагается.

В заключение добавлю, что из Афганистана Виктор Благов вернулся с медалью «За отвагу» – за «непыльную» службу на складе.

 

6 декабря 2010 года,

Тула.

 

 

 

 

 

МОЙ КОМБАТ

 

Буй Анатолий Филиппович,

родился 05.03.1949

в селе Новосёловка

Пологовского района

Запорожской области

Украинской ССР.

 

Биографическая справка.

Гвардии полковник в отставке.

В 1966 году окончил среднюю школу, в 1969 году – Одесское военное артиллерийское училище, в 2005 году – Международный юридический институт МЮ РФ. С 1972 по 1982 год прошёл путь от командира взвода до командира батальона в 51-м гвардейском парашютно-десантном полку 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии.

С 19.01.1982 по 22.03.1985 – советник командира парашютно-десантного батальона в Эфиопии, участник боевых действий.

С мая по октябрь 1985 года и с июля 1988 года по декабрь 1992 года – старший помощник начальника оперативного отделения дивизии, с октября 1985 года по июль 1988 года – заместитель командира 51-го гвардейского парашютно-десантного полка.

В 1993 году уволен в запас.

Награждён орденами Красной Звезды, «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени, медалями «За боевые заслуги», «За отвагу на пожаре», другими медалями.

В настоящее время является заместителем председателя Центрального Совета «Союза десантников России».

Из воспоминаний гвардии подполковника в отставке Николая Алексеевича Быстрова об Эфиопии, где он одновременно находился с гвардии подполковником (в то время) Буем:

«… – В восемьдесят втором на три года, стечением невероятных обстоятельств (о них, этих обстоятельствах – как-нибудь в другой раз, да, и не интересно это), отправили меня военным советником командира парашютно-десантного батальона аэромобильной бригады в Эфиопию.

 

– Первые дни в Эфиопии чуть не завершились международным скандалом и тюрьмой. Вышли на берег озера, а там до воды метров сорок-пятьдесят – сплошная дичь: от фламинго до банальных чирков. Ты же знаешь Буя – мгновенье и выстрел из пистолета заваливает огромного гуся.

– Из-за гуся, что ли международный скандал?

– Из-за него родимого: выдернули перья, выпотрошили, поставили котелок на огонь. И приплыли, вернее на джипе пожаловало всё командование бригады с их, так называемыми, егерями. Нам просто погрозили пальчиком и пожурили, сказав, что если бы мы были предупреждены о «браконьерстве», то сидеть  нам по два года в их тюрьме за этого убитого гуся.

– Что – с первых дней так оголодали?

– Как тебе сказать? Наши «великие» стратеги из посольства отказались от дополнительного питания для советников, от дополнительной экипировки. Они же, то есть мы – все идейные, все партийные, коммунисты, большевики и им, то есть нам излишества совсем, совсем ни к чему.

– И выход – какой?

– Раз в месяц на джипе делегация выезжала в Адисс-Абебу на базар за продуктами. Заодно, и повидать семьи, пересчитать детей у кого они имелись.

– Наверное, отрывались по полной в таких поездках?

– В эфиопских барах спиртное за один раз из бутылки выливалось в стакан по тридцать грамм.

– Что для нашего брата категорически противопоказано.

– Обычно фирменный «трюк» проделывали перед отъездом из столицы. Просили налить джина – самый крепкий напиток в тридцать градусов – грамм двести, выпивали, расплачивались, остальные пять-шесть стаканов оплачивали местные завсегдатаи, восхищаясь от зависти нашими русскими организмами. Местным один наш гранёный стакан – смертельная доза.

– А кубинцы как?

– Нет, кубинцы – крепкие ребята, пили наравне с нами, не уступая. Хотя в корне отличались своим поведением. Приходили в любое питейное заведение, бросали пистолет на стол и их обслуживали не только без очереди, но и совершенно бесплатно.          А нам в город запрещалось носить оружие.

 

– Это в столице, а в поле?

– На «зимних» квартирах охотились на кабанов, ловили сомов в озере – какой ни какой, а подручный этот харч нас очень выручал. На боевых – совсем другое дело. Порой несколько дней подряд всё питание сводилось к одному-двум початкам кукурузы в день. Чаше – в сыром виде. Иногда меняли значки с изображением Ленина у местных мальчишек на два варёных початка всё той же кукурузы. Экипировка чего стоила! Одно одеяло, одна плащ-палатка и одна американская фляга с водой на троих. На меня, на Буя и переводчика. И в такие дни вопрос стоял не какое количество  выпить воды, вопрос стоял о том, как будем решать – жребием или голосованием – один или полтора колпачка от фляги воды принять на душу населения.

– Войска как обходились?

– Они в своей пустыне находили какие-то болота, какие-то лужи и притаскивали «цинк» – это где-то ведро воды с осадком ила в половину объёма – и нам первыми давали пить. Пьёшь эту жижу, зная, что она на всё подразделение, и каких усилий стоило оторвать губы и зубы, да, да зубы, которые мёртвой хваткой вцеплялись в край «цинка». Выжили.

– Чем вы-то там конкретно занимались?

– Готовили правительственные войска воевать «настоящим образом». Из Союза каждый тащил всяческие устаревшие наставления, учебники, уставы, разработки. Отрывали обложки, первые страницы с печатями и надписями «для служебного пользования» – по ним и учили местный контингент. Но привезти нужную литературу оказалось мало: по каждой теме должны быть написаны конспекты. Эти конспекты – на бумаге с водяными знаками! (я такую бумагу в Союзе и в глаза-то не видел) – мы «верхнему» военному советнику сдавали на вес.

– На вес?

– Приносили наши опусы к нему в кабинет. Он протягивал руку, и мы на ладонь осторожно водружали эти экзотические листы бумаги с водяными знаками и нашими записями. Начальство многозначительно взвешивало, не читая, и если вес не соответствовал его представлению о качестве написанного, оно, то есть начальство, возвращало конспект на доработку.

– Воевали эфиопы?

 

– Посылаешь в ночную разведку, утром приходят выбритые, выглаженные, на чистых ботинках роса – всё понятно, где были эти разведчики. Буй, тоже советник командира парашютно-десантного батальона, он подполковником был в то время, разрабатывает план боевой операции с высадкой ночного вертолётного десанта в глубокий тыл сепаратистов. План великолепный во всех отношениях, верх военного тактического искусства, а эфиопы, эфиоп иху мать, банально струсили и отказались от этой операции. Да, что там, операции – почти каждую ночь двое-трое с нашей стороны уходили к противнику. Или другой пример: целый день эти вояки из пушек пытались сбить пулемётчика сепаратистов с господствующей высоты и всё без толку. Буй, вспомнив своё артиллерийское прошлое,  предварительно произведя расчеты, с первого залпа накрыл пулемётчика…».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

НАСТОЯЩИЙ КОМИССАР

 

Гайдай Анатолий Васильевич,

родился 16.08.1952

в Белоруссии.

 

Были в Красной Армии, были и в Советской армии политработники, были, к сожалению, и так называемые, политрабочие. Были, были и комиссары, комиссары, которые поднимали бойцов в атаку, комиссары, которые первыми шли на врага, показывая пример героизма, комиссары, которые… В общем, Комиссары с большой буквы.

Гайдай, Анатолий Гайдай, гвардии майор запаса к таким Комиссарам и относился… Хотя, почему относился? Он и сейчас готов в любую минуту – дай только три зелёных длинных свистка – поднять, зажечь любую аудиторию на праведное дело. Да, что – аудиторию? Любую группу людей, любую толпу «сразить» наповал своим ораторским даром. Че Гевара, одним словом.

– Толь, я помню, как ты в семьдесят шестом году, после окончания Новосибирского политического училища, пришёл замполитом в первую роту 51-го полка. В то время, рота, которой командовал твой тёзка Толя Матуз, была одной из лучших в полку.

– Училище окончил с «красным» дипломом – поэтому меня и назначили в эту роту. А ты в то время был врачом второго батальона?

– Ты, что – забыл?

– Да, вспомнил: тогда наш первый батальон со вторым находился на уборке свеклы в Воловском районе и ты там был врачом на два батальона. Поэтому у меня сохранился и остался этот штришок в памяти о нашем знакомстве.

– Мне же помнится ещё и то, что ты  всегда, как бы это, точнее выразиться, неудобным, что ли замполитом для твоих же вышестоящих начальников.

– Иначе и быть не могло. Я никогда не писал конспектов к политзанятиям с солдатами, никогда специально не готовился по определённой теме…

– Но говорить с любой аудиторией мог часами, не останавливаясь, на любую тему. Знаю, а начальству, особенно, проверяющим подавай конспекты. Конспекты, большей частью, переписанные из газет и журналов солдатами с хорошим почерком.

– Поэтому-то меня и держали после роты в сапёрном батальоне четырнадцать лет: восемь лет – секретарём партийной организации и шесть лет – замполитом батальона.

– Эх, не любит любое начальство и тогда, и сейчас, да, пожалуй, во все времена строптивых, неуступчивых, имеющих своё мнение и главное, это своё мнение отстаивающих, людей.

– Поступить по-другому – значит, наступить на горло своей песни, значит, не быть самим собой.

– Великолепно сказано…

 

22 марта 2010 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВОСПОМИНАНИЯ ЗА ЧАЕМ

 

Гуганов Анатолий Борисович,

родился 07.07.1954

в городе Верхний Уфолей

Челябинской области.

 

Разговорить Гуганова не составляло проблемы, проблема заключалась в организации нашей встречи.

– Считай, год-полтора ты «выносил» мне мозги, поочерёдно трезвоня на домашний и мобильный телефоны.

– Здесь я тебя немного поправлю: «не год-полтора», а почти три года добивался от тебя «интимной» встречи, чтобы никто не мешал нам разговоры разговаривать, чтобы мы с тобой спокойно посидели хотя бы за стаканом в мельхиоровом подстаканнике – не за рюмкой! –  чая.

Борисыч изменился: погрузнел, закурил, болячки разные начали не во время (будто, они когда во время проявляются?) тревожить кадетской и десантной закалки организм, но блеск в глазах по прежнему – молодецкий.

…Толян Гуганов – гвардии лейтенант,  выпускник Рязанского десантного училища – как-то сразу прижился в дружном офицерском коллективе первого батальона, постоянно исполняя обязанности: будучи командиром взвода – заместителя командира роты, будучи этим самым заместителем – командира роты. На моих глазах (в 1972–1981 годах – врач 1-го гвардейского парашютно-десантного батальона) Гуганов, «вроде бы гуляючась», стал одним из лучших ротных командиров в нашей  106-й дивизии.

– Да, и мы были когда-то рысаками. – Под обоюдный протяжный вздох мы стали лениво гонять по кругу опять же мельхиоровыми ложками дольки лимона в стаканах из старинного чешского стекла.

Из воспоминаний Анатолия Гуганова:

«…Кроме как офицерской карьеры не мыслил с самого раннего детства. Прадед, дед, отец – все военные, все офицеры. Прадед, дед – в царской армии; деда даже «вычистили» в двадцать шестом году прошлого века, но затем справедливость восторжествовала, и он вновь стал служить уже в Красной Армии. Выходит – я в четвёртом поколении кадровый офицер; сын – в пятом поколении. Династия, одним словом. Внук – не знаю…

…В Суворовском училище на одном курсе, а затем – в Рязанском десантном учился вместе с будущим Героем Советского Союза Востротиным, с которым и сейчас, считай, дружим семьями. В Суворовском, до поры до времени, исполнял обязанности старшины роты, был, опять же, до поры до времени, секретарём комсомольской организации роты. Почему – «до поры до времени»? Однажды, будучи дежурным по роте, поднял весь личный состав по тревоге на восстановление справедливости и наказания виновных в избиении наших двух суворовцев, пришедших из увольнения в синяках и кровоподтёках. Когда командование училища опомнилось, весь личный состав роты, после получасового доказательства кто есть ху на прилегающих к училищу улицах, находился в своих койках и мирно досматривал сны, нисколечко «неведуя» ни о каких драках с мирным населением. К сожалению, среди нас оказался «потомок Павлика Морозова» или попросту – «дятел», и меня, как следствие стука, сняли со всех должностей. Правда, звание оставили и из Городского бюро комсомола – честь мундира, однако, – не отозвали…

…После окончания Академии двоих выпускников и меня, в том числе, распределили в распоряжение штаба ВДВ, чтобы сразу же отправить на два года в Афганистан с последующим возвращением в родные войска. Но – как без «но» обойтись? – за два (два, два) дня до распределения Руст с подачи Пятнистого садиться на Васильевском спуске. И при распределении нас двоих вместо ВДВ отправляют служить на Дальний Восток, мотивируя тем, что штаб ВДВ – это Москва, и нечего «блатарям» отсиживаться в стольном граде…

…Через три дня после увольнения из Армии без испытательного срока был принят в команду нового губернатора Амурской области. Часто летал в Красноярск к Александру Ивановичу Лебедю. Наша область – дотационная, и Лебедь в своё губернаторство каждый год присылал по моей просьбе более полутора тысяч подарков детям из малоимущих семей нашей области. Сам Александр Иванович на своём самолёте привёз семнадцать компьютеров в подарок. Два оставили в офисе, пятнадцать разместили в бесплатном центре, где за две недели обучали жителей Благовещенска компьютерным азам. За бесплатное обучение люди неделю бесплатно трудились на общественных работах в городе…

 

…В Благовещенске «Белый Дом» расположен на берегу Амура. До Китая – ширина площади Ленина плюс ширина реки: всего 750–800 метров. В мою бытность 2-го августа шесть лет подряд кроме общегородского праздника мы «выбрасывали» на главную площадь города парашютный десант из 30–40 курсантов танкового училища, которых готовили на голом энтузиазме, считай полуподпольно. Не только своему народу, но и китайцам показывали, что Воздушно-десантные войска – живы, что Войска дяди Васи, как не напыщенно это звучит, ждут только команды «Фас!»…».

– Надеюсь, ты остался доволен встречей? – Борисыч «на посошок» заварил новую порцию цейлонского чая.

Краткая биографическая справка.

– 1969–1971 годы – учёба в Свердловском суворовском военном училище;

– 1971–1975 годы – учёба в Рязанском высшем воздушно-десантном командном дважды Краснознамённом училище имени Ленинского Комсомола;

– 1975–1982 годы – служба во 2-й гвардейской парашютно-десантной роте 1-го гвардейского парашютно-десантного батальона 51-го гвардейского парашютно-десантного полка          106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии (командир взвода, заместитель командира роты, командир роты);

– 1982–1984 годы – преподаватель, старший преподаватель, исполняющий обязанности начальника учебной части военной кафедры Тульского государственного педагогического института имени Л. Н. Толстого;

– 1984–1987 годы – учёба в Военной академии имени                    М. В. Фрунзе;

– в 1984–1989 годах – три командировки в Афганистан по лини  ГРУ ГШ;

– 1987–1996 годы – служба в Дальневосточном военном округе;

– 1996 год – увольнение из рядов Российской Армии в звании полковника;

– 1996–2006 годы – руководитель рабочей группы по обеспечению жизнедеятельности социальных учреждениях при губернаторе Амурской области в городе Благовещенске;

 

– с 2006 года – член Тульского Союза десантников России; с 2012 года – председатель правления Союза;

– награждён орденом «Знак Почёта», медалями «За боевые заслуги», «Трудовая доблесть», «За отвагу на пожаре», другими медалями.

 

Февраль 2013 года,

Тула.

Постскриптум.

Прошло четыре года с тех пор, как я в «силовом варианте» организовал «чай» с Гугановым.

С тех пор ничего-ничегошеньки не изменилось. Эти четыре года, вцепившись клещами, пытался выбить из Толяна хотя бы какие «признания-воспоминания».

Уф! Выбил. Привожу записи гвардии подполковника Анатолия Гуганова с небольшими, естественно, правками.

Кроме, как стать офицером – другого пути в жизни я не представлял.

Примером для меня был отец, Гуганов Борис Анатольевич – человек очень интересной судьбы (вот, о ком надо писать книгу). (Взял бы и написал. – Примеч. автора).

В шестнадцать лет отец начал заниматься в аэроклубе прыжками с парашютом. В семнадцать летал на У-2, к восемнадцати годам (1937 год) стал парашютистом высшей категории.

…Кстати, это – одна из причин, почему я подал рапорт в РВВДКДКУ («два КУКУ» или Рязанское высшее воздушно-десантное командное дважды Краснознамённое училище имени Ленинского Комсомола. – Примеч. автора).

…Отец воевал уже с 1938 года, попав на Сахалин, – постоянные боевые соприкосновения с самураями южной части острова. Первое ранение получил в феврале 1939 года. Затем – учёба в Чкаловском (Оренбургском) зенитно-артиллерийском училище.

С 1941 года – на фронтах Великой Отечественной войны. В 1942 году под Ржевом познакомился с молодым военврачом; в  мае 1943 года Зоя Николаевна – моя мама – стала его женой. Прослужила она до 1953 года, уволилась из армии в звании майора медицинской службы.

По окончании Войны отец воевал с Японией, с осени 1946 года по лето 1948 года – с «лесными братьями» Западной Украины и Западной Белоруссии, Литвы, где и был ранен в последний раз. Уволился из армии в звании полковника.

…Мои старшие братья также дослужились до полковничьих погон, и мой сан – тоже полковник, на двадцать лет позже меня, окончивший наше Свердловское СВУ.

Ныне военную династию Гугановых продолжает внук Александр (шестое поколение). После окончания Первого Московского кадетского корпуса учится в Военной академии имени Можайского.

Форму носит и моя внучка Катюша – она оканчивает Таможенную академию.

Дочь офицера и моя жена, Эмма Александровна. Её отец, Александр Михайлович, окончил Одесское артиллерийское училище и с ноября 1941 года по май 1945 года прошёл всю Войну, был несколько раз ранен.

Так, что мы с женой – дети лейтенантов 1941 года. И, что интересно, даты рождения наших отцов разнятся одним днём: у моего отца – 27 сентября, у её – 28 сентября; конечно же, одного – 1919 года.

И мечта, надеюсь, сбудется – чтобы правнуки и далее везде носили офицерские погоны…

 

Март 2017 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГУДОК ПАРОВОЗА

 

Дворецкий Николай Иванович,

родился 07.01.1947

в Монголии.

 

В далёком семьдесят втором году прошлого века молодым лейтенантом впервые вхожу в подъезд казармы первого батальона         51-го гвардейского парашютно-десантного полка 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии: направо – дверь в расположение третьей роты, слева – глухая стена, прямо передо мной – лестница на второй-третий этажи. Поднявшись на пять-шесть ступенек первого пролёта лестницы, слышу скрип открываемой двери и… громоподобный, усиленный отражением от стен лестничной клетки, длинный паровозный гудок. Застываю соляным столбом. В казарме и – паровоз? Оглядываюсь. Из раскрытой двери расположения третьей роты выглядывает ухмыляющаяся, наглая, с чёрными, как смоль густыми волосами и под стать им такими же чёрными усами физиономия.

– Дворецкий! – Через секунду. – Николай Дворецкий!

Отрывок из книги «Записки батальонного врача».

«…Личный состав третьей роты возвращается с ночных стрельб с полигона в палаточный городок Тесницких лагерей. Перейдя пустующую Симферопольскую трассу, колонна, возглавляемая начальником штаба первого батальона гвардии майором Виктором Фёдоровичем Полунеевым, быстрым шагом втягивается в кромешную темноту леса. Сквозь густые переплетающие где-то там над просекой, на невидимой высоте, кроны деревьев еле заметно то тут, то там мерцают далёкие звёзды. Мысли и офицеров, и солдат давно в палатках, в предвкушении долгожданного сна. Некоторые хозяева этих мыслей не ждут палаток, а прямо здесь на ходу проваливаются в сети Морфея, в полудрёме на автопилоте держа равнение в строю. В этот жутчайший час волка ни рык зверя, ни крик птицы, ни стрекотня кузнечиков не тревожит тишину сонного леса, только слабое эхо от топота солдатских сапог глухо тонет в зарослях густой крапивы. В эту июльскую лесную идиллию вдруг врывается невесть откуда взявшийся протяжный паровозный гудок.

– По кюветам! – На раздумья, на оценку внезапно возникшей ситуации времени нет, и Полунеев первым прыгает с просёлочной дороги, падает, ударяясь о ближайший ствол берёзы, за ним – весь личный состав третьей роты россыпью валится по обе стороны просеки.

На просеке остаётся один – в то время гвардии лейтенант – хохочущий Николай Дворецкий.

До ближайшей железной дороги, где ходят паровозы, и до станции «Тесницкое» – чуть больше трёх километров…».

– Были, были и мы рысаками. – Отсмеявшись, резюмирует Дворецкий.

Почему – были? Почему – в прошедшем времени? Пусть поредели волосы на голове, пусть потускнели когда-то шикарнейшие усы, пусть появились морщины на лице и внуки готовятся в скором времени обрадовать правнуками – пусть. Но глаза, глаза-то – такие же молодые, с таким же задором, такие же смеющиеся; такая же ухмыляющаяся, наглая физиономия, как и …надцать лет назад. А сейчас…

Сейчас, то есть в один из тёплых августовских дней мы сидим на скамейке в скверике, что напротив «Тройки-Посад» и…

– Слабо? – провоцирую Дворецкого. – Для души!

От мощного паровозного гудка ошалело взлетают голуби и воробьи, целующаяся парочка чуть не падает с соседней скамейки, дворничиха роняет метлу и грабли, на всякий случай, крестясь троекратно – чур, меня, окаянный, сигарета падает из ярко накрашенных губ дефилирующей мимо нас бальзаковского возраста дамочки.

– Харч – не тот! – За много лет нашего знакомства, а при наших встречах и сольного исполнения имитации паровозного свистка – обязательная реплика на мою: «Для души».

– Как в Монголии-то очутился?

– Стреляли!?.

Из воспоминаний гвардии майора в отставке Николая Дворецкого.

«…Отец служил в разведке – за Войну имел одиннадцать ранений и контузию – и в сорок пятом готовил монгольские войска к штурму хребта Хинган через пустыню Гоби. Там после войны и остался служить, там и я появился на свет, в положенное Природой время. Затем, служил в Казахстане, в Подмосковье; до войны – в Закарпатье. Когда началась война, семью отца вывез капитан, у которого накануне все погибли под бомбёжкой. Как он, бедолага, в таком состоянии помогал другим – одному Богу известно.                 А средний брат с тёткой, отдыхая в пионерлагере, попал в плен. Выжил случайно. Немецкие танки этот пионерский лагерь сравняли с землёй, наматывая на гусеницы и персонал и детей. Мои спаслись чудом, спрятавшись в трубе под мостом. Брат тогда поклялся, что выучится на танкиста и также поступит со всеми немецкими детьми в Берлине.

И что? Выучился на танкиста, служил в Берлине, под его танк попал, вывернувшийся из-за угла на велосипеде, немецкий пацанёнок. Велосипед – куча металлолома, пацан с испугом и царапинам – в больнице. Брат навещал его в больнице, купил новый велосипед. На этом история не закончилась. Через несколько лет сестра того пацана отыскала брата, познакомилась с нашей младшей сестрой, стала с ней подругами не разлей вода, не только перезваниваются до сих пор, но и постоянно приезжают друг к другу в гости…».

Отец, один за одним, меняет гарнизоны, а Николай в 1958 году поступает в Новочеркасское суворовское военное училище, по ликвидации которого переводится на два последних курса в Свердловское суворовское военное училище, мечтая поступить в Ленинградское военно-морское училище имени М. В. Фрунзе.

– Три перелома правой ключицы на тренировках в последнем семестре и прощай – морские дали. – Сетует Николай. – Пока лечился, пока восстанавливался – осталась только разнарядка в училище Верховного Совета.

Из воспоминаний гвардии майора в отставке Николая Дворецкого.

«…Суворовцев зачисляли сразу на второй курс, в третью роту. Горячий был – ужас. Уникум – сто двадцать суток гауптвахты.  Это – только отсидка, а объявлено было намного больше. Постоянно амнистировали, вызволяя на очередные соревнования: как ни как – чемпион по самбо ещё в Суворовском в своей возрастной группе от Урала до Дальнего Востока. Хотя, однажды могло и не окончиться одной «губой»…

…На втором курсе жили в палаточном лагере, питались в полевой столовой. Всё бы ничего, но ни в первом блюде, ни во втором не то, что куска, а и запаха мяса не наблюдалось. Пошёл к поварам и вежливо их предупредил, что, если они не снимут с довольствия жителей близлежащей деревни, то будут иметь очень и очень неприглядный вид. Естественно, они пожаловались начальнику продовольственной службы училища, а тот ничего лучше не придумал, как в очередное моё дежурство по кухне, подойдя сзади в  варочном цехе, отвесил подзатыльник. Даже, не будь густого пара от котлов, моя реакция ни капельки не изменилась бы – рефлексы-то никуда не делись – с разворота прямым в пятак. Начпрод спиной вышибает дверь и пишет на меня рапорт начальнику училища.

« – В дисбат мы Дворецкого, конечно, отправим, но и тебя в таком случае посадим в тюрьму. – Выносит вердикт начальник училища начпроду, и на этом, то есть на десяти сутках гауптвахты, заканчиваются репрессии в мой адрес. Начпрода переводят в какую-то тьму-таракань, в наших блюдах появляются не только запахи, но и солидные куски мяса…».

После окончания в 1968 году Московского училища имени Верховного Совета РСФСР гвардии лейтенант Николай Дворецкий направлен для прохождения службы в 51-й гвардейский парашютно-десантный полк, личный состав которого в описываемое время находится на Парадной площадке (раньше и теперь – Ходынское поле). Перед тем, как пересечь КПП, Николай заходит в близстоящее кафе: переложиться там, что ли кофе-чаем с бутербродами и видит стоящего у зеркала старшего лейтенанта  с десантными эмблемами в петлицах и знаками «Гвардия» и «Парашютист-инструктор» на правой стороне груди. Незнакомец представляется.

– Янов! – И с апломбом. – Куда это ты со своим ростом в парадный-то расчёт?

По-простому говоря: со свинячьим рылом – и в калашный ряд.

– Это он мне говорит, – у которого более двадцати парадов пусть и в девятой шеренги парадной коробки, вернее, не парадов, а прохождений по Красной площади: парады, естественно; похороны разные; встречи иностранных делегаций. Но главное, главное-то – ты же Янова знаешь! – показываю на зеркало и говорю ему:

– Смотри! – На наше ржание и завывание в недоумении внимают все посетители и официантки кафе.

И в отображении, и в оригинале – Янов на голову ниже меня. Правда, в коробке он не ходил, но его подопечные были лучшими в парадном расчёте.

Так началась служба гвардии лейтенанта Дворецкого в третьей роте.

Из воспоминаний гвардии майора в отставке Николая Дворецкого.

«…Имея по многим видам спорта первый разряд и кандидата в мастера спорта, с первых дней в полку стал замещать начальника физической подготовки в его отсутствие, а с семьдесят четвёртого до увольнения в запас в 1992 году сам стал начальником физической подготовки – начфизом полка. Готовил команду дивизии по офицерскому многоборью и выступал сам за дивизию – пожизненный чемпион дивизии, многократный призёр первенств ВДВ и других соревнований…».

Против фактов – не попрёшь. На моих глазах проходила спортивная карьера Дворецкого. «Пан спортсмен» – звали его в полку, да и сейчас иногда кличем его так.

Из книги «Записки батальонного врача».

«…Февраль 1976 года. Личный состав первого батальона ранним-ранним утром в колючей и злой позёмке в ожидании парашютных прыжков с Ан-12, составив парашюты в козлы, греется кто, как может. Офицеры штаба – почему-то тоже замёрзшие – став спиной к ветру, травят анекдоты. Дворецкий, выбрав для своих нападок самого молодого по званию и по возрасту и самого «хилого» (по его версии) офицера, пытается повалить меня в снег. Отмахиваюсь от него, мол, не приставай, не до тебя – почти всю ночь не спал, отмечая с коллегами чей-то день рождения. Дворецкий не отстаёт, подначиваемый офицерами. В конце концов, мне это надоедает – делаю захват, бросок и мордой, наглой дворецкой мордой (не лицом!) его в снег: раз… два… три…

Колька разъярённый, под улюлюканье собравшихся, вскакивает и вновь бросается на меня. Делаю захват, бросок и мордой, наглой дворецкой мордой (не лицом!) его в снег: раз… два… три…

Взбешённый – иначе и не скажешь – начальник физической подготовки третий раз кидается на меня. Делаю захват, бросок и мордой, наглой дворецкой мордой (не лицом!) его в снег: раз… два… три…

Этот эпизод из нашей жизни нисколько не испортил наших приятельско-дружеских отношений до сих пор. А Николай Дворецкий уяснил, что, не зная силы ветра, неча против ветра… и далее по тексту…».

 

– Тогда из-за непогоды мы так и не прыгнули. – Припоминает Дворецкий.

– И покатили на лыжах на полигон. – Память меня тоже не подводит. – Двадцать километров.

Из воспоминаний гвардии майора в отставке Николая Дворецкого.

«…Первый прыжок совершил офицером. Нет, сам прыжок меня не страшил, но реакция организма на экстремальную ситуацию для меня оставалась неизвестной и неведомой. По рассадке в Ан-2 я должен был прыгать пятым по счёту вслед за левым бортом с правого ряда, но только борттехник открыл дверцу, а выпускающий приготовился дать отмашку левому борту, я, как с шилом в заднице, ломанул, нарушая все инструкции и наставления, в открытый проём…

На земле устным внушением от ВДСников не отделался – пришлось по окончанию прыжков «неоднократно подходить к ним трёхшереножным строем – сам, бутылка, закуска».

Через два-три года уже с ВДСниками на спор успевал за день совершать три прыжка с Ан-12: взлёт с аэродрома «Клоково»; десантирование на площадку приземления «Слободка». По прямой – почти двадцать километров. Добирался на «перекладных». На третий прыжок сам шёл выпускающим…».

– Ты часто бываешь в полку…

Дворецкий не стал дожидаться вопроса.

– Один только пример. В советские времена, если старшина роты пил, у него в каптёрке про запас всегда имелось минимум три пары обувки на весь личный состав роты: нигде не учтённой, старой, пусть латанной-перелатанной, но чистой, сухой, годной к носке обувки. Если старшина не пил, то у него такой обувки имелось пять пар на каждого солдата роты. Сейчас? А сейчас при призыве солдату выдают одну пару ботинок на весь год и, в лучшем случае, безразмерные, а возможно, и худые валенки… О поборах с офицеров и солдат не хочется и говорить…

– Не будем – о грустном.

– И то – верно. Но всё равно – верю: Армию возродим. – Дворецкий всегда отличался неистребимым оптимизмом.

– Державу – тоже. – Мне тоже оптимизма не занимать. – Николай – на посошок, для души?

 

– Не провоцируй: на «бис» не исполняю. Да… и харч – не тот.

Мы поднялись с лавочки в сквере, что напротив «Тройки-Посад», и медленно пошли к проспекту Ленина.

Голуби и воробьи, видя, что им ничего больше не угрожает, вернулись к своим хлебным крошкам… парочка на соседней скамейки продолжила прерванное занятие… дворничиха, подняв метлу и грабли, величаво удалилась в противоположную от нас сторону… дамочка бальзаковского возраста бросила в ярко накрашенные губы новую сигарету…

День продолжался… Жизнь продолжалась…

Август 2012 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

НИСПРОВЕРГАТЕЛЬ АВТОРИТЕТОВ

 

Дронов Николай Наумович,

родился 24.05.1940

в деревне Малая Антоновка

Ленинского района

Тульской области.

 

Прочитав крайнюю (надеюсь – не последнюю)  книгу Дронова «Тогда и становится город – героем…», прямо в глаза, чеканя каждое слово, высказываю своё мнение  о недостатках книги. Вернее, об одном недостатке:

– Наумыч! – Такое обращение к маститому писателю обусловлено нашим общим началом офицерской карьеры в                1-м батальоне 51-го гвардейского парашютно-десантного полка         106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии: он в шестьдесят втором году пришёл взводным во вторую роту, я в семьдесят втором – врачом первого батальона. – Наумыч! Ты своей книгой заметно поправил официальную версию о «защитниках» (только в кавычках – после прочтения книги) Тулы в сорок первом. И многие из так называемых, наших краеведов и историков не позволят тебе громко сказать правду ни о Жаворонкове, ни о Тульском городском комитете обороны, ни о роли настоящего спасителя города, остановившего танки Гудериана, командарме–50 генерале Ермакове.

Дронов горестно вздыхает и… с мальчишеским задором, перефразируя древнего грека:

– Они мне не друзья, но ИСТИНА – дороже!..

Из воспоминаний полковника в отставке Николая Дронова.

«…В родном селе наша семья была самой бедной – пожар, два ограбления, отец погиб в сорок четвёртом.

В одиннадцать лет, при поступлении в Суворовское училище, при росте в сто двадцать семь сантиметров весил всего двадцать шесть с половиной килограммов – был самым дистрофичным из всех поступающих. И, если вступительные экзамены по русскому языку и математике были на уровне остальных, то по медицинским показателям подлежал немедленному «повороту от ворот».

Но, так как, моя бабушка была родной сестрой тёти заместителя начальника училища, то… вопрос о моём поступлении решился, конечно же, положительно.

Два года я никак не мог наесться. На первых порах ни кофе с молоком, ни булочки с маслом – да, да, кормили тогда нас так – мой организм не принимал после домашних лепёшек из отрубей и лебеды и простого кипятка. Отдавал всё другим суворовцам. Только после двух лет учёбы начал поправляться, к окончанию училища даже щёки округлились. И с учёбой всё образумилось – на уровне остальных, мои знания не выделялись ни в какую сторону: все воспитанники были примерно одного уровня. Но учили нас не чета сегодняшнему «процессу обучения»…».

Дронов показывает мне две Грамоты, вручённые ему за установление рекордов училища за разборку и сборку автомата.

– По окончании суворовского училища поступил – разнарядка, понимаешь, – во Львовское общекомандное училище.

Из воспоминаний полковника в отставке Николая Дронова.

«…За оградой училища располагалось одно из красивейших кладбищ Европы – Лычаковское кладбище. Ходили туда, как на экскурсию, читая на надгробных плитах и такие надписи:

                     «Погиб от красного бандита Будённого»,

                                                 или

                     «Погиб от красного бандита Ворошилова».

Надписи надписями, но зачастую из склепов в ночное время раздавались как одиночные выстрелы, так и автоматные очереди, и пули клацали по стенам наших казарм.

В шестидесятом году училище расформировали. Кстати говоря, из всех суворовцев училища в другие училища перевелись только двое: я – в Ленинградское, такое же по профилю, и мой друг – в Московское имени Верховного Совета РСФСР; остальные – гражданскую стезю предпочли карьере офицера. Бог им судья…».

– Флагманский военком – впервые слышу такую должность?

– Переводя на «обычный» язык, приблизительно означает, – поясняет мне Дронов, – горвоенком. В частности – горвоенком Севастополя.

 

 

 

 

Из воспоминаний полковника в отставке Николая Дронова.

«…Союз распался. Носить военную форму стало, не то, что не патриотично, порой – опасно. Вдруг, откуда ни возьмись, нарисовался местечковый национализм, со своим, ни грамма не приукрашивая, звериным оскалом, вместо недавних приветливых улыбок. Но… но ни один Черноморофлотец (!!!) своей формы одежды не снял: офицерские парадные фуражки с «крабами», бескозырки с развевающимися георгиевскими ленточками, тельняшки с тёмно-синими полосками в отличие от ВэДэВэшных светло-синих – ДАЁШЬ Черноморский флот!..».

Писать Николай Дронов начал в областные и окружные газеты ещё с курсантских времён. Затем – центральные издания газет и журналов, выступление по радио и телевидению.

– И письма читателей. – Визави показывает мне толстую связку этих писем. –  Не успеваю отвечать каждому. Но в своих статьях и книгах мои читатели всегда найдут ответы на свои вопросы. Ты же – нашёл?..

– Нашёл, нашёл. – На полу-вопрос, полу-утверждение заверяю своего однополчанина по 1-му батальону 51-го гвардейского парашютно-десантного полка…

Краткая биографическая справка:

– 1951–1959 годы – учёба в Тульском Суворовском военном училище;

– 1959–1960 годы – учёба во Львовском высшем общевойсковом командном училище имени Николая Щорса;

– 1960–1962 годы – учёба в Ленинградском высшем общевойсковом командном училище;

– 1962–1967 годы – служба в 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии (командир взвода 2-й парашютно-десантной роты 51-го гвардейс-кого парашютно-десантного полка, командир взвода 173-й отдель-ной разведывательной роты);

– 1967–1985 годы – служба в Прикарпатском и Одесском военных округах;

– 1985–1989 годы – флагманский военком города-героя Севастополя;

– в 1989 году по болезни уволен из рядов Советской Армии;

– с 1998 года  живёт в Туле;

– награждён медалями, знаком «Ветеран ВДВ», знаком «Парашютист-инструктор»;

– автор книг «Правда о полководцах» (2006), «И смех, и слёзы, и прозрение…» (2007), «Ребята, давайте жить дружно» (2007), «Тогда и становится город – героем…» (2013).

 

15 марта 2013 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СЛАВНАЯ ОХОТА

 

Жилкин Сергей Николаевич,

 родился 03.04.1957

в Туле.

 

Воспоминания гвардии полковника Сергея Жилкина.

«…4 апреля 1982 года.

Боевая операция в населённом пункте Робати-Джалиль под кодовым названием «Юг».

В операции участвовали: наш усиленный батальон, рота ГРУ штаба 40-й армии, две роты мотосрелкового батальона кандагарского гарнизона, около восьмидесяти вертолётов, около сорока самолётов.

Загрузившись в вертолёты, вылетели в сторону объекта захвата, по пути сделав дозаправку на временном хранении ГСМ.

По закону подлости, вдруг, откуда не возьмись, налета песчаная буря. Видимость – менее километра. Командир авиагруппы сообщает о подходе к намеченной цели. Находясь со своим подразделением в передовом отряде, высадились в непосредственной близости от базы «душманов». И, уточнив задачу, подчинённым, начали захват и уничтожение объекта, при поддержке авиации: штурмовиков и двух звеньев вертолётов. И, как бы сказал один из героев из «Историй про Маугли», охота была славной – уничтожили всё, что оказалось перед нами.

Всё-то оно – всё, если бы…

Если бы уничтоженный объект находился на территории Афганистана, а не в четырнадцати километрах за иранской границей – штурманы «немножечко» ошиблись с координатами в этой долбанной песчаной бури. Естественно, сразу же налетели стервятники в виде «Фантомов» иранских ВВС, повредивших своими снарядами два вертолёта, которые впоследствии пришлось нам подорвать.

Только вздохнули с облегчением, видя, как улетели непрошенные «гости», но не тут-то было. На смену улетевшего звена «Фантомов» прилетело новое звено, открывшее огонь не по технике, а по пехоте, то есть, по мне и моим подчинённым.

Но и мы оказались не лыком шиты и не лаптем щи хлебали. Скомандовав «Воздух», устроили из автоматно-пулемётного огня заградительный огонь, в результате которого был подбит один «Фантом», ушедший в сопровождении второго самолёта в сторону Ирана.

Тут и новая напасть не заставила себя ждать: со стороны Ирана нам навстречу выдвигается до батальона мотопехоты с восьмью танками. Паники, ясен пень, не было и намёка. Спешно собравшись, марш-броском начали выдвигаться (вертолёты от нас находились, перелетев на новое место дислокации, ну, уж очень далеко) к настоящей базе душманов на территории Афганистана, благо, координаты которой уже были получены.

И опять – «славная была охота»: наркотики, продовольствие, медикаменты, оружие, боеприпасы, автомобильная техника – наши трофеи».

Краткая биографическая справка.

– 1974 год – окончание средней школы № 33 в Туле;

– 1974–1978 годы – учёба в Рязанском воздушно-десантном высшем командном дважды Краснознамённом училище имени Ленинского Комсомола;

– август 1978 года – апрель 1980 года – командир 1-й пдр             51-го гвардейского парашютно-десантного полка 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии;

– апрель 1980 года – август 1982 года – служба в                      103-й гвардейской воздушно-десантной ордена Ленина Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии имени           60-летия СССР (Афганистан) – участник более 50 боевых операций:

– апрель–июнь 1980 года – командир взвода 9-й пдр                     357-го гвардейского парашютно-десантного полка (Кабул);

– июль 1980 года – август 1982 года заместитель командира     7-й пдр  317-го гвардейского парашютно-десантного полка (Лашкаргах);

– август 1982 года – 2000 год – служба в частях                         106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии: участник боевых действий на Северном Кавказе, участник Миротворческих сил в Югославии;;

– 2000 год – увольнение из рядов Российской армии;

– награждён орденами Красной Звезды, «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени, медалью «За отвагу на пожаре», медалью Жукова, тремя медалями ООН, двумя орденами ДРА, другими медалями.

И справедливым считаю опубликовать в этой книге мои записки об отце Сергея. Надеюсь, остальные афганцы будут не против, тем более, что многие служили вместе с Николаем Григорьевичем и вспоминают его только добрыми, тёплыми словами.

 

Осень 2015 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ОТ ЛЕЙТЕНАНТА ДО ГЕНЕРАЛА

 

Калабухов  Григорий Андреевич,

родился 13.08.1949

на хуторе Михайлов Тацинского района

Ростовской области.

 

Гвардии генерал-майор (14.11.1992), доцент (2003), заслуженный военный специалист Российской Федерации (2006).

Из донских казаков. Окончил Михайловскую среднюю школу (1966), Бакинское высшее общевойсковое командное училище им. Верховного Совета Азербайджанской ССР (1970), Военную академию имени М. В. Фрунзе (1983), Военную академию Генерального штаба Вооруженных Сил СССР имени К. Е. Воро – шилова (1996).

В 1970–1980 годах – служба в Воздушно-десантных войсках в Московском военном округе: командир парашютно-десантного взвода, командир парашютно-десантной роты, заместитель командира парашютно-десантного батальона 51-го гвардейского парашютно-десантного полка 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии.

В 1983 году после окончания военной академии имени                 М. В. Фрунзе назначен на должность заместителя командира             51-го гвардейского парашютно-десантного полка.

В 1985–1986 годах принимал участие в боевых действиях в республике Афганистан: начальник штаба, командир                        345-го отдельного гвардейского парашютно-десантного полка.

В 1986–1990 годах – служба в Одесском военном округе: командир 217-го гвардейского парашютно-десантного полка             98-й гвардейской воздушно-десантной Свирской Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии. Принимал активное участие в поддержании конституционного порядка в Армении и Азербайджане.

В 1991–1994 годах – служба в Прибалтийском и Северо-Кавказском военных округах: заместитель командира                          7-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии, командир 103-й гвардейской воздушно-десантной ордена Ленина Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии имени 60-летия СССР и                          7-й гвардейской воздушно-десантной дивизией.

В 1993 году передислоцировал 7-ю гв. вдд из Прибалтики на территорию Северо-Кавказского военного округа.

В 1994–1996 годах – слушатель Военной академии Генерального штаба Вооруженных Сил СССР имени  К. Е. Ворошилова.

В 1996–1998 годах – начальник отдела воспитательной работы Воздушно-десантных войск. В августе 1998 года назначен начальником кафедры Воздушно-десантных войск в академии имени М. В. Фрунзе, в последующем – Общевойсковой академии Вооруженных Сил Российской Федерации (Москва).

Внёс решающий вклад в развитие кафедры как военно-учебного подразделения предназначенного для подготовки высоко- квалифицированных офицерских кадров для Воздушно-десантных войск.

Совершил более 200 прыжков с парашютом.

Награжден орденами Красная Звезда (1986, 1987), «Знак Почета» (1980), «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени (1990), «За военные заслуги» (2000), орденом ДРА «За храбрость» (1986), медалями, именным огнестрельным и холодным оружием.

Из воспоминаний Григория Калабухова, моего сослуживца по                    51-му гвардейскому парашютно-десантному полку.

…Кроме проведения занятий, мы много выполняли работ по строительству и совершенствованию учебной материальной базы. В частности, мне поручили дерновку стадиона. Работа на первый взгляд, казалась бы, простая – вырезай в поле дёрн пластами, аккуратно переноси и укладывай. Но в Баку я с дёрном дела не имел, да и ровно уложить его надо иметь определенные навыки. Так, что первые дни меньше работали, а больше переделывали. Тем более, что контролирующий ход работ заместитель командира дивизии подполковник Макаров в первый же день с неудовольствием отметил:

– Лейтенант, Вы что, никогда дёрн не укладывали.

Видимо, он исходил из того, что для выпускников Рязанского Воздушно-десантного училища это являлось обычным делом. Через два-три дня и у нас наладилось, и больше замечаний мы не получали. Этот стадион и по сей день существует на учебном центре            106-й воздушно-десантной дивизии.

…Наш полк в то время участвовал в парадах, проводимых             7-го ноября на Красной площади. Поэтому весь сентябрь и до середины октября мы занимались подготовкой к параду на плацу Учебного центра. Ежедневно по шесть часов проводились занятия по строевой подготовке. Вначале проводилась одиночная подготовка, затем в составе шеренг и коробок. Парадная коробка строилась по фронту двадцать человек и в глубину десять. Много труда затрачивалось личным составом, для того, чтобы пройти, выдерживая равнение и высоко поднимая ногу, оттянув носок. Ещё большую нагрузку несли старшие шеренг, ответственные за их подготовку, потому чтобы видеть недостатки каждого солдата и всей шеренги в целом при прохождении нужно было, образно говоря, виться вокруг шеренги. Одним словом – целая наука подготовки к параду. Здесь же, на Учебном центре я впервые увидел человека-легенду – командующего Воздушно-десантными войсками Героя Советского Союза генерала армии В. Ф.Маргелова.

 …Обычно 14–15 октября в Москву на парадную площадку, которая находилась на Ходынском поле, выезжала передовая команда, так называемая, тыловая группа, устанавливающая палатки для размещения личного состава. В палатках с печкой-буржуйкой, обычно размещалось 30–36 человек.

Офицерский состав – от командира взвода до командира полка – размещался в казарме, переоборудованной под временное общежитие. В двадцатых числах октября прибывал основной состав парадного расчета. Две недели, оставшиеся до начала парада,  посвящались ежедневной строевой подготовке. Причем, если шеренги ходили хорошо, то они всячески поощрялись: торт, поездка в театр или музей, просто отдых, когда остальные топали. Поэтому за время подготовки к парадам (1970–1975), я основательно ознакомился с достопримечательностями Москвы.

После парада вечером 7-го ноября полк вечерней электричкой возвращался в Тулу и под оркестр торжественно шествовал к месту постоянной дислокации.

…В этом же году в декабре с нами организовали изучение парашютов и прыжки. На организацию изучения парашюта отводилось три дня, из них я сутки простоял в наряде. Поэтому в основном уяснил, что парашют состоит из капрона, ремней, карабинов и колец, а также множества веревочек и ниточек, которые необходимо в определенной последовательности или уложить или завязать. В последствие, конечно, я разобрался сам и учил других, но первое впечатление осталось такое. Поэтому на первый прыжок парашют мне укладывали солдаты взвода.

Где-то числа десятого или двенадцатого декабря нас вывезли на аэродром «Клоково», с него мы должны были взлетать. Погода стояла ясная, морозная, с умеренным ветром.

Нас разбили по «кораблям», то есть по десять человек, такое количество десантников берёт самолёт Ан-2. Офицеры воздушно-десантной службы проверили правильность укладки и подгонку парашютов. Поскольку прыгал весь полк, то до нас очередь дошла около четырёх часов пополудни, и все это время с девяти утра мы стояли затянутые ремнями подвесной системы. Наконец дают команду на посадку в самолет, рысцой бежим к самолету, и… отбой прыжкам: ветер на площадке приземления превысил критическую отметку. Обидно до слез, но ничего не поделаешь, со многими, кто служил в ВДВ, такое случалось и не раз.

Повторно на прыжки вышли двадцать второго декабря. Прыжки осуществлялись на площадке «Хомяково». Самолеты с десантом с взлетали прямо с площадки приземления. Погода отличная, учитывая недавний опыт, мы постарались стать как можно ближе к старту. И вот – посадка в самолет, руководитель прыжков дает добро на взлет. В самолете находились только молодые лейтенанты, не имеющие прыжков.

На сердце немного тревожно, ведь до этого не прыгал даже с табуретки, как у нас говорят. Но бодрюсь, делаю вид, что спокоен и не такое, мол, видали. Тем более, что в самолете не один и товарищи наблюдают, и если что не так, на земле не оберешься шуток и подначиваний. Я прыгаю вторым, передо мной Миша Миронов, лейтенант-артиллерист. Выпускающий – лейтенант В. Давидзяк. Загорелся желтый сигнал, рявкнула сирена: команда «Приготовиться». Встали, оправили ножные обхваты, техник открыл дверь, выпускающий проверил, все ли вытяжные веревки надежно закреплены.

Сквозь открытую дверь, через плечо Мишки вижу землю, вернее, белое снежное покрывало, а по нему как муравьи перемещаются еле различимые фигурки людей. Страха нет, только любопытство: как? Загорелся зеленый плафон, выпускающий командует: «Пошёл! Первым прыгает Миронов я, не задумываясь, за ним. Свист ветра в ушах, глаза отмечают каждую нитку на комбинезоне, рука сжимает кольцо, считаю: «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три, пятьсот четыре, пятьсот пять!».

На «пятьсот пять» резко рву кольцо. Провал, рывок, поднимаю голову вверх и лихорадочно осматриваю купол парашюта и стропы. Раскрылся, работает нормально. В душе ликование – я прыгнул. Быстро перехватил стропы, развернулся, нашел на земле стрелу, указывающую направление ветра и стал готовиться к приземлению. Ведь от команды «Пошёл!» до касания земли ногами проходит чуть больше двух минут. Сжав ноги вместе и чуть согнув в коленях, встретил землю. Удар при приземлении оказался не сильный, поскольку всю площадку приземления покрывал толстый слой снега. Не успел я погасить купол, как порывом ветра его подхватило, и меня потащило по полю. Восемьдесят квадратных метров – хороший парус; и скользил я по полю с приличной скоростью. Все попытки остановиться и перехватить нижние лямки со стропами заканчивались неудачей. На моё счастье недалеко стояли солдаты из наряда по площадке приземления. Они быстро погасили купол, помогли мне его собрать и уложить в сумку, так как я самостоятельно этого сделать ещё не умел. На старте нас уже ждали, по старой десантной традиции отбили запаской по мягкому месту и вручили значки парашютиста.

…Самым неприятным для меня оказался седьмой прыжок.            У каждого человека есть переломный момент, у кого на третьем, у кого на четвёртом прыжке, у меня это оказался седьмой прыжок.

Середина мая, весна, тепло. Полк выходит на прыжки из Ан-12. Настроение самое, что ни на есть паршивое, подташнивает, бросает в пот, ноги и руки как ватные. Идем на посадку в самолет, еле пересиливаю себя, в прямом смысле слова, ползу. Осуществили посадку, самолет пошел на взлёт.

В то время кроме десантирования, летчики выполняли свои учебные задачи, поэтому обычно от взлета до выброски проходило два–три часа; иногда и более. Всё это время сидел и мучился. Команда «Приготовиться!», загорелся жёлтый плафон светового табло. Опираясь на скамейку, кое-как поднялся, поправил лямки подвесной системы. В это время открылись створки рампы, и стала видна земля, проносящаяся в разрыве облаков. Не знаю почему, видимо в это мгновение преодолел психологический барьер; всё стало на свои места, плохого самочувствия как не бывало, и сознание подчинилось одной цели – прыгнуть. Команда «Пошёл!», быстро отделяюсь, группируюсь; дальше – как обычно. После этого прыжки не вызывали отрицательных эмоций, но чувство опасности всегда присутствовало.

…В начале летнего периода обучения 1971 года свободного времени совсем не оставалось, так как всё подчинялось подготовке к дивизионному учению. Это и для меня, и для солдат моего взвода – первое крупное учение, и проводилось оно не в средней полосе, а на юге и требовало особой подготовки к действиям в условиях высоких температур.

Всему приходит конец, вот и подготовка закончилась. Нас подняли по тревоге, и после выполнения всех мероприятий по боевой готовности мы вышли к аэродромам взлёта. Организованно полк загрузился в самолеты и поднялся в воздух. Десантирование производилось в район Кировабада, поэтому перелет совершался с посадкой на промежуточном аэродроме «Мелитополь» для дозаправки самолетов и отдыха десанта. На отдых отводилось около шести часов. Затем ночью, примерно в два часа нас подняли, загрузили в самолеты и… в небо. В семь часов утра – команда «Приготовиться!». Открылись створки люка, и я увидел синее без облачка небо и яркое, раскаленное солнце. Команда «Пошёл!» – не мешкая, отделяюсь от самолета, рву кольцо и, после раскрытия парашюта, осматриваюсь. Вокруг меня солдаты плавно опускаются вниз, у всех парашюты сработали нормально, можно готовиться к приземлению. Согнув ноги в коленях, встречаю землю: толчок ощутимый, поскольку земля солнцем высушена и стала крепка как асфальт. Чтобы смягчить удар, падаю на правый бок и гашу купол. Всё нормально, но это у меня.

Особенностью азербайджанской земли стало наличие большого количества верблюжьей колючки, и некоторые десантники приземлились на неё.

После приземления быстро собрались, развернулись в боевой порядок и приступили к выполнению поставленной задачи. В ходе выполнения ближайшей задачи вышел на штаб батальона одного из полков Кировабадской дивизии, там встретил однокашника по Бакинскому ВОКУ В. Стефаненко. Тот не долго думая, за встречу наливает крышку от комбинированного котелка коньяка – выпили, перебросились несколькими словами и я побежал вперед.

 

 

Всё учение длилось двое суток, ещё двое суток ждали разбора, ночевали в поле, разбив палатки. Я, привыкший к Азербайджанскому климату, перенес невероятную жару хорошо, но у некоторых солдат случались и тепловые удары. В свободное время активно изучали рельеф местности, растительный и животный мир: скорпионы, черепахи.

После разбора учений нас погрузили в эшелон и повезли к месту постоянной дислокации. Эшелон шёл четверо суток. Всё это время приводили себя в порядок и занимались, изучали уставы, наставления, темы политической подготовки.

…В третью роту назначили заместителем командира роты по политической части выпускника политического училища лейтенанта                 Г. Храмцова. Внешне он выглядел очень даже симпатичным, даже с каким-то шармом, человеком, что с ним и сыграло злую шутку.

Началось с того, что по какой-то причине замполит полка не смог на параде идти в командной группе. Выход нашли быстро: пришили на парадную форму лейтенанта Г. Храмцова погоны подполковника и…  вперед. Нужно видеть лица однокашников по училищу, когда через два года после выпуска, они встретили его подполковником во главе полка. Дальше – больше. Вызвали в Москву на показ Министру обороны образцов формы одежды; после, естественно, – фуршеты, возлияния. В общем, несмотря на то, что через четыре–пять лет он стал замполитом батальона, карьеру ему «не по Сеньке шапка» испортила.

…Стиль работы старшего командования в полку был такой. В 17:00 командир полка ежедневно собирал совещание: длилось оно, как правило, час–полтора.

Затем командиры батальонов в 18:30–19.00 собирали на совещание командиров рот: ещё час; и затем – в 20:00–20:30 командиры рот ставили задачи командирам взводов.

Всё остальное время до отбоя, до 22:00 отдавалось для работы взводным командирам. Если к этому приплюсовать наряды: по полку, по парку, начальником караула, по гарнизону, то нагрузка получалась приличная. Практически в наряд приходилось заступать через сутки, поскольку не все офицеры по своим морально-деловым качествам допускались к несению службы в наряде. Иногда месяцами работали без выходных. Два раза в год во время призыва молодых солдат, для их первоначального обучения создавались временные подразделения, в которых два–три месяцев учили молодых солдат азам военной службы. В такие подразделения отбирали наиболее подготовленных грамотных офицеров, с должностей, как правило, на ступень выше.

На должность командира взвода назначали, как правило, заместителя командира роты, на должность командира роты молодых солдат – заместителя командира батальона. От полка командиром батальона молодых солдат назначали обычно начальника разведки майора В. Кудрявцева (свой, доморощенный, полковой Канарис), в последствие – майора В. Кривенко. Ответственность и нагрузка на них ложилась колоссальная, но, обладая большим служебным опытом, эти офицеры могли организовать подготовку и офицеров администрации и молодых солдат надлежащим образом.

…Личный состав роты численностью 100–120 человек учили строевым приемам, стрельбе и десантированию.

Занимались от подъема до отбоя, располагались на учебном центре в двадцати километрах от Тулы.

Домой удавалось попасть только поздно вечером, когда, оставив ответственных, выходили «голосовать» на трассу Москва–Симферополь. В то время обстановка была спокойная и, офицеров, «голосующих» вдоль дороги, всегда подвозили до Тулы.

В последствии, с ухудшением криминальной обстановки в стране, частники перестали брать; добираться стало гораздо труднее. Своего автобуса, на котором можно без хлопот добраться до города, как не было, так и нет до сих пор. Некоторые офицеры не выдерживали, начинали потихоньку выпивать и, в конце концов, спивались и увольнялись из рядов Вооруженных Сил.

Выдерживали наиболее крепкие, и, в первую очередь, в моральном плане. Те, у кого хватало терпения и желания работать, росли, продвигались по службе. Обучая молодых солдат, офицер имел реальную возможность показать результаты своей работы, поскольку подготовке молодых солдат уделялось большое внимание, как командованием полка, так и дивизии, и работа каждого всегда – на виду. Всё это вызывало желание показать свою работу, велось соревнование между взводами, иногда и не совсем правильное. Однажды, когда командир взвода молодых солдат лейтенант           В. Израилев, чтобы обойти соседний взвод перед стрельбой выкрутил на один два оборота у автоматов соседнего взвода мушки. На стрельбе это, конечно, обнаружилось. Потому что, такого быть не могло в принципе, поскольку перед стрельбой всё оружие тщательно пристреливалось. В целом, для желающего отличиться таким способом, всё обошлось без тяжелых последствий, но этот случай стал достоянием всего полка, и от насмешек «отличник» не знал куда деваться.

Как бы то ни было, взвод под моим командованием практически всегда занимал ведущее место, за что я поощрялся неоднократно грамотами и ценными подарками, а солдаты, подготовленные мной, всегда достойно служили в подразделениях полка.

 

Июль–сентябрь 2017 года,

Москва–Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЗАМПОЛИТ ПЕРВОГО БАТАЛЬОНА

 

Ковалёв  Валерий  Георгиевич,

родился 13.10.1948

в Туле –

умер 17.11.2021

в Москве, похоронен в Туле.

 

В 1966 году окончил Тульскую школу № 22, в 1971 году – Тульский педагогический институт, в этом же году был призван в ряды Советской Армии (51-й гвардейский парашютно-десантный полк). После срочной службы работал секретарём комитета комсомола завода «Красный Октябрь», заместителем директора средней школы № 18 города Тулы. В 1975 году написал рапорт о желании продолжить свою карьеру на военной службе. В 1975–1977 годах – секретарь комитета комсомола 51-го гвардейского парашютно-десантного полка, в 1977–1981 годах – заместитель командира 1-го парашютно-десантного батальона по политической части (замполит) этого же полка. С марта 1981 года по март 1983 года – участник боевых действий в Афганистане. Заочно окончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. Занимал должности пропагандиста полка, заместителя командира полка по политической части. С 1988 года – преподаватель военной кафедры Высшей комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ. В 1992 году уволен из рядов Вооружённых Сил. После увольнения работал пять лет в центральном аппарате МЧС РФ, из них четыре года – советником министра. С 1999 года работает в различных коммерческих фирмах.

В 1987 году стал победителем Всесоюзного телевизионного конкурса «Когда поют солдаты», в 1990 году – конкурса «Виктория». Постоянно участвует в телевизионных передачах, автор стихов и музыки.

Награждён орденом Красной Звезды, медалями.

Авторское отступление.

Биография Валерки Ковалёва начиналась, вернее, продолжалась на моих глазах: с семьдесят второго по восемьдесят первый год мы вместе служили в 51-й гвардейском парашютно-десантном полку, а четыре года – в одном, в первом батальоне этого же полка. Но не о службе сейчас хочу поведать.

 

 

В 2009 году в Москве вышла великолепная книга: «Комиссары крылатой пехоты», в которой имеются страницы, посвящённые Ковалёву. Он прислал мне две такие книги. Одну – персонально мне с дарственной надписью: «Другу Николаю Макарову с искренними чувствами, пожеланиями добра, счастья, здоровья. Валерий Ковалёв. Октябрь 2009». Вторую книгу он просил передать своей школьной классной руководительнице Жанне Дмитриевне Кондаковой, с посвящением на всю страницу.

Через пару дней я встретился с Жанной Дмитриевной. Как она была рада этой книге, как молодо заблестели её усталые глаза, сколько восторженных слов она сказала о своём любимом ученике. Она до сих пор хранит все его школьные сочинения, помнит наизусть многие его стихотворения… Постоянно перезванивается со своим учеником, при каждом приезде Валерия в Тулу они встречаются и говорят, говорят, говорят…

Мне она сказала, что пора бы и ему самому выпустить книгу своих стихов, своих школьных сочинений, своих воспоминаний…

Остановлюсь на этом, а далее – стихи Ковалёва…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Я свой маршальский жезл зашвырну на далёкую полку.

Ни к чему мне теперь генеральский широкий лампас?

Говорят, что от армии нет для Отечества толку,

Что престиж офицерства иссяк и, как свечка, угас.

 

Мол, поручик Голицын не взял бы с собою в атаку,

Не поём мы романсы и многих не знаем стихов.

Что мы лишь в ресторанах способны на пьяную драку,

Мол, не любим острить и не ведаем тонких грехов.

 

Прыщеватый юнец рассуждает о службе военной,

Вслед за ним выступает с высоких трибун депутат.

Нет, ругают не все, но усердствуют так вдохновенно

Те, кто лишь из кино узнают, что такое солдат.

 

Безквартирный майор, воевавший в далёком Афгане,

Потерявший здоровье в ракетных войсках капитан

Пусть расскажут о том, как простые российские «Вани»

Исправляют ошибки правительств республик и стран.

 

Состраданья не ждём от правителей, партий и судей,

Но хотелось бы знать: кто, куда и зачем нас пошлёт?

Не пристало нам быть на ролях бессловесных орудий,

Выполняя приказы, которых не отдал народ.

 

Поднимите же головы, вы, лейтенанты стройбата!

И полковник десантник, участник недавней войны.

Перетерпим обиды, в запас уходить рановато,

Впереди перемены, в которых мы будем нужны.

 

Всё же маршальский жезл я не брошу на пыльную полку,

Мне с тобой по пути, офицерства лихой эскадрон.

Кто сказал, что от армии нет для Отечества толку?!

Не пришло ещё время отречься от наших погон.

 

 

 

 

 

Истоки

 

Под лёд машина ушла с треском,

Её бы за крюк – да вода холодна,

И мальчик босой, словно с древней фрески,

Шагнул в полынью, в темноту у дна.

Скажи мне, где начало железной воли,

Скажи мне, где корни мужской силы?

Всё просто… истоки – в женской доле,

В руках матерей, что нас взрастили.

 

– Держу, не брошу, – кричат мне сверху,

Скользкие стропы руки сжигают…

Один парашют на двоих – вот мерка,

Которой мужскую жизнь измеряют.

Скажи мне, где корни солдатской отваги,

Скажи мне, корни солдатской жизни?

Они – деревни, леса и овраги

Родной земли, многоликой Отчизны.

– Живьём не возьмёшь, – прошептали губы,

 

Кольцо гранаты – в бессмертье дверца,

И взрыв прогремел, как победные трубы,

Сразив врага, разорвавшимся сердцем.

Скажи мне, где корни презрения к смерти

И где истоки высокого долга?

Они – в отцах, что шагнули в бессмертье,

Они в той войне, где Москва и Волга!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Крылатая  пехота

 

Прощается с бетонной полосою,

Уходит в поднебесье самолёт…

Нам снова в тыл врага лететь с тобою,

Нас вновь тяжёлый бой сегодня ждёт.

 

Оружье наше – грозные машины,

Надёжный, безотказный автомат…

В десанте служат настоящие мужчины,

Не зря в народе это говорят.

 

Раскрыты люки, слышен звук сирены,

И парашют рванётся словно стяг,

Десантной дружбы мы узнали цену,

И пусть об этом помнит злобный враг.

 

А если грозы грянут над Землюю,

И чёрной тучей налетит война –

За наш народ мы встанем, как один, стеною

И пусть на нас надеется страна.

 

Береты голубые, цвета неба,

Холодный ум и твёрдая рука,

Мы знаем цену мира, цену хлеба –

Недаром мы – десантные войска…

 

И вновь взлетают в небо самолёты,

И вновь для нас с тобой Земля мала…

Уходит в бой ночной крылатая пехота,

Все звёзды собирая в купола.

 

 

 

 

 

 

 

 

Российский  вальс

 

На землю России ступите дожди,

Умойте её легкокрылые воды,

Нам долго не видеть лазурной погоды,

Ты быстрого счастья, Россия, не жди.

Портреты вождей улыбались в усы,

Мы рвались в глубины, не ведая брода…

В той бешенной гонке сгорали народы

И врали безбожно Фемиды весы.

Как же хочу я увидеть счастливой тебя,

Только б хватило терпенья и силы…

Нам бы дожить до счастливого, светлого дня

Нашей России…

 

Куда ни взгляни – всюду холод в глазах,

Душа в дефиците, а хамство – в избытке…

Подайте земле моей с миру по нитке

Людской доброты, что заменит нам страх.

Иссохшие нивы, дороги в пыли,

Но все мы богаты, в стране много танков,

Не все грамотеи сбежали в загранку

И всё ж мы – шестая частица Земли.

Как же хочу я увидеть счастливой тебя,

Только б хватило терпенья и силы…

Нам бы дожить до счастливого, светлого дня

Нашей России…

 

Как трудно подняться, когда тебя бьют…

Хоть тяжек наш крест, да минуют невзгоды.

Умейте Россию любить в непогоду,

И буйные штормы её не согнут.

Дымы инквизиций не застите взгляд,

Останьтесь в прошедшем бесславные годы,

Омойте Россию студёные воды,

Ей нет и не будет дороги назад.

 

 

 

Как же хочу я увидеть счастливой тебя,

Только б хватило терпенья и силы…

Нам бы дожить до счастливого, светлого дня

Нашей России…

 

Декабрь 2009 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЗАКОН БУМЕРАНГА

 

Мискевич Александр Николаевич,

родился 21.02.1958.

 

Мне до сих пор не понятно, как Сашка Мискевич со своим неординарным, а оттого и неудобным для начальства характером, дослужился до полковника?

Откуда сомнения? Поясню.

Окончив в восемьдесят первом году Военно-медицинский факультет в Томске, он заменил меня в первом батальоне 51-го полка. Став батальонным врачом и видя, как комбат – подполковник Буй – готовит себе, якобы маскирующую, форму лейтенанта с красными погонами, молодой военный врач не раздумывал ни минуты. При первой же встречи с дивизионным медицинским начальством он изъявляет желание тоже участвовать в событиях – помните? – в Польше. К счастью, мы тогда не ввязались во внутренние «разборки» поляков, но просьбу Мискевича о «заграничной турпоездке» удовлетворили: всего через три месяца после получения диплома о высшем образовании  он пересекал границу Афганистана.

– Саш, – я в гостях у него дома: за окном по снегу гуляет краснолапая стая гусей, в камине потрескивают берёзовые полешки, в фарфоровых чашках налит густоароматный чай из сибирских трав, его жена примостилась рядом с мужем, – был же тогда приказ: молодых лейтенантов отправлять в Афганистан только через год адаптации в войсках в Союзе.

– Сам напросился, – смеётся жена.

– Ничуть не жалею, что с первых дней службы оказался на войне.

Первое лирическое отступление.

В Афганистане Мискевич служил врачом третьего батальона 345-го полка в Баграме. Из «боевых» не вылезал, выполняя не только свои прямые врачебные обязанности: командир боевой машины, командир разведдозора, старший на отдельном направлении – вот не полный перечень его обязанностей, которыми он не гнушался.

– Его никто не заставлял, – будто бы жалуется жена, но в голосе слышится неприкрытая гордость за мужа. – Сам лез во все «дыры».

– Не преувеличивай. – Он добродушно похлопывает жену по плечу.

– Чего, чего – не преувеличивай? – Она, вроде бы, не на шутку, возмущается его безрассудным поведением лейтенантской молодости. – Твой же комбат, когда приезжал в отпуск, просил меня, чтобы в письмах обуздала, окоротила тебя от «похождений». Тебе бы всё шуточки, а там была настоящая война.

Сашка рассмеялся.

– Это – ты мне рассказываешь про Афганистан?

– Хорошо, тогда расскажи, как ты две недели сидел с батальоном  в горах. – Просит жена.

– Что рассказывать-то? – Начиная рассказ, Мискевич и не думал задумываться, как будто всё происходило вчера, в крайнем случае, позавчера. – Выполняя задачу, батальон поднялся на гору в три с лишним километра высотой. Караулим караван день, два, завьюжило прилично, вертолёты в такую погоду долетают только до долины и сбрасывают нам пропитание. Пять-шесть человек спускаются за продуктами и несут на пятьдесят человек продукты…

– Постой, постой, – перебиваю его, вспоминая численный состав батальона. – В батальоне – около трёхсот человек, а ты говоришь, что в горах находилось  пятьдесят – плюс-минус – человек.

– Всё правильно: в приказах на «боевые» так и значилось, что задачу выполняет батальон. И никого не интересует – сколько в батальоне человек.

– Ладно, приказ есть приказ и его надо выполнять. Но где же находились другие подразделения батальона?

– Больные – брюшняк, гепатит, дизентерия, раненые, отпуска, командировки, сопровождение колонн, несение службы на «зимних» квартирах в Баграме; девятая рота – на охране фабрики, седьмая рота – в Пули-Хумри. Такой вот расклад: задачу батальона в этот раз выполняла восьмая рота с приданными силами.

– Не густо!?

– Задачу-то мы выполнили. Дело – не в этом. Пятерых, которых посылали за продовольствием, думаешь, что из коробок сухпайков приносили?

– Сахар, чай, тушёнку… – Перечисляю вслух: сам не один «сухпэ» за время службы на учениях употреблял по прямому назначению.

– Правильно. Остальное всё сжигалось внизу. Две недели, не то чтобы жили впроголодь, голодали. Застрелили горного барана, стали мясо варить – вода кипит, а пальцы не обжигает. Три с половиной тысячи высота – так и съели сырого барана.

– Житуха, не приведи…

– Спали стоя под мокрым снегом, курили сухие листья, выкопанные из-под снега: был, хотя бы, запах дыма. Через две недели с гор спустились полсотни полускелетов, но задание выполнили.

– У него таких случаев, – опять подаёт голос жена.

– Знаю: сам наблюдал его в «деле» во время «тушения пожара» в Азербайджане в девяностом году.

– На целую книгу хватит, подхватывает Александр.

– Внукам есть, что рассказать. Но продолжим. Вернулся ты из Афганистана: медаль «За отвагу», орден Красной Звезды…

– Медаль в наличии, а орден до сих пор не могут найти. Сейчас в Центральном архиве армии документы разыскивают – надеюсь, найдут.

Второе лирическое отступление.

После Афганистана гвардии старшего лейтенанта медицинской службы Александра Мискевича назначают на должность начальника медицинского пункта 51-го полка. Через четыре года медицинский пункт, под его началом, становится одним из лучших в Воздушно-десантных войсках. Два плюс четыре – шесть лет службы и ни одного повышения квалификации, ни одной учёбы.    Он просится на учёбу, но дивизионное медицинское начальство категорически настроено против, неизвестно какими аргументами мотивируя отказ.

– Алексеич, – он ехидно улыбается, – это ведь по твоему совету я оказался на учёбе. Ты мне подсказал, как обойти все препоны начальства и в то же время, якобы, не нарушая Уставы.

– Сань, откровенно говоря, не припоминаю. Но если было в том моём совете что-то авантюрного и не совсем законного, то, да,  кроме меня – без лишней скромности – тебе было некому посоветовать.

– Вот, вот – «без лишней скромности».

– Что об этом говорить? Разве упомнишь – я и не помню, и не стараюсь помнить – кому, когда помог добрым советом или добрым делом.

– А плохих советов ты за всю службу никому не давал и дел подлых не творил.

– Хватит петь дифирамбы – разговор-то о тебе, а не обо мне.

– Всё переплетается в жизни.

– Ты лучше расскажи – выпало из памяти – что за переполох был, когда за тобой командующий Московским военным округом прислал личный вертолёт?

– Как ты знаешь, выучился я на ЛОР-врача и меня перевели служить (опять с твоей помощью) в медсанбат командиром приёмно-сортировочного взвода. Лечил всех: солдат, офицеров, командира дивизии, командующего ВДВ генерал-полковника Николая Васильевича Калинина. И, когда его перевели командовать округом, он, как-то находясь на учениях в Гороховецких лагерях, «посадил голос». Окружным специалистам он почему-то не доверял и поэтому прислал за мной вертолёт. Переполох был в медсанбате – жуть.

– И после этого ты делаешь «стремительную» карьеру?

– Точно – «стремительную». В гарнизонном госпитале в наличии –  вакантная должность начальника ЛОР-отделения. Опять – не обессудь – твоими советами собираю нужные документы и везу их в округ. Кадровики говорят: «Всё, мол, нормально, все документы привёз, но нужно ещё две карточки размером три на четыре».

– В личном деле всё же имелось?

– Я так и сказал, а мне опять говорят, что не хватает двух карточек три на четыре. «Хорошо, – говорю в кадрах, – пойду сейчас сфотографируюсь». Умные люди подсказали, что три на четыре это – не фотокарточки, а ковры три на четыре метра.

– Не хило.

– Это – не беда. Приходит приказ на моё убытие в госпиталь, а командир батальона меня не отпускает, спрятав у себя в сейфе все бумаги. А через некоторое время, отдав мне на руки предписание на убытие, звонит начальнику госпиталя и самыми чёрными красками даёт мне характеристику. Подполковник Елизаров встречает меня настороженно, где-то даже – враждебно…

– И это – тоже помню. Помню также, что в госпитале, пробыв без году неделю, тебя коммунисты госпиталя избирают секретарём первичной парторганизации. В те времена – это что-то значило: и в уважении, и в доверии, и в имении чести.

– Да, последний секретарь в госпитале.

Третье лирическое отступление.

Во время событий в Азербайджане, после месячного пребывания, успев за это время заслужить орден «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени, Мискевичу по семейным обстоятельствам командир дивизии Лебедь,  только что получив генерала, объявляет отпуск на десять суток с вручением отпускного билета. Но, приехав в Тулу, командир медсанбата не отпускает Мискевича, даже не потрудившись чем-то свою отмену приказа вышестоящего начальника объяснить. Естественно, в силу своего прямолинейного, бескомпромиссного характера, Мискевич посылает командира медсанбата по известному адресу и улетает в своё Молчаново, что в Томской области. Отпускной же туда выписан – по неотложным семейным обстоятельствам.

– И командир медсанбата объявляет меня во всесоюзный розыск.

– Да, натерпелся ты с ним.

– Что об этом говорить. – Добавляет жена. – А в госпитале, когда гарнизонный госпиталь стал Центральным госпиталем ВДВ и когда Саша приехал из Югославии, как на него руководство госпиталя насело…

– Не надо о плохом. Тем более, всё – позади. Всё возвращается на круги своя…

 

3–4 января 2010 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СЕКРЕТАРЬ КОМИТЕТА КОМСОМОЛА

 

Миско Геннадий Георгиевич,

родился 19.11.1953

в Порт–Артуре, КНР.

 

Как-то в разговоре с одним бывшим замполитом полка, подполковником запаса, в его словах промелькнуло с нескрываемым презрением и брезгливостью, что, дескать, в Афганистане комсомольские работники только бренчали на гитарах и за это получали награды. Я не поверил и не верю в это.

У моего визави, майора юстиции, Геннадии Георгиевиче Миско – два ордена Красной Звезды. За Афганистан. И три афганские медали за личную храбрость и мужество.

Генку Миско я знаю с ноября 1972 года, когда он сержантом пришёл служить из «учебки»  в 4-ю роту 51-го Тульского парашютно-десантного полка. После школы прапорщиков, прослужив несколько месяцев старшиной 9-ой роты, ему (как лучшему ротному старшине полка) доверяют вместе с капитаном Новиковым (лучшему ротному командиру полка) формировать штатную полковую разведывательную роту. В 1977 году гвардии старший прапорщик Миско становится секретарём комсомольской организации 1-го парашютно-десантного батальона. Он никогда в своей работе не отделывался только написанием всяческих и разных бумажек. Комсомольской секретарь всегда в гуще всех батальонных дел и мероприятий. На учениях и манёврах – только в передовом отряде, только на переднем крае. Зимой на лыжах, летом в пешем строю вместе с рядовыми комсомольцами. Он везде работал, «пахал» и, конечно, служил только в полную силу, только по «полной программе». И никак иначе. Поверьте – я всё это видел собственными глазами   (в 1-м батальоне мы с ним прослужили вместе пять лет – с 1977 по 1981 год). В 1980 он году заканчивает экстерном Рязанское десантное училище. С 1982 года возглавляет комитет комсомола отдельного батальона связи 106-ой гвардейской воздушно-десантной дивизии. Комсомольская организация батальона связи вскоре становится лучшей в дивизии.

 

– В Афганистане я оказался в июле 1987 года, – вспоминает майор юстиции, – секретарём комитета комсомола 1-го парашютно-десантного батальона 345-го полка в Баграме.

Секретарь комитета комсомола – непыльная, неопасная, штабная работёнка подумает обыватель. Может быть. А может и не быть. С первого дня пребывания в Афганистане и до крайнего – 11 февраля 1989 года – Миско участвует во всех боевых операциях батальона, выполняя обязанности то командира взвода, то старшины роты. Постоянные, почти без передыха, боевые стычки с «духами».

– Сколько боевых выходов всё же ты совершил? – Задаю ему вопрос.

– Кому нужна такая статистика? Я и не считал. Много, много боёв. Постоянные бои с небольшими перерывами на отдых. Наш первый и третий батальоны участвовали в операции «Магистраль».

Лирическое пояснение.

Операция «Магистраль» – это обеспечение доставки всевозможных грузов в отдалённые населённые пункты Афганистана по горным дорогам со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Наши два батальона отгоняли «духов» от дороги, ведущей к населённому пункту Хост, что рядом с границей Пакистана, где располагался базовый район «мятежников». В нашу задачу входило обеспечить безопасность колонн с грузами (порой в колонну входило до двух тысяч единиц техники).

Да, «духов» как магнитом притягивали наши колонны. Отогнали в одном месте, глядь: «духи» в другом начинают копошиться. Отогнали оттуда, а они уже в третьем месте. Наши по ночам занимали господствующие высотки, не хуже местных ориентируясь в горах Гиндукуша. Помните нашумевший фильм Фёдора Бондарчука «Девятая рота»?

– Девятая рота занимала тогда высоту 3234, а я со своими бойцами взвода находился чуть ниже на соседней высоте то ли 2824, то ли 2428 (не помню сейчас), – продолжает Миско, – и только по чистой случайности, а скорее, по законам физики реактивные снаряды «духов» перелетали нашу высоту и все «доставались» девятой роте. А реактивных снарядов у «духов» было не меряно.         И, к большому сожалению, девятой роте мы ничем помочь не могли. Сами вели непрерывные бои. И это,  кажется, что высоты наши располагались близко – по прямой  так и было. В горах расстояния совсем по другому измеряются. Мы просто физически не могли прийти им на помощь. За ту операцию в январе 1988 года меня наградили первым орденом Красной Звезды.

– Второй орден – за что?

– После вывода нашего пехотного батальона из населённого пункта Бараки там стала гарнизоном афганская десантная бригада. Но «духи» их оттуда «попросили», просто на просто с боями выгнали то есть. И нам пришлось восстанавливать Статус Кво, повторно обеспечивая выдвижение афганской десантной бригады в Бараки. И опять мне пришлось командовать взводом.

Скупые, без пафоса и придыхания, слова о той Афганской войне, о буднях той Афганской войны, об обычной  «непыльной, неопасной, штабной работёнки» секретаря комитета комсомола 1-го парашютно-десантного батальона 345-го полка. В Баграме. В Афганистане. Так настоящие комиссары и настоящие политруки поднимали бойцов Красной Армии в атаку в той далёкой Великой войне и в первых рядах вставали на защиту нашей Родины. И побеждали.

– Хотя бы что-нибудь необычного, экзотического в твоей жизни происходило, случалось? О чём сам можешь сказать без лишней скромности?

– Конечно: место рождение – Порт-Артур, Китайская народная республика. В семье военнослужащего 19 ноября 1953 года появился на свет будущий майор юстиции.

И авторское дополнение: появился на свет будущий гвардии старший прапорщик Воздушно-десантных войск Геннадий Миско.

 

Октябрь 2009 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СВЕТЛАЯ ДУША

 

Мордвинцев Виктор Владимирович,

родился 14.08.1944

в Благовещенске

Амурской области –

умер 10.10.2006

в Туле.

 

Как обидно, что при жизни мы с ним так и не встретились семьями, не поговорили о житье-бытье, не вспомнили товарищей-однополчан. Нет, ошибаюсь – встречались и вспоминали мы с ним часто, но без жён. И вот сейчас я встретился со Светланой Мордвинцевой – два овдовевших человека вспоминают о Викторе Мордвинцеве.

– Мой Виктор был, как сейчас модно выражаться, с чистой, белой аурой. – Светлана горестно вздыхает. – Он за всю нашу жизнь ни разу не повысил на меня голос. С получки ли, с пенсии ли всегда покупал мне самых дорогих конфет, а себе – «чекушку». И на мои протесты по поводу конфет, всегда говорил, что, мол, ешь – кто тебе ещё, когда таких купит. В последние дни жизни он будто бы предчувствовал свой скорый конец, говоря мне, чтобы я сидела дома и не работала, дескать – успеешь, наработаешься. И ещё говорил, чтобы после его смерти я не горевала долго, а нашла себе состоятельного мужчину, обязательно только состоятельного. На что я отшучивалась:  «Мне кроме тебя никто не нужен и не болтай ерунды».

Она опять горестно вздыхает и с нежностью в голосе продолжает.

– Ты знаешь, а я видела душу Виктора. Ещё не прошло и сорока дней с его кончины, как однажды, придя  с улицы в квартиру, вижу, как котёнок будто бы играет с человеком-невидимкой. Пригляделась и вижу над котёнком с ладонь полупрозрачное облачко и машинально проговорила: «А, это ты с Виктором играешь!». Облачко, чуть сгустившись, медленно под дверью уплыло в другую комнату. И никакого страха – только непонятная умиротворённость и спокойствие.

Поговорили, посмотрели фотографии, и я рассказал Светлане Мордвинцевой один эпизод из моей и её мужа армейской жизни в далёком семьдесят втором году прошлого века.

 

Отрывок из книги «Записки батальонного врача».

«…С Витькой Мордвинцевым в 1-й батальон 51-го полка мы пришли одновременно осенью 1972 года. Он – из Костромского полка на должность командира батареи СПГ (батарея СПГ – батарея станковых противотанковых гранатомётов), я – на должность батальонного врача. С первых дней мы с  ним сразу и подружились. Шефство над нами взял начальник штаба батальона гвардии майор Полунеев, самый «ветеранистый» офицер батальона, воспитывающий подчинённых весьма своеобразно. Жёстко. И жестоко.  Где-то даже и подло…

…Как-то, в конце рабочего дня, Полунеев говорит мне:

– Доктор, пошли, проверим батарею.

Приходим. Замечаний по моей специфике (наличие туалетных принадлежностей у личного состава в тумбочках, наличие ножных полотенец, прикроватные коврики, ночные тапочки, чистота и порядок во всех комнатах расположения, дезинфекция умывальной комнаты и туалета и т. д. и т. п.) особенно и нет. Но начальник штаба батальона устремился сразу в каптерку, где хранится все имущество батареи (кроме оружия). Захожу туда и я, а там… уже накрыт стол. Дастархан. Персонально – начальнику штаба. И сопровождающему его лицу. Представляется новый командир батареи. «Представляется», как принято, «Трёхшереножным строем»: сам, бутылка, закуска.

Выпили. Закусили. Еще раз выпили. Еще раз закусили. Потом повторили. Затем…

На утро, как только комбат, гвардии майор Нестеров, появляется в штабе батальона, Полунеев ему и замечает, как бы мимоходом:

– Комбат! А в батарее у нас – пьянка!! Вчера была!!!

Нестерову такие безобразные безобразия в его батальоне – что десяток красных тряпок для разъяренного быка. А, учитывая его импульсивный, холерическо-суворовский характер, командира батареи Мордвинцева ждало, как минимум, четвертование.

– Доктор! За мной!

И мы втроем, почти бегом, врываемся в расположение батареи.

– Где? Почему? Убью! Мордвинцев! Не успел! Прийти! А уже? Пьянку! Организовал! В батарее?

Ничего не понимая, командир батареи пытается оправдаться. Доказать обратное. Ибо, дескать, это какое-то досадное недоразумение…

Но Полунеев тянет за рукав командира батальона в каптерку. Мы все следуем за ними. А там… а там начальник штаба первого батальона гвардии майор Полунеев Виктор Федорович достает под очумелым, затравленным взглядом Мордвинцева, из валенок… одну бутылку. Пустую. Из-под водки! Вторую. Пустую. Из-под водки!! Третью. Пустую. Из-под водки!!! Вчерашние бутылки. Выпитые им самим и «К^о» бутылки…

– За собой всё всегда нужно убирать! – и Нестерову. – Пошли отсюда. Я уже во всем разобрался. И наказал. Своей властью…».

Краткая биографическая справка.

После окончания школы в 1962 году, год служил в танковых войсках в ГСВГ.

В 1963–1967 годах – учёба в Ленинградском артиллерийском училище.

Участник боевых действий в Афганистане.

Награждён орденом Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги», другими медалями.

12 декабря 2010 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

МЕСТО РОЖДЕНИЯ – КРАЙ БЕРЁЗОВОГО СИТЦА

 

Нечаев Николай Сергеевич,

родился 03.12.1955

на хуторе Жуковские Выселки

Клепиковского района

Рязанской области.

 

Четыре года (1977–1981) с Николаем Нечаевым мы служили вместе в 1-м гвардейском парашютно-десантном батальоне              51-го гвардейского парашютно-десантного полка 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии: он – командиром взвода в 1-й гвардейской парашютно-десантной роте, я – врачом батальона.   С самого нашего знакомства и до сих пор он неизменно обращается ко мне «дядя Коля», в ответ слыша неизменное «Колька».

Из простой русской семьи он с раннего детства дышал одним воздухом с великими своими земляками, впитывая в себя прелести родной земли. Хутор, где Николай родился и жил описан в рассказе Константина Паустовского «Кордон 273», в районном центре Спас-Клепики учился в школе Сергей Есенин. Дальше – больше: в Калининском Суворовском военном училище до него учились внуки Чапаева, командарм-40 Борис Громов; в Рязанском десантном училище одновременно с ним служили командиром 1-й роты гвардии старший лейтенант Павел Сергеевич Грачёв, а командиром взвода в       1-й роте – гвардии лейтенант Александр Иванович Лебедь.

С такими «связями» и самому неприлично, мягко говоря, ударять в грязь лицом. Наоборот, взвод, которым командовал гвардии лейтенант (затем – гвардии старший лейтенант) Николай Нечаев, всего через год стал лучшим в полку. И недаром он один из немногих в полку был награждён медалью «За трудовое отличие» за активное участие в подготовке и проведении Московской Олимпиады в             1980 году.

– Обязательно отметь, – просит Нечаев «Колька» в телефонном разговоре, – что в 1972 году в парадной коробке суворовцев участвовал в 100-м Параде на Красной Площади в Москве.

 

 

 

Биографическая справка.

Учёба:

  – до 7-го класса учёба в Ольгинской начальной школе, Гришинской средней школе Клепиковского района Рязанской области;

  – 8 класс окончил в средней школе № 4 города Владимира;

  – 1971–1973 годы – учёба в Калининском (ныне – Тверское) Суворовском военном училище;

  – 1973–1977 годы – учёба в Рязанском высшем военном дважды Краснознамённом десантном училище имени Ленинского Комсомола;

  – 1989–1993 годы – учёба на заочном факультете Военной академии имени М. В. Фрунзе.

Служба:

  – 1977–1981 годы – командир взвода 1-й парашютно-десантной роты    51-го гвардейского парашютно-десантного полка;

  – декабрь 1981 года – январь 1985 года – командир комендантской роты 106-й гв. вдд;

  – январь 1985 года – июнь 1985 года – командир парашютно-десантной роты 51-го гв. пдп;

  – июль 1985 года – 31 декабря 1987 года – 103-я гв. вдд (Афганистан): оперативный дежурный ЦБУ 317 гв. пдп, начальник штаба батальона;

  – январь–июнь 1988 года – начальник штаба рембата              106-й гв. вдд;

  – июнь 1988 года – сентябрь 1990 года – начальник штаба           1–го гв. пдб   51 гв. пдп;

  – сентябрь 1990 года – июнь 1991 года – командир                     1-го гвардейского парашютно-десантного батальона 51-го гв. пдп;

  – июнь 1991 года – октябрь 1993 года – заместитель начальника оперативного отделения штаба 21 овддбр (Кутаиси, Ставрополь);

  – октябрь 1993 года – ноябрь 1999 года – старший помощник начальника оперативного отделения штаба 106-й гв. вдд;

  – июль 1996 года – август 1987 года – старший помощник начальника оперативного отделения 1-й овдбр на территории Боснии и Герцоговины;

  – ноябрь 1999 года – декабрь 2000 года – начальник штаба          10-й опдб Миротворческих Сил РФ в городе Гудаута (Абхазия);

  – декабрь 2000 года – июнь 2001 года – неоднократные командировки в «горячие точки» на Северном Кавказе;

  – 31 июля – 2 ноября 2001 года – заместитель командира            22-го опдп Миротворческих Сил в Боснии и Герцоговине;

  – 3 апреля 2002 года – декабрь 2007 года – оперативное управление штаба ВДВ: старший офицер, начальник группы;

  – декабрь 2007 года – уволен в запас в звании полковника Российской армии.

Выслуга лет:

  – в календарном исчислении – 34 года (с учётом СВУ – 36 лет);

  – в льготном исчислении – 54 года.

Награды:

  – ордена Красной Звезды, «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени, «Мужества», «За военные заслуги»;

  – медали «За боевые заслуги», «За трудовое отличие»,               «За укрепление боевого содружества», «За боевое братство»              (2 ООНовские медали), другими медалями.

Май 2013 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

С ДУШОЙ ДЕРЕВЕНСКОГО ПАРЕНЬКА

 

Новиков Владимир Иванович,

родился 24.11.1947 –

умер 18.06.2011

в Туле.

 

Со своими сослуживцами по полку и дивизии (по 51-у гвар- дейскому парашютно-десантному полку и по 106-й гвардейской воздушно-десантной дивизии) мне приходится встречаться почти ежедневно. Не считая своих коллег – военных медиков, чаще всего пути-дороги пересекаются с Володькой Новиковым. Для кого-то он – гвардии подполковник запаса Новиков. Для кого-то – Владимир Иванович. Для меня он – Володька (некоторые жёны возмущаются, когда звонишь по телефону и просишь позвать мужа, обращаясь запанибратски, по имени: как так – её муж – величина, дед давно, а тут – Володька?). Володька, Володька из того, так далёкого, семьдесят третьего года, когда он лейтенантом пришёл в наш полк из Ферганской дивизии (в 1970 году Новиков закончил Рязанское «Два Ку-Ку» – Рязанское высшее воздушно-десантное командное дважды Краснознамённое училище имени Ленинского Комсомола). Пришёл и сразу принял роту. Лейтенантом принял. Трижды его рота становилась по итогам проверок «отличной» ротой. И на базе этой роты ему было доверено формировать разведроту полка, а затем и командовать ею.

– Помнишь, – это он меня спрашивает, – карантин?

Как мне тот карантин не помнить? Прибыла к нам в полк очередная группа сержантов (под сто человек) из «учебки». Все – контактные с больными гепатитом.  Их, естественно, изолировали: отдельная казарма, отдельное питание, отдельные занятия, ежедневная проверка каждого на симптомы гепатита и т. д., и т. п. Командиром подразделения назначили гвардии майора Новикова, меня – врачом карантина и плюс – два взводных. Так мы и провели этим составом без замены сорок пять суток  в двадцати километрах от Тулы, на нашем Учебном центре – не заболев сами, не госпитализировав ни одного подчинённого. Полностью выполнив поставленную перед нами задачу.

– А ты помнишь? – Теперь моя очередь задавать ему вопрос.

Перед строем полка гвардии майору Новикову вручается Бронзовая медаль ВДНХ (ВДНХ – Выставка достижений народного хозяйства. Была, была такая выставка в столице нашей Родины.) «За достигнутые успехи в развитии народного хозяйства СССР». Во, как! В мае 1981 года он за эти же «Успехи» награждается сугубо гражданским орденом – орденом «Знак Почёта».  Какие же такие – эти «Успехи»? С чем их едят?

Цитата из Постановления Бюро ЦК ВЛКСМ: «…рассмотрели итоги социалистического соревнования воинов-автомобилистов по перевозке сельскохозяйственных грузов урожая 1980 года …признали победителем соревнования…». «Целина» – так называли сводный батальон военнослужащих каждый год (в те – далёкие времена) убывающий на уборку урожая в различные регионы страны. В такие командировки ротным командиром дважды назначали и заместителя командира батальона гвардии майора Владимира Новикова.

В 1982 году у него новая командировка. На два года. В Афга – нистан. В Баграм.

– О той войне? Что рассказывать? Ты сам был – всё знаешь.          О многом написано в газетах и книгах, сняты фильмы документальные и художественные. Война – она и есть война.

Он, конечно же, скромничает. За Афганистан у него два ордена: орден Красной Звезды и орден «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени. Награды (не только в Афганистане) за красивые глаза, за «просто так» не давали. Он воевал, он честно выполнял свой воинский, свой офицерский долг.

Но он, как и большинство «Афганцев», не любит рассказывать о себе и о той войне.

– Напиши, что найдёшь нужным, что сам сочинишь.

Эх, Вовка, Вовка – как ты был, с лейтенантских времён, скромняга из скромняг, как был до беспредела (до беспредела ли?) бессребреником, таким ты им и остался в свои шестьдесят с хвостиком, с душой деревенского паренька с древней Владимировщины.

Что про тебя сочинять? Не хочешь рассказывать сам про себя?  Хорошо.

 

 

За тебя расскажут экспонаты музея, вернее – не музея, а экспонаты «Комнаты Памяти и Боевой Славы ветеранов боевых действий Тульской области»; хотя – всё же музея, маленького, но музея, который ты (львиная доля в его создании – не отпирайся! – принадлежит тебе) и твои единомышленники с нуля создали своими руками.

В черновике прочитав мои записи, Володька (Володька, Володька, можно – Вовка) повозмущался немного:

– Фактура правильная, но…

– Хватит, хватит – без всяких «но», что «заслужил», о том и написано (хотя и совсем немного) о моём однополчанине, ветеране Воздушно-десантных войск гвардии подполковнике запаса Владимире Ивановиче Новикове, о Володьке…

 

Октябрь 2009 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВОСПОМИНАНИЯ ВАСИЛИЯ ОНУЧКО

 

Онучко Василий Петрович,

родился 10.01.1952

в Казахской ССР –

 умер в 2016 году

в Новомосковске Тульской области.

 

В 1979 году я проходил службу в 345-м гвардейском парашютно-десантном полку (город Ош Киргизской ССР) 105-й гвардейской воздушно-десантной Венской Краснознамённой дивизии.

Полк был на хорошем счету, как у командования дивизии, так и у командования ВДВ. Достаточно сказать, что полк за последние годы завоевывал дважды «Вымпел» Министра Обороны за мужество и успехи в боевой и политической подготовке, а наш          1-й парашютно-десантный батальон, в котором я занимал должность начальника штаба, был на протяжении ряда лет лучшим в полку.

В июне 1979 года полк был поднят по тревоге, с задачей совершить марш Ош–Фергана и сосредоточиться вблизи учебного центра дивизии. Задача была выполнена, полк прибыл в заданный район в назначенное время.

Офицеры и прапорщики полка гадали, в связи, с чем затеяны все эти мероприятия? Высказывали мнения и об Афганистане,  и об Иране, тем более, что в этих государствах обстановка была не из лучших, а в командировку в Иран полк готовился еще летом            1978 года. Затем как-то всё затихло само собой. Но мнение большинства сходилось на том, что нас,  как обычно, помаринуют и отправят к месту постоянной дислокации.

В 20-х числах июня нас вызвал к себе заместитель командующего ВДВ  генерал-лейтенант Гуськов, который прибыл накануне из Москвы с группой офицеров штаба ВДВ. На совещании присутствовали командир полка подполковник Швец, НШ полка и заместители, а так же командование дивизии.

Заместитель командующего довел до нас, что правительство Республики Афганистан во главе с Тараки обратилось к руководству партии и правительству СССР с просьбой: оказать помощь в защите завоеваний апрельской революции. Кроме этого существовала угроза захвата крупнейшего военного аэродрома в Афганистане в пятидесяти километров от Кабула – «Баграм» нашими вечными «друзьями» американцами.

Поэтому на высшем уровне страны решено сформировать на базе 1-го парашютно-десантного батальона отдельный батальон с добавлением военнослужащих,  военной техники и вооружения из частей нашей дивизии и под видом лётно-технического состава направить на аэродром «Баграм». Доукомплектование прошло быстро и успешно. Личный состав отбирался крепкий  физически, умеющий хорошо стрелять, проверенный «органами». Ни у кого не возникало вопросов о том, что нам необходимо было выполнить. Считали за честь то, что нам доверила Родина.

Личный состав переодели в  лётно-технический состав, с лётными эмблемами. Офицеры стали носить знаки различия сержантов. Командир батальона подполковник В. И. Ломакин – старший сержант, заместители командира батальона – сержанты, командиры рот – младшие сержанты и т. д. Настоящие сержанты остались при своих погонах. Кого мы хотели ввести в заблуждение, до сих пор не понятно, хотя управление от этого не ухудшилось, потому что все знали друг друга в лицо.

Началась усиленная боевая подготовка. Стрельбы днем и ночью, тактическая подготовка, информация о военно-политической обстановке в регионе.

Наконец, 7 июля мы загрузились в самолеты Ан-12 и вылетели в Афганистан. На аэродроме  «Баграм» мы приземлились в сумерках, и всю ночь шла разгрузка бронетехники, боеприпасов, продовольствия и личного состава. С нами прилетел генерал-лейтенант Гуськов с группой офицеров штаба ВДВ, которые помогали нам в размещении подразделений на территории аэродрома. Встречал нас советник местного гарнизона генерал-майор Арушутян, получивший, как нам рассказали, позднее генерала по личной просьбе Тараки, за его смелость. С ним была группа офицеров афганцев. Все офицеры штаба ВДВ, в том числе оба генерала, были без знаков различия.           В первую же ночь произошла перестрелка непонятных сил с нашей охраной, выставленной для обеспечения выгрузки. Видимо определенные силы интересовались, кто мы и можно ли безнаказанно нас посещать.

 

 

В последующие дни мы занимались оборудованием  лагеря, организацией взаимодействия  с местным военным гарнизоном. Надо сказать, что афганские офицеры к нам относились хорошо, многие говорили по-русски, многие учились в СССР. Очень большую помощь во взаимодействии нам оказывал генерал-майор Арушутян, который день и ночь носился на своей «Волге» без охраны, хотя уже не раз попадал под обстрел, по подразделениям гарнизона.

Кроме охраны и обороны аэродрома, нам была поставлена задача быть готовыми, в случае обострения обстановки, оказать содействие в эвакуации семей посольства. Поэтому на аэродроме, кроме наших истребителей, постоянно находилось звено Ан-12, а в сентябре прибыла эскадрилья вертолетов.

По всему периметру аэродрома строились ротные опорные пункты, которые разбили на секторы. Секторы занимались подразделениями в случае угрозы с той или иной стороны. Постоянно работала разведка, поддерживалась  связь  с нашими самолётами, которые летали над горами, окружающими аэродром, бомбили и обстреливали подозрительные вооруженные группы людей. Происходил обмен информации с местной контрразведкой. Тренировался личный состав по различным вводным, как днем, так и ночью, занимали места обороны для отражения противника.              В ночное время охрана аэродрома осуществлялась дополнительно подвижными патрулями. Особенно бдительность усилилась  после того, как в соседнем кишлаке был вырезан местный актив.

О бдительности нам постоянно напоминал генерал Гуськов, который прилетал к нам раз в месяц. Будучи участником войны, служа в разведке, он рассказывал о том, к чему приводит потеря бдительности.

Одновременно с выполнением поставленных задач, мы приступили к постройке казарм – готовились к зиме. После гибели нашего начальника особого отдела капитана Чипурного, был заменен и отправлен в Союз командир батальона подполковник                       В. И. Ломакин. Командиром батальона из Ферганы прилетел майор О. Т. Пустовит, прилетел и новый начальник особого отдела.

Однажды поступило распоряжение: силами двух рот быть готовыми вылететь в Кабул. Мы загрузились, но последовала команда «отбой» – было приказано не вмешиваться.

 

Для связи со штабом дивизии и штабом ВДВ у нас имелось две радиостанции, которые находились на постоянном  «приеме». Только на следующий день мы узнали, что в Кабуле произошел переворот, к власти пришёл Амин.

С его приходом к власти обстановка в Афганистане резко ухудшилась. Почти каждый вечер происходил вывоз в сторону гор и расстрел местных граждан, которые содержались в помещениях зенитных батарей, расположенных по периметру аэродрома.

В ноябре 1979 года к нам на базу прибыло около двадцати «серьезных» ребят без знаков различия. Особый отдел  посоветовал к ним с расспросами не приставать. В конце декабря  (то ли в ночь на 24, то ли на 25 декабря) поступила команда нейтрализовать местный гарнизон и обеспечить высадку на аэродром  «Баграм» частей воздушно-десантных войск. Были поставлены задачи каждому подразделению, их место и время выполнения. Высадка была обеспечена.

При выполнении своего долга на территории Республики Афганистан  многие офицеры, прапорщики, сержанты и солдаты были представлены к государственным наградам.

Прошло более 36 лет с момента вышеуказанных событий. Что-то я уже позабыл, поэтому о многом не пишу, чтобы не ошибиться в порядке событий. В СССР мы были воинами-интерна-ционалистами, при Ельцине – оккупантами.  При нем старались вытравить память об этой войне, о мужестве и героизме наших солдат…

Краткая биографическая справка:

– 1969 год – окончание средней школы;

– 1973 год – окончание Рязанского высшего воздушно-десантного командного дважды Краснознамённого училища имени Ленинского Комсомола;

– 1973–1979 годы – служба в 111-м гвардейском парашютно-десантном полку 105-й гвардейской воздушно-десантной Венской Краснознамённой дивизии (командир взвода, командир роты, начальник штаба батальона);

– лето 1979 года – январь 1980 года – служба в 345-м отдельном гвардейском  парашютно-десантном батальоне (Баграм, Афганистан);

 

 

 

– март 1980 года – 1981 год – начальник штаба 1-го батальона                    51-го гвардейского парашютно-десантного полка 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии (Тула);

– 1981–2002 годы – служба в Московском военном округе (Тула, Новомосковск);

– 2002 год – увольнение из рядов Российской армии по возрасту.

 

Март 2015 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРИВИЛЕГИЯ  ОФИЦЕРА

 

Педяш Александр Григорьевич,

родился 22.02.1944.

 

Не знаю кому как, но мне было, где-то может и неожиданно и в какой-то мере очень и очень приятно узнать, что в наше прагматичное и насквозь продажное время бывшие солдаты, не преследуя никаких меркантильных целей, встречаются со своим бывшим командиром. Бывшие солдаты и бывший их командир служили – подумать только! – в начале семидесятых годов прошлого века, служили в первом батальоне 51-го гвардейского парашютно-десантного полка. Гвардии старший лейтенант Педяш занимал должность командира взвода СПГ (кто не в курсе: СПГ – станковый противотанковый гранатомёт весом под четыре пуда железяк, которых во взводе три единицы), а солдаты с кем он продолжает встречаться – подчинённые из его взвода.

К чему весь этот экскурс в прошлое? Какое это имеет отношение к сегодняшним реалиям?

На память мне приходят слова Левченко в логове Горбатого, обращённые к Шарапову, что он, их командир, не жрал свой офицерский паёк, а делился со своими подчинёнными.

Таким был и Сашка (почему – был? Он имеется в наличии – рядом со мной скромно пристроился на стуле), мой старший сослуживец по первому батальону. И всё происходило на моих глазах. На пушку – четыре человека: это – по Уставам и Наставлениям. Но жизнь – на то она и жизнь, всегда вносит, вносила и будет вносить – свои коррективы, Зачастую весьма  и весьма нелицеприятные коррективы. Кто-то в отпуске, кто-то болен, мало ли какие другие причины. Так что, в каждом расчёте – три человека в лучшем случае. И марш-бросок от Тулы на полигон: всего-то каких-то двадцать с гаком километров, марш-бросок в любую (!!!) погоду. Бурлацкие лямки, автоматы у каждого, полная выкладка за плечами. И Педяш, метающийся от одной пушки к другой, задыхаясь на очередном подъёме, впрягшийся в очередной отстающий расчёт.         И так – всю трассу, все двадцать с гаком километров. Наравне со своими подчинёнными, наравне с солдатами. Нормативы прохождения-то никто не отменял.

Хотя, я чуть-чуть слукавил: были у офицера привилегии. Даже – две. Первая – на небольшом привале, что у деревни Волоть, аккурат на полпути, он своим «термоском», который ему приготовила жена, делился со всем взводом. И вторая привилегия – пусть меня простит Александр – использование в трудные минуты ненормативной лексики на порядок, на два порядка выше солдатского лексикона.         И норматив – выполнен, а зачастую – и перевыполнен.

Краткая биографическая справка.

В 1966–1969 годах – учёба в Одесском артиллерийском училище. В 1969–1992 годах – служба в частях 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии.

Участник боевых действий в Афганистане (1982–1984).

Награждён орденом «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени, медалями.

 

Январь 2011 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

МОЙ НАЧАЛЬНИК ШТАБА

 

Полунеев Виктор Фёдорович

 родился 10.10.1928

в Москве.

 

Виктор Федорович Полунеев. Гвардии майор.

Начальник штаба батальона. Первого парашютно-десантного батальона. Он воспитывал подчиненных своеобразно. Жёстко.  И жестоко. Где-то даже и подло…

Краткая биографическая справка.

В 1947–1950 годах – учёба в Ярославском пехотном училище.

В 1950–1976 годах – служба в 51-м гвардейском парашютно-десантном Краснознамённом ордена Суворова 3-й степени полку 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии (от лейтенанта – командира взвода до майора – начальника штаба 1-го парашютно-десантного батальона).

Участник 29 парадов в Москве на Красной площади и аэродроме в Тушине.

Награждён орденом «Знак Почёта», многими медалями.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ГДЕ СЛОЖНЕЕ – ТАМ ЛЮДИ ЛУЧШЕ

 

Терновский Александр Юрьевич,

родился 22.05.1952

в городе Молочанске

Запорожской области

Украинской ССР.

 

Кадет – Киевское суворовское военное училище (1963–1970), курсант – Киевское высшее общевойсковое дважды Краснознамённое училище имени     М. В. Фрунзе (1970–1974) и Воздушно-десантные войска (1974–1986), и Афганистан, Баграм, 345-й отдельный гвардейский парашютно-десантный полк (1984– 1985)…

Это – если коротко о моём сослуживце, о моём хорошем знакомом, о моём приятеле гвардии подполковнике запаса Александре Терновском.

…Он как-то быстро «пришёлся ко двору» в 1-м батальоне 51-го полка:  всего год после выпуска – взводный и сразу – ротный на шесть лет. Нет, не было у него одних безоблачных дней и ночей. Да, где они, эти безоблачные райские кущи? Только не в ВДВ.

Постепенно, с каждым днём матерея и набираясь опыта, Терновский выводил свою роту в число лучших подразделений не только полка, но и дивизии.

О командире говорят его подчинённые, их успехи, выражаясь высоким слогом, в боевой и политической подготовке. Поэтому приведу отрывок из мой книги «Записки батальонного врача» о солдатах и сержантах, которыми командовал командир роты гвардии капитан Терновский.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

КОМАНДИР ВЗВОДА СВЯЗИ

 

Фунтиков Александр Владимирович,

родился 17.12.1951

в Подмосковье –

умер 05.09.2018

в Туле.

 

Командир взвода связи 3-го батальона 357-го гвардейского парашютно-десантного полка в Афганистане с 1983 по 1985 года Саша Фунтиков – да, да, тот самый Фунтиков, с которым мы вместе пришли в нашу 106-ю дивизию в семьдесят втором году прошлого века – про службу за Речкой рассказал мне одну поучительную историю.

…В боевой операции, которую осуществлял третий батальон и в том числе гвардии старший лейтенант Фунтиков со своим взводом связи, взяли крупный караван «духов». Что значит взяли? Десантники просто разгромили его в пух и прах, захватив много трофейного оружия и наркотиков. В пылу скоротечного боя никто не заметил, как был ранен один солдат. Не очень сильно ранен – проникающее ранение мягких тканей брюшной стенки живота. Вызвали вертолёт и «мухой» доставили раненого в Кабульский госпиталь. На что рассчитывал этот боец непонятно – хирургов не обманешь. Самострел очень и очень отличается от «всамделешной» раны. Назревал крупный скандал, тем более что этого «героя» уже представили к правительственной награде. Сколько было отвезено всякого разного «бакшиша» в госпиталь известно только разве что господу Боги и комбату-3.

«Дело» замяли с грехом пополам. И на том – спасибо. «ЧП» вроде, как бы и не было. Но осадок остался, особенно у солдат, которые практически не вылезали из «боевых». Казалось бы, на этом всё и закончилась, ан – нет.

Через год наш (вернее, совсем, совсем не наш) «герой» увольняется из армии. В поезде, следовавшем из Ташкента в Союз этого дутого «героя», сослуживцы с которыми он ехал, раздевают  до трусов и носок и высаживают среди степи с поезда. И пишут командиру третьего батальона письмо о случившемся, о неминуемой каре негодяю, пусть без суда и следствия, но по солдатской жёсткой справедливости. Командир  зачитывает это коллективное письмо перед строем солдат. Справедливости ради надо отметить, что комментируя это письмо, командир батальона всё же высказался против такого способа наказания.

И другой пример о солдате взвода связи, которым командовал всё тот же гвардии лейтенант Саша Фунтиков в 1-ом батальоне                  51-го гвардейского парашютно-десантного полка 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии в 1975 году. Этот случай описан в книге  «Записки батальонного врача»:

 

«…и   солдат   взвода связи   Нелюбин

 

…Сколько может молодой солдат съесть порций за обед? Если его ни  в чем не ограничивать? Ни в количестве блюд?.. Ни во времени, потраченном на трапезу?.. Ни на другие всевозможные ограничения?..

Но по порядку…

Пришел во взвод связи, под начало гвардии лейтенанта Фунтикова, служить, только что из «карантина», солдат. Нелюбин – его фамилия. Увалень увальнем. Топором обтёсанное лицо. Русая поросль на голове после сверхмодной стрижки «под Котовского». Ручищи до колен с натруженными крестьянскими ладонями. Сапоги сорок шестого или сорок седьмого размера. Телосложения, отнюдь не богатырского. И рост: чуть больше ста семидесяти пяти сантиметров. И глаза – голубые, голубые глаза. Голубее –  гордости каждого десантника – берета и полосок на тельняшке.

И, невероятный, патологический какой-то аппетит. Какая-то звериная жадность и быстрота поедания всякой пищи. Постоянная готовность смести всё, что оставалось недоеденным на столе взвода связи. Дембельское дополнительное питание (за сто дней до приказа – не знаю, как в других войсках, но в Воздушно-десантных в мою лейтенантскую пору происходило все именно так – все дембеля отдавали солдатам своё сливочное масло) –  также моментально пропадало в его ненасытной утробе.

– Молодой! – Ворчали добродушно дембеля взвода связи. – Прослужит год, наестся.

А Нелюбин все никак не мог наесться и постоянно что-нибудь да жевал. На полигоне, когда взвод связи во время стрельб стоял в оцеплении, он всегда выбирал (демократия, понимаешь, была во взводе) пост на «Вышке». Поближе к столовой. И, приходя первым, в каком-то наваждении съедал подчистую или завтрак, или обед, или ужин… всего взвода. Все съедал! Дюжину порций!!! Один!!! Так объел весь личный состав взвода один раз. Объел второй раз. Объел тре… Нет, третий раз объесть взвод ему не дали. Его не наказывали. Не объявляли строгий выговор с занесением… «в грудную клетку». С ним поступили по-другому. Совсем неожиданным  и неординарным способом.

…Стоял воскресный солнечный день. Стрельб не было. Не было и оцепления. По столовой дежурили «свои» повара. Из первого взвода снабжения.

Поэтому на стол взвода связи «Бог послал» ни много, ни мало: миску солёных огурцов, полный восьмилитровый бачок наваристого борща… полный шестилитровый бачок гречневой каши… огромную с верхом тарелку (специально позаимствованную у поваров для такого случая) жареной свинины… полный пятилитровый чайник компота… буханку ржаного и буханку пшеничного хлеба.

– Ешь!

Личный состав взвода расселился вокруг ненасытного Нелюбина, готовый в любой момент заклеймить его обжорство безжалостным солдатским сарказмом и высказать всё то нелицеприятное, что накопилось за последнюю неделю, когда этот молодой солдат буквально обжирал весь взвод. Не припоминали «ветераны» подобного случая не только во взводе, но и в батальоне и даже в полку. Не было похожих уникумов. Вундеркиндов от обжираловки. Не было. И сейчас они проучат, набьют его безразмерное брюхо. Силой заставят его съесть выставленное на столе. Через «не могу», через, если надо, и блевотину…

– Всё! Больше не осилю! – Нелюбин расстегнул бляху ремня, и блаженно-умиротворенная улыбка заиграла на его всегда хмуро-озабоченном лице. –  Благодарю, ребята. Не поверите, я первый раз в жизни наелся по-настоящему.

По его порозовевшим щекам (то ли от обилия еды, то ли от тепла столовой) прокатились две слезинки.

– Нас в семье восемь детей. Сейчас, наверное, уже девять, и мне, как старшему…

Он не договорил и по щекам прокатились ещё две слезинки. Личный состав взвода потрясенно молчал…

– Благодарю всех!..

…От того знаменитого обеда остались одни воспоминания. Солдатские будни приближались к неизбежному дембелю.

Ефрейтору Нелюбину теперь вполне хватало обычного солдатского пайка. За сто дней до приказа он, как и все, своё масло отдавал «салагам». Семейство Нелюбина к этому времени ждало пополнение десятым ребенком.

У читателя, наверное, на языке так и вертится вопрос:

– Неужели Нелюбин всё съел в тот обед?

Хочу вас разочаровать. Нет, не всё он съел. Не мог он всё съесть. Недоеденными остались… два с половиной стакана компота…».

Краткая биографическая справка Александра Фунтикова.

После окончания школы в 1969 году, поступил в Рязанское военное училище связи, которое окончил в 1972 году.

В 1972–1986 годах – служба в частях Воздушно-десантных войск.

В 1983–1985 годах – участие в боевых действиях в Афганистане.

В 1986–1989 годах – служба в Областном военкомате (Тула).

Награждён медалью «За боевые заслуги», другими медалями.

 

16 декабря 2010 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВОСКРЕСНЫЕ ВСТРЕЧИ

 

Так называлась моя статья в газете «Коммунар» о мастере спорта Чернецкой Маргарите, двукратной рекордсменки мира по парашютному спорту, санинструкторе 2-й роты.

 

Звёздная ночь. Ночь сверху, снизу, вокруг тебя. И стремительнейшая скорость свободного падения в стратосфере почти                                           с пятнадцатикилометровой высоты. Где-то позади остался огромный салон авиалайнера, светлый, теплый, уютный. А здесь – морозная ночь и такая высота…

В тот раз нашим парашютисткам удалось установить мировой рекорд по затяжным прыжкам. И вот уже продолжительное время он не побит.

– Мы находились в свободном падении более четырех минут, – вспоминает мастер спорта СССР Маргарита Абрамова, тренер-преподаватель парашютистов Тульского аэроклуба, соавтор двух мировых рекордов в групповых затяжных прыжках днем и ночью.

– Рекорды Чернецкой. Под такой фамилией они зарегистрированы.

– Это моя девичья фамилия, –  улыбается Маргарита. Она подливает в чашки гостям ароматный чай. В квартире всюду чувствуется рука заботливой хозяйки. Трёхлетняя девчушка, не по возрасту серьезная, затихла у телевизора, внимательно смотрит «мультики» и не мешает нашему разговору.

– Расскажите, как вы готовились к рекордным прыжкам?

– Это разве забудешь? Всё, как сейчас, помню. Прежде всего – жесточайший медицинский отбор. Вначале заочно проводили конкурс кандидатов среди девушек-парашютисток. Наряду с мастерством, количеством прыжков в учёт брались и психологический настрой, решимость совершить прыжки из стратосферы, отсутствие боязни свободного падения.

– Очень сложными были тренировки?

– Как сказать? Пожалуй, навсегда врезалась в сознание наглухо закрытая толстостенная дверь барокамеры. Вначале, признаюсь, не по себе как-то было. Нас основательно проверяли, как себя чувствуем на различной высоте, как переносим нехватку кислорода, как приспосабливаемся к экстремальным условиям. Тренировки, закалка организма проходили в Москве. Впоследствии мы узнали, что в этой барокамере тренировался Юрий Гагарин.

– Не забудутся и парашютные прыжки с различной высоты: от четырех до десяти тысяч метров, – продолжает Маргарита. – В обычных условиях спортсмен отделяется от самолета и падает лицом вниз. Нам же пришлось переучиваться. На бешеной скорости свободного падения в стратосфере, несмотря на густо смазанное гусиным жиром лицо, при минус пятидесяти по Цельсию не так-то просто уберечься от обморожений. Поэтому учились покидать самолет необычным способом, чтобы падать на спине. Причем, не срываясь в штопор. До автоматизма отрабатывали всё. Совершили более семидесяти тренировочных прыжков с кислородным аппаратом, с дополнительными приборами, регистрирующими весь путь будущего рекорда.

– А не возникали у вас сомнения в собственных силах? Ведь этакий дискомфорт столь необычных прыжков может и в страх повергнуть.

– Видите ли, мы, парашютисты, на втором-третьем десятке прыжков загоняем свой страх в самые отдаленные уголки сознания.              О других же чувствах думать было некогда. Даже о самих рекордах во время подготовки к ним не говорили. Просто работали изо дня в день. Погода тогда стояла отличная. И мы в день совершали по нескольку прыжков. Плюс к тому строжайший медицинский контроль, всевозможные тесты, контрольные испытания.

Маргарита чуть задумалась, потом продолжала:

– Самыми неприятными стали минуты одевания на рекордный прыжок. На обычные, так сказать, невысотные, экипировка простая: шлем, кроссовки, трико, свитер. А здесь напяливали на себя по семь одёжек, к тому же тёплых. Что-то не натягивается. Другое не в той последовательности надеваешь. Третье вообще приходится заимствовать с чужого плеча. Вот тогда-то и появилось чувство предстартового волнения. Оно знакомо всем спортсменам, независимо от вида спорта. Страхом его не назовёшь, но сердце будто замирает. Мы в тот момент даже обращенных к нам шуток не понимали – так были напряжены. Когда зашли в салон лайнера, успокоились, попытались даже дремать.

 

 

 

– Сам прыжок? Как он проходил?

– Вначале Эля Фомичева совершила самый трудный прыжок, с самой большой высоты, с которой не прыгала ни одна парашютистка в мире. Да  и до сегодняшнего дня с такой большой высоты прыгало всего несколько мужчин. Под вечер наша группа из десяти парашютисток установила новый мировой рекорд группового затяжного прыжка. На следующую ночь мы опять поднимались в стратосферу на новый рекорд. Падая той звёздной ночью, я вспомнила свой первый прыжок с парашютом. Конечно, родители были против моей затеи. Но я мечтала стать лётчицей. Не пройдя врачебно-летную комиссию, записалась в парашютное звено аэроклуба. Так и полюбила всей душой свободное падение, синеву пятого океана.

– У вас более двух тысяч трёхсот прыжков с различных самолетов, на многих парашютодромах страны. Не возникло ещё желания поставить точку на этом виде спорта?

– Никогда. Сейчас я продолжаю выступать за сборную области. Бывало, естественно, всякое. Как-то отказал основной парашют, пришлось дёргать кольцо запасного. После приземления у меня потом целый день подрагивали ноги, и следующий прыжок я совершила лишь на другой день. Да, бывало всякое. Но никогда не было желания бросить парашют.

– Помните, как два года назад вы появились на парашютодроме с детской коляской? Поставили её рядом с укладочным столом. Между прыжками кормили Маринку, играли с ней.

– Да, конечно. Если же мы поднимались в воздух вместе с мужем (Евгений – тоже мастер парашютного спорта), то с дочуркой занимались девчата и парни. Хоть и не было необходимости  в тех прыжках, но я тогда уже просто не могла больше жить без неба, без яркого купола шёлка над головой.

– Кроме рекордных прыжков, есть другие заметные вехи в вашей биографии?

– Будет что показать, – смеется молодая женщина и открывает дверь комнаты, в которой стены занимают медали, жетоны, значки, эмблемы, грамоты, вымпелы. – Правда, часть этого богатства принадлежит мужу.

 

– Но и ваша доля выглядит внушительно. Интересны вымпелы иностранного происхождения.

– Этот вымпел и знак мастера спорта вручили в Перу, – рассказывает хозяйка. – Здесь мне приходилось не только выступать в соревнованиях, но   и принимать участие в рекламно-показных прыжках как члену советской делегации. Вон те награды из Финляндии, Индии…

– Парашютный спорт приучил меня к собранности, умению ценить и использовать с максимальной отдачей каждую минуту времени, – говорит Маргарита. – Ещё люблю чтение, с обожанием отношусь к произведениям классиков, книгам современных писателей. И стараюсь посмотреть новые кинофильмы, спектакли. От жизни отставать нельзя. Так что не хлебом единым живём.

– Есть у вас планы новых стартов?

– Не так давно я стала тренером сборной. О результатах команды говорить рано. Но хотелось бы видеть тульских парашютистов в числе лидеров России. Желания и старания спортсменам не занимать. В команде есть член сборной страны, мастер спорта международного класса А. Милованов, другие способные ребята и девушки. Но пока нам не хватает… парашютных прыжков. Наши ведущие спортсмены выполняют их в год более пятисот. Мы же не имеем достаточной возможности наращивать свое мастерство. Причины тут разные. И крайне необходима помощь со стороны руководителей аэроклуба, обкома ДОСААФ. Жаль, что минувшее лето мы уже потеряли.             А такая стояла парашютная погода!

Н. МАКАРОВ».

 

Вот – так! К своей подчинённой – на «Вы». Газета-то – областная, партийная: всё должно быть белоснежно-пушистым.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВРАЧ ПЕРВОГО БАТАЛЬОНА

 

Шаховал Станислав Яковлевич,

 родился 04.03.1919

на Украине –

умер 10.08.2011

в Туле.

 

Гвардии капитан медицинской службы в отставке, ветеран Великой Отечественной войны, ветеран Воздушно-десантных войск, ветеран труда.

В 1938 году окончил медицинское училище. После окончания училища участвовал в борьбе с эпидемиями детских инфекций в окрестностях Шепетовки на Украине. В 1939 году добровольцем вступил в ряды Красной Армии, участвовал в освобождении Западной Белоруссии и Западной Украины. С первых и до последних дней Великой Отечественной войны  в действующей армии. Уволен из рядов Советской Армии в 1961 году (Хрущёвское сокращение) с должности врача 1-го парашютно-десантного батальона 51-го гвар-дейского парашютно-десантного полка 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии. После увольнения из рядов Советской Армии до 1991 года работал фельдшером на врачебной должности на Тульской станции «Скорая помощь», где пятнадцать лет возглавлял партийную организацию КПСС.

Награждён орденами Отечественной войны 2-й степени (1985), Красной Звезды (2), «Знак Почёта», медалями «За боевые заслуги», «За взятие Вены», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», другими медалями.

Выписка из Наградного листа Шаховала Станислава Львовича, гвардии младшего лейтенанта медицинской службы, сестры медицинской старшей 234-го отдельного гвардейского медсанбата на представление к ордену Красной Звезды:

…Гвардии младший лейтенант медицинской службы          Шаховал С. Л. – отличный и грамотный фельдшер. Работает в госпитальном взводе, куда поступают тяжело раненые в грудную и брюшную полость и шоковые больные.

 

В дни большого наплыва раненых, когда в палатах взвода было по 150–170 человек раненых (16–18 марта 1945 года), обслуживал, производил сложные манипуляции, кормил и не покидал их при налёте вражеской авиации, спасая им жизнь.

Раненые бойцы и офицеры оставляют сердечные отзывы о работе младшего лейтенанта Шаховал С. Л.

Достоин награждения орденом Красной Звезды.

Командир 234-го отдельного гвардейского медсанбата

Гвардии капитан м/с    Кондратюк.

3 апреля 1945 года.

Воспоминания гвардии капитана медицинской службы в отставке Станислава ШАХОВАЛА:

«…16 марта 1945 года – день боевого крещения дивизии.

Я служил в медсанбате. За одни сутки поступило более тысячи раненых. Монастырь, в котором располагался медсанбат, бомбили, но врачи, даже будучи сами ранеными, продолжали работать. Помню, я шёл со шприцем укол делать, а тут – бомбовый удар. Потолок в коридоре рухнул, я потерял сознание. Очнулся – шприц в руке так и держу…

…Места около Балатона красивые. Весна была ранняя, сады цвели: яблони, черешни… А рядом – смерть, боль, кровь. Я в детстве крови боялся, а на войне ко всему привык… 18-го мы взяли Мор…».

 

Январь 2010 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

С НЕГО БРАЛИ ПРИМЕР

 

Щекочихин Владимир Константинович,

родился 15.08.1945

в городе Люберцы

Московской области –

умер 18.10.2008

в Туле.

 

Вот так всегда: жив человек – вроде всё о нём знаешь, вроде, как с ним пусть и не пуд, а полпуда соли за службу съел, вроде при жизни и расспрашивать-то Володьку (пожалуй, насколько припоминается, мне одному позволялось так к нему обращаться) Щекочихина было как-то неприлично, что ли. Всегда подтянут – в форме ли, в гражданской одежде; всегда выбрит до синевы может даже и стрелками на брюках; в зеркально вычищенной обуви можно заметить его очень мудрые, всегда немного печальные проницательные глаза.

Не расспросил, не написал, а за локоток-то свой и не укусишь. Пришлось по крохам собирать какую-либо информацию у сослуживцах о гвардии подполковнике в отставке Владимире Щекочихине и рыться  в закоулках своей памяти (как никак с ним служил в одном – первом батальоне, в одном полку – 51-ом, в одной дивизии – 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии).

«…Гвардии капитан Щекочихин – дежурный по полку. Как и всякому дежурному, ему положено в суточное дежурство четыре часа законного отдыха, сна то есть. И что же наблюдается? Немного распустив ремень портупеи, Щекочихин читает в подлиннике, привезённым ему кем-то из его бывших однокашников-суворовцев, фолиант об Уотергейтском деле.

Оно ему надо?

– Тренировка языка и памяти. – Лаконичный ответ Щекочихина… 

…2005 год. Министру иностранных дел Игорю Иванову – 60 лет.  В одном из московских ресторанов он собирает личный состав взвода, с кем учился в Московском суворовском училище. Иванову преподносят громадную банку сгущенного молока («сгущёнка» – самое «крутое» лакомство воспитанников суворовских училищ) и огромный гвоздь (гвоздь – для пробивания двух дырочек в банке).            В ответ Министр достаёт заламинированный «Боевой листок» и читает буквально следующее: «Суворовец Владимир Щекочихин взял шефство над суворовцем Игорем Ивановым по изучению английского языка. За два месяца занятий суворовец Иванов выдвинулся в число лучших суворовцев по знанию английского языка и за четверть получил отличную оценку»…

…Командир батальона молодых солдат гвардии майор                  В. Кудрявцев («Канарис» – давно пенсионного возраста начальник разведки 51-го гвардейского парашютно-десантного полка) проводит с офицерами разбор учебного дня. Кого-то хвалит, кому-то делает замечания. Поднимает Щекочихина, и все… в шоке от слов Кудрявцева: «Вы зря, товарищ капитан, проситесь на должность начальника разведки полка». Щекочихин побледнел до корней волос и – выдержки его позавидует любой и каждый – спокойно отвечает:

– Я никогда ничего ни у кого не прошу.

Меньше чем через месяц «Канариса» с почестями провожают на заслуженную пенсию, а гвардии капитана Владимира Щекочихина назначают начальником разведки полка.

Кого, как не его?..

…В третью роту после училища взводным приходит лейтенант Терновский. Через полгода на строевом смотре командир полка проверяет готовность офицеров к новому учебному периоду. А у Терновского – то ли поленился, то ли ещё по какой причине – в тетради с конспектами по проведению занятий с личным составом всего две – из всех остальных – темы написаны не его рукой (солдатской рукой, козе понятно). По закону подлости командир полка выборочно открывает именно эту тетрадь и именно на тех страницах. Естественно, командир полка делает замечание командиру роты гвардии капитану Щекочихину. И что Щекочихин?

– Александр Юрьевич, мне очень неудобно делать Вам замечание…».

– Ты знаешь, – с какой-то потаённой гордостью признаётся мне гвардии подполковник в отставке Александр Терновский, – для меня за всю последующую жизнь более сурового наказания никогда не было. И более порядочного, более щепетильного офицера, да что офицера – человека я не встречал…

 

Краткая биографическая справка:

– в 1962 году окончил Московское суворовское военное училище;

– в 1962–1966 годах – учёба в Рязанском высшем воздушно-десантном командном дважды Краснознамённом училище имени Ленинского Комсомола;

– 10.12.1981 – 27.10.1983 – участник боевых действий в Афганистане (начальник разведки 317-го гвардейского парашютно-десантного полка; исполняющий обязанности начальника отдела кадров 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии);

– 1983 год – тяжёлое ранение в Афганистане (компрессионный перелом позвоночника – вторая группа инвалидности);

– награждён медалью  «За боевые заслуги» (1968), другими медалями.

 

Февраль 2013 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ОСТАНЬСЯ МЫ В АФГАНИСТАНЕ

 

Янов Николай Фёдорович,

родился 19.11.1945

в селе Дульдурга

Читинской области –

умер 25.09.2019

в Туле.

 

Я долго уговаривал Фёдоровича (так привык к нему обращаться ещё с 1972 года, когда пришёл молодым лейтенантом в 1-й батальон 51-го полка, где заместителем командира 2-й роты служил гвардии старший лейтенант Янов) на интервью для этого альбома.

– Сколько обо мне не писали, – отнекивался Янов, – всегда, что-нибудь да исказят, что-то обязательно напишут неправильно.

В конце концов, он поддался на мои уговоры, обговорив заранее, что всё сказанное им без изменений будет написано и напечатано. На том и сошлись.

В десантные войска у Николая, потомственного забайкальского казака, путь напоминал трассу гигантского слалома. Его родной дед сражался в рядах Красной Армии, где и сложил в боях Гражданской свою буйную голову. Родной брат деда наоборот – сражался за Белых, и, хотя тоже сложил не менее буйную голову, его семья подверглась репрессиям со стороны победивших большевиков и была сослана из Забайкалья в Томск. В Томске его двоюродная сестра успешно обучалась в политехническом институте. Николай в это время переехал в Дарасун, курортную жемчужину Забайкалья, где мать устроилась на работу медсестрой

– От отца уехали потому, – пояснят Янов, – что он, вернувшись с Войны и будучи участковым на два десятка сёл и деревень, везде имел по «жене» – мужики-то, сам понимаешь, в то время были нарасхват. На что мать была категорически не согласна.

После окончания института сестру и её мужа направляют в Тулу, в конструкторское бюро Шипунова, в то время, располагавшееся на Комбайновом заводе. На этот завод в 1961 году и устроился Николай вначале учеником токаря, а затем и рабочим-токарем. Не отходя от кассы, то есть от токарного станка, окончил вечернюю среднюю школу, попутно выполнив 1-й спортивный разряд по тяжёлой атлетике. Тут и подкрался незаметно призыв в Армию – три года службы в танковых войсках или четыре года в подводниках. Альтернативы, казалось, и не существовало.

– Мне ужасно хотелось учиться – в военкомате как раз шёл отбор для поступления в Рязанское десантное училище. Тем более, наблюдая, как над заводом снижаются по глиссаде Ан-двенадцатые и, встречая на улицах города десантников, сам мечтал носить голубой берет и десантную тельняшку.

Из Тулы в училище поехали поступать сорок человек, но поступил только один – призывник Янов. На зачёте по физической подготовке он,  «не глядя», на одном дыхании продемонстрировал почти полсотни подъём переворотом. После чего вступительные экзамены сдавал чисто символически.

От командира взвода до старшего помощника начальника оперативного отдела штаба дивизии (106-ой гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии), от гвардии лейтенанта до гвардии подполковника путь Николая растянулся с 1961 до 1987 года. С августа 1988 года до 15 февраля 1989 года – Афганистан, старший помощник начальника оперативного отдела штаба Витебской дивизии.

– В последние месяцы пребывания в Афганистане мы почти не вели боевых действий, – рассказывает Янов, – война никому не была нужна: ни нам, ни афганцам. У нас с афганцами был заключён устный нейтралитет: мы не стреляем и не бросаем гранаты в них и они в ответ только наблюдают за нашими передвижениями. Все устали от этой войны. Всех устраивало такое положение вещей. Тем более что в каждом их кишлаке у нас имелся свой «засланный казачок». На господствующих высотах и по всем дорогам стояли наши заставы и блок-посты – не то, что караван с наркотой, мышь мимо нас без чреватых для себя последствий не могла проскочить. Да, по большому счёту, к концу войны караваны с «дурью» почти и не ходили, вернее, совсем не ходили, по крайней мере, в зоне нашей ответственности: в основном, с бытовой техникой и дорогой мануфактурой.

…В одно своё ночное дежурство во время проведения операции «Магистраль» под Хостом в начале 1988 года Янов вдруг слышит стрельбу наших гаубиц и почти тут же матерными словами взрывается радиостанция.

 

Он, послав разведчиков разузнать, что и как, будит командира дивизии генерал-майора Грачёва. По прибытии разведки с «красненьким» – так называли десантники личный состав 40-й армии – капитаном, вырисовывается весьма и весьма неприглядная картина.

Вчера десантура заняла очередную высоту, а карта, на которой были указаны цели (в том числе и та высота) для стрельбы армейской артиллерии, оказалась подовчерашней. Результат плачевный для наших десантников. Не подоспей вовремя и не схвати офицеры штаба дивизии за руки Грачёва, тот на месте расстрелял бы армейского капитана-артиллериста. Вот так-то.

Или другой случай. Янов возглавляет колонну техники, выдвигающуюся на базу. С первой БМД пускает трассер вправо вверх, с задней БМД – трассер влево вверх: знак для «духов» – движется десант, десант, с которым у «духов» перемирие. А впереди вдруг завязывается нешуточный бой. И перед взором десантников открывается кровавая картина: встречная колонна «красненьких» в пух и прах разгромлена «духами». Под огнём Янов со своими бойцами вытаскивает из раскорёженных машин раненых и трупы. Ларчик просто открывался: личный состав этой самой злополучной колонны, разгрузившись в положенном месте, возвращался порожняком обратно и от нечего делать все, кому не лень, в открытые окна кабин стреляли по жилищам местного населения, подкрепляя стрельбу взрывами гранат. За что и… «получил, фашист» гранату.

Гвардии подполковник Янов за этот бой был награждён орденом Красной Звезды.

– Первый орден, – смеётся Николай, отвечая на мой вопрос, – получил «За службу в модуле» (так шутливо называли в Афганистане орден «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени: прим. автора).

Следом Янов выдаёт шокирующую на первый взгляд фразу:

– Может быть, и Союз не рухнул бы, останься мы тогда в Афганистане.

Помолчали, вздыхая, думая каждый о чём-то своём, переваривая сказанное и услышанное…

 

 

Уволился Янов из рядов Советской армии в 1991 году, до этого проработав старшим преподавателем на военной кафедре Тульского педагогического института имени Толстого.

 

Ноябрь 2010 года,

Тула.

 

ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ НИКОЛАЯ ЯНОВА

 

Прочитав в книге «Афганцы Тулы» о себе, Янов выразил недовольство публикацией (хорошо – словами, а не занесением недовольства в грудную клетку автора). Дескать, написанное не соответствует действительности, то есть, не соответствует его рассказу. На мои возражения о том, что всё написано с его слов только с авторской импровизацией, Янова не убедили. Каждый оставался при своём мнении до тех пор, пока автор не предложил компромисс: пусть недовольный Янов сам напишет для второй (то есть, для этой книги) свои воспоминания о войне в Афганистане, своё видение результатов той войны.

На том и порешили.

Вначале – отрывки из интервью гвардии полковника в отставке Николая Янова газете «Десантники России» (№ 6 (10) от 20.04.2009).

«…Сказать честно, память об Афганистане навевает самые противоречивые воспоминания: горечь потерь, гордость за наших офицеров и солдат, с честью выполнивших долг, гордость за Советскую Державу. Мы там, в Афганистане, победили, а вывод войск был абсурдом – из Афганистана уходила победившая в войне Армия. К концу войны наши боевые потери стали минимальными. Были несчастные случаи, потери от болезней, неосторожное обращение с оружием. Короче, всё то, чем грешила и грешит армия на большой земле, но – ещё раз повторяю – боевые потери были сведены до минимума.

Среди мирных жителей небезуспешно трудились наши отряды агитпропаганды. Командиром одного такого отряда в 103-й вдд был гвардии майор Сергей Колегай – первый председатель Правления ТО СВА, созданного в Тульской области в 1997 году. Советские офицеры и солдаты, практически без оружия, разъезжали по «душманским» аулам и раздавали продукты, медикаменты, предметы первой необходимости; с ними вместе выезжали и трудились врачи, психологи, другие специалисты. И отношение коренных жителей к нам на глазах менялось. И тут, в январе 1989 года грянул приказ на выход…

В феврале погода в Кабуле напоминает российскую глубокую осень: периодически выпадающий снег тут же превращается в слякотную жижу, цепко держащую сапоги и колёса машин. Но настроение приподнятое – война, которую мы вели почти десять лет, подходит к своему завершению, и мы считаем часы до вывода.

К началу февраля 1989 года с территории Афганистана были выведены почти все части и соединения 40-й армии, за исключением блок-постов стоящих на охране четырёхсот километров дороги, идущей от Кабула на север, через горные хребты Гиндукуша, до Хайратона – перевалочной базы советских войск на границе с Узбекистаном.

…Управление частями 103-й вдд, движущимися по дороге к границе, и связь с 40-й армией осуществлялась со стационарного центра боевого управления (ЦБУ), на котором я постоянно находился после убытия с главными силами штаба дивизии. В моём подчинении оставались офицеры разведки, артиллерии и связи. Мы ждали приказ на совершение марша.

Горные перевалы в это время становятся непроходимыми из-за большого количества снега. Вероятность нападения противника значительно уменьшалась. Исходя из характера и масштабов целей, для их уничтожения привлекались штурмовая авиация и боевые вертолёты. Для связи с авиацией на нашем ЦБУ находился авианаводчик со средствами связи. Сведения о результатах наносимых огневых ударов мы получали от наших разведывательных групп или через осведомителей, завербованных из местного населения.

Одновременно с началом нашего выхода в ночь с 5 на 6 февраля, на аэродроме Кабула и сторожевых заставах вокруг него оставался только 3 пдб 357 пдп. В расположение 14-го военного городка были допущены подразделения «зелёных», т. е. вооружённые силы Афганской армии (их на картах отмечали зелёным цветом). Солдаты из «зелёных» начали бегать как муравьи по городку и растаскивать из казарм кровати, постельные принадлежности, кондиционеры; из столовых – посуду и другую утварь; всё, что можно было утащить. При этом беспорядочно стреляли из стрелкового оружия. Поэтому мне со связистами пришлось выезжать из городка в готовности отразить нападение. Во всех городках после ухода Советских войск были оставлены и переданы подразделениям Афганской армии все объекты, включая щитовые казармы и вспомогательные помещения.

После встречи в районе «Тёплого Стана» (так назывался район в северной части Кабула) с главными силами 357 пдп – последней войсковой части, ушедшей из Кабула по дороге на север к границе, – я приступил к выполнению обязанностей начальника штаба сил тылового прикрытия. В состав этой тыловой группы входили подразделения разведки, сапёров, химиков, авиационных и артиллерийских наводчиков, технического замыкания. По ходу движения мы снимали сторожевые заставы и отправляли их впереди себя по принципу «снятия чулка». В замыкающей колонне следовал и основной КП 103-й вдд во главе с командиром дивизии гвардии полковником Бочаровым Евгением Михайловичем.

Путь до въезда на серпантин перед перевалом Саланг – около                     100 километров – преодолели за светлое время суток. Техника была подготовлена хорошо, и остановок по техническим причинам не было. Останавливались только для пропуска вперёд подразделений 40-й армии, снимавшихся со сторожевых застав, стоящих вдоль дороги. Их место занимали «зелёные», но на многих заставах уже стояли бородачи с оружием в национальной одежде: чалма, длинная, до колен, рубаха, шаровары, подвязанные шнурком, русские галоши на босу ногу и накидка, обёрнутая вокруг тела. В разговоре с нами они сожалели о том, что мы уходим и им придётся вновь осваивать забытый за время войны труд; что не смогут больше зарабатывать на убитых «шурави», подбитых танках, сожженных машинах, сбитых самолётах и вертолётах, чтобы кормить свои многодетные семьи. Они так и кричали нам вслед: «Шурави! Вы зря уходите… Теперь нам придётся пахать землю…». При этом «приветливо» махали автоматами. Нам тоже было грустно и тяжело смотреть на остающиеся валяться вдоль дороги остовы сгоревшей и подбитой нашей техники.

На перевале, на высоте 4910 метров, разыгралась настоящая февральская вьюга. Тяжелогружёные автомобили с прицепами не могли преодолевать гололёд, и их приходилось тащить танками, БТР-ами, бульдозерами на противоположную сторону туннеля, где в это время светило солнце и был полный штиль.

К полудню, когда КП дивизии преодолел туннель, перед входом в него, впереди нашего арьергарда и технического замыкания, стояла колонна 357-го пдп. Неожиданно сзади колонны я увидел вначале небольшое облачко снежной пыли и услышал лёгкий шелест. Соскользнув с противолавинного козырька над верхним дорожным ярусом, лавина на глазах превращалась в огромный поток, перепрыгивая как по ступенькам с одного витка дороги на другой. Когда секунд через тридцать всё закончилось, я увидел, что метрах в ста впереди и выше места, где я находился, образовалась прореха в колонне машин, а ниже под обрывом валяются два грузовых КАМАЗа и один УРАЛ, разбросанное имущество из этих машин, также услышал крики людей о помощи.

Все мы, кто находился вблизи, бросились вниз и стали разгребать снег и вытаскивать людей, сметённых лавиной. Всего откопали пять человек. Трое из них отделались лёгкими травмами, а двоих спасти не удалось – они были придавлены автомобилями и задохнулись. Искорёженные машины пришлось бросить на месте падения. Боевые машины и автотранспорт, попавший под лавину, выковыривали из спресованного снега вручную ломами и сапёрными лопатами.

Форсирование перевала продолжалось всю ночь и весь следующий день. Трудности в преодолении перевалов зимой коснулись нас так же, как и душманов. Разница была лишь в том, что «духи» могли ждать до весны, а нам нужно было двигаться домой, даже с потерями.

В дальнейшем марш проходил без особых осложнений, с остановками на ночёвки и для заправки техники. Хронология тех событий представляется такой.

Вечером 8 февраля колонна арьергарда и технического замыкания прибыла в Пули-Хумри, где заканчивался первый этап марша.

В середине дня 9 февраля с Саланга подошли подразделения       345-го опдп после передачи перевала под охрану «зелёным».

10 февраля с утра начался второй этап марша с одной ночёвкой в районе между населёнными пунктами Айбак и Ташкурган.

11 февраля в 10.00 начался вывод прославленного 345-го опдп, в строю которого находились и мои сослуживцы по Союзу и Афганистану: Гена Миско, Женя Коновалов, два Владимира – Иванов и Бурцев. На броне с полком было вывезено и тело последнего убитого в этой войне солдата – гвардии рядового Ляховича Игоря Альбертовича.

И вот, в 10.30 13 февраля 1989 года последняя колонна Советских войск начала движение к мосту через Аму-Дарью.

Я ехал в этой колонне на радийном БТРе последним, и ровно в                  10.30 доложил по радио командиру дивизии, что граница пройдена, отстающих нет.

Встречающих на нашей стороне в этот раз было мало, многие стояли с плакатами, на которых были написаны фамилии солдат и наклеены их фотографии.

За свою работу по обеспечению выхода с территории РА подразделений ОКСВА я был награждён орденом «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени…

…После передачи сторожевых застав аэродрома Кабула «зелёным» в ночь с 14 на 15 февраля 1989 года по решению главного военного советника генерала Варенникова взлёт военно-транспортных самолётов с личным составом 3 пдб 357-го пдп на борту производился не как обычно, «один за одним», а с потушенными бортовыми огнями и разным курсом взлёта, что сопрягалось с большими сложностями, и требовало от лётчиков высочайшего мастерства. Эти предосторожности оказались не напрасными: темнота и эхо от работающих турбин затрудняли определение местонахождения самолётов на поле аэродрома для целившихся в них моджахедов. При взлёте второго самолёта противоположным курсом он был обстрелян из крупнокалиберного пулемёта со стороны сторожевой заставы, оставленной «зелёным», но… по курсу первого взлетевшего самолёта. Третий борт, взлетевший по курсу первого самолёта, обстрелу не подвергался. Благодаря мудрому решению генерала Варенникова была сохранена жизнь почти трёхсот человек…

…15 февраля командующий 40-й армией генерал-лейтенант Борис Громов прошёл пешком под прикрытием разведбата 201-й мсд по Термезскому мосту через Государственную границу на территорию СССР и объявил, что соединения и части ОКСВА выведены полностью и сзади него не осталось ни одного солдата.

Позже мы узнали, что те триста человек, зачисленные нашей пропагандой пропавшими без вести, как дезертиры, перебежчики, добровольно сдавшиеся в плен – это тоже наши солдаты, дети, мужья, отцы, как и те четырнадцать с половиной тысяч отдавших свои жизни по приказу Советского руководства за чужую революцию…

Размышления гвардии полковника в отставке Николая Янова о войне в Афганистане:

– Ввод ОКСВ в ДРА в 1979 году, в целях спасения марионеточных режимов правления, был неоправданным (примеры: Эфиопия, Ангола и др.). Ввод войск с точки зрения обеспечения военной безопасности на южных границах СССР, был в то время необходимым и подготовленным.

Доказательством этого, по моему мнению, как офицера штаба, является проверка возможностей ВТА ВС СССР по переброске в Забайкалье 106-й гв. вдд со всеми материальными средствами и вооружением в марте 1979 года. Я тогда участвовал в планировании десантирования 51-го гв. пдп, будучи заместителем начальника штаба полка.

– Вывод войск из РА в феврале 1989 года в полном составе, когда были решены почти все вопросы безопасности пребывания, обеспечены возможность и способность полностью контро-лировать территорию и не допускать нападения каких-либо значительных сил, противодействующих существующему режиму власти, был неадекватный потерям личного состава (особенно, в первые годы), вооружения и боевой техники, затраченным материальным средствам и гуманитарным вложениям в эту кампанию за десять лет.

– Вывод войск не был оправдан ещё и тем, что к середине 1988 года под контролем частей и подразделений ОКСВ, находились почти 100 % городов и крупных населённых пунктов, дорог, горных проходов и перевалов, которые были опоясаны сетью сторожевых застав, в том числе – горных, имеющих на вооружении танки, артиллерию и миномёты, крупнокалиберные пулемёты, АГС, ПТУРы, приборы оптического наблюдения, надёжные средства связи.

На всех заставах и в щитовых казармах был налажен благоустроенный быт для несения боевого дежурства и отдыха личного состава. Подразделения, не занятые на боевом дежурстве, занимались боевой подготовкой. К тому времени крупные боевые операции уже не проводились.

 

Мелкие группы душманов, караваны с оружием и контрабандным товаром уничтожались или захватывались на путях движения. Управление действиями засад и развед-диверсионных групп в засадах осуществлялись с ЦБУ (Центра боевого управления) 40-й армии, 103-й гв. вдд, 345-го гв. опдп и других частей       и подразделений.

Боевые потери в это время были единичными и квали – фицировались, как ЧП, с производством тщательного служебного расследования.

Для защиты объектов, населённых пунктов и территорий, не имеющих стратегического значения, привлекались подразделения «зелёных» (ВС РА) и «Царандоя» (МВД РА). Готовили и обучали их советские военные советники (мушаверы).

Одним из них был туляк гвардии полковник Виктор Мордвинцев (ныне – умерший после болезни).

Существовало негласное соглашение о взаимном ненападении с лидерами основных вооружённых группировок моджахедов Ахмед Шахом Масудом, Гульбеддином Хекматиаром, генералом Дустумом.

Продолжалось оказание большой гуманитарной помощи, в том числе – гражданскими специалистами, которые строили различные объекты, работали во многих сферах жизнедеятельности страны.

– По мнению профессора Гарвардского университета (США) Марка Крамера, если бы не мощная военная помощь, оказанная афганским моджахедам США, Саудовской Аравией, Китаем и Пакистаном, советские войска без особого труда решили бы с самого начала свою задачу. Как писал учёный, умелое сочетание тактики выжженной земли, вертолётных ударов и действий небольших групп специального назначения (это именно то, что не хватало американцам во Вьетнаме) привело к огромным потерям среди моджахедов и вынудило их полностью покинуть ряд провинций.

С середины 1980-х годов «партизаны» не захватили ни одного крупного объекта, занятого Советской Армией; им не удалось помешать развёртыванию и перемещению крупных армейских группировок. По этой причине Крамер называл решение М. Горбачёва о выводе войск из Афганистана данью политической конъюнктуре, уступкой, сделанной ради улучшений отношений с США.

 

– Для того, чтобы иметь военно-политическое влияние на расстановку сил в Центральной Азии, необходимо было, по моему мнению, как минимум, оставить после вывода ОКСВ, на территории РА две военные базы, оснащённые самыми боеспособными силами и средствами на правах аренды на аэродроме Баграма – 345 гв. опдп, на аэродроме Кандагара – 103 гв. вдд, усиленные фронтовой и армейской авиацией и армейской артиллерией.

– Необходимо было продолжать оказывать военную и гуманитарную помощь РА и влиять на замену марионеточного правительства Наджибуллы, на реально демократическое правительство с участием представителей крупных оппозиционных вооружённых группировок, вплоть, до зарождающегося движения «Талибан», являющегося ярым противником производства и распространения в то время наркотиков на территории и за пределами страны.

Продолжение воспоминаний гвардии полковника в отставке Николая Янова:

«…Последняя масштабная боевая операция по разблокированию города Хост на юго-восточной границе с Пакистаном проводилась с ноября 1987 года до середины января 1988 года, когда началась подготовка и выход из  РА основных частей 40-й армии.

В течение 1988 года проводились отдельные развед-диверсионные и засадные действия силами мелких разведгрупп на путях движения караванов с оружием и товарами со стороны границы с Пакистаном; а также – силами сторожевых застав, расположенных вокруг Кабула и других крупных населённых пунктов по недопущению их обстрелов моджахедами реактивными снарядами и из других видов оружия.

В ходе проведения операции «Магистраль», участником которой мне довелось быть (первый орден – Красной Звезды), запомнился трагический случай, когда в одну из ночей на КНП дивизии поступил доклад с одной из высот в районе перевала Сатау-Кандав, занятую накануне вечером подразделениями 350-го гв. пдп. Командир полка подполковник Александр Попов (ранее служивший командиром            3 пдб 51 гв. пдп) доложил, что от одиночного артиллерийского снаряда на КП полка погибла группа артнаводчиков артиллерийского полка 103-й гв. вдд в составе трёх человек, расположившихся на ночной отдых.

О случившемся я сразу доложил командиру дивизии генералу        П. С. Грачёву, который тут же приказал начальнику разведки дивизии подполковнику Сергею Шевбунову разобраться, какие артиллерийские батареи 40-й армии вели огонь по высоте этой ночью.

Через тридцать минут на КП был доставлен командир                            122-мм артиллерийской батареи Д-30, на карте которого были обозначены беспокоящие огни по высотам. Этот командир не получил новых данных от своего начальника штаба артиллерии и приказа о прекращении огня, в связи с занятием высоты нашими подразделениями. 

Наши офицеры, находившиеся в это время на КНП дивизии, вынуждены были, практически физически, воспрепятствовать          П. С. Грачёву, который в ярости хотел застрелить из личного пистолета незадачливого (мягко говоря) командира батареи. Все были просто в шоке от такого «взаимодействия» и безответственности командования и ответственных офицеров штаба  40-й армии.

После этой операции мне пришлось в течение 1988 года мотаться – летать и ездить – с проверками по частям и сторожевым заставам вместе с вновь назначенным командиром дивизии гвардии полковником Е. М. Бочаровым, после убытия                П. С. Грачёва на учёбу в Академию Генерального штаба.

Краткая биографическая справка:

– в Туле с 1961 года: токарь на  комбайновом заводе;

– 1964 год – окончание средней школы рабочей молодёжи;

– 1968 год – окончание Рязанского высшего воздушно-десантного училища, в 1980 году – Высших офицерских курсов «Выстрел» при Военной академии имени М. В. Фрунзе;

– в 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени – командир разведвзвода, командир парашютно-десантной роты, заместитель начальника штаба 51-го гвардейского парашютно-десантного полка, старший помощник начальника оперативного отделения штаба дивизии;

– в 1989–1991 годах – старший преподаватель военной кафедры ТГПИ имени Л. Н. Толстого;

– в 1987–1989 годах – служба в 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии имени 60-летия СССР (Афганистан);

 

– участник 11 боевых операций;

– награждён орденами Красной Звезды, «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени, медалями;

– ветеран боевых действий в Афганистане, ветеран                     106-й гв. вдд, член РСВА, член Союза десантников России.

 

Декабрь 2014 года,

Тула.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

От автора……………………………………………………………..4

Армейские будни…………………………………………………….5

Мои сослуживцы……………………………………………………81

«Непыльная» должность (Благов В. Е.)………………………81

Мой комбат (Буй А. Ф.)……………………………………….83

Настоящий комиссар (Гайдай А. В.)………………………….87

Воспоминания за чаем (Гуганов А. Б.)………………………89

Гудок паровоза (Дворецкий Н. И.)……………………………94

Ниспровергатель авторитетов Дронов Н. Н………………..101

Славная охота (Жилкин С. Н.)………………………………105

От лейтенанта до генерала (Калабухов Г. А.)………………108

Замполит первого батальона (Ковалёв В. Г.)………………117

Закон бумеранга (Мискевич А. Н.)………………………….124

Секретарь комитета комсомола (Миско Г. Г.)……………..129

Светлая душа (Мордвинцев В. В.)…………………………..132

Место рождения – край берёзового ситца (Нечаев Н. С.)…135

С душой деревенского паренька (Новиков В. И.)………….138

Воспоминания Василия Онучко (Онучко В. П.)……………141

Привилегия офицера (Педяш А. Г.)…………………………146

Мой начальник штаба (Полунеев В. Ф.)……………………148

Где сложнее – там люди лучше (Терновский А. Ю.)………149

Командир взвода связи (Фунтиков А. В.)…………………..150

Воскресные встречи………………………………………….154

Врач первого батальона (Шаховал С. Я.)…………………..158

С него брали пример (Щекочихин В. К.)……………………160

Останься мы в Афганистане (Янов Н. Ф.)………………….163

 

 

 

 

 

 

 

 

НИКОЛАЙ МАКАРОВ

 

 

 

 

 

 

 

 

ГВАРДЕЙСКИЙ ПЕРВЫЙ ДЕСАНТНЫЙ БАТАЛЬОН