…Проводив группу до вокзала «Рязань-2», офицер военкомата напутствовал нас:
– Подойдёте к военному коменданту Казанского вокзала – для вас забронированы семнадцать плацкартных мест на поезд Москва–Томск.
Естественно, никто о будущих слушателях Военно-медицинского факультета у военного коменданта и слыхом не слышал, тем более никакой «брони» для нас не было.
– Идите и покупайте на общих основаниях билеты в воинской кассе.
То есть – в кассе для военнослужащих, в которой, опять же, естественно, билетов на ближайшую неделю до Томска не оказалось.
– До Новосибирска в общем вагоне – билеты найдутся. А там – на «попутке» доберётесь до Томска, – успокоила нас кассирша.
Как только поезд тронулся, на столиках появилась снедь – кому что Бог послал, в основном, спиртные напитки различного содержания и различного же литража.
Боясь за свои глаза, за всю дорогу к дегустации напитков я так и не присоединился, несмотря на все уговоры своих товарищей. Дескать, едем-то в военно-медицинскую организацию – вдруг там придерутся к моим болезным глазам, и придётся чапать обратно в Рязань.
Через сутки пути вся наша компания разбрелась по составу: большинство устроились в плацкартные вагоны, некоторые – в купейные. Так и добрались до Новосибирска, где штурмом взяли подобие электрички, на которой в жутчайшей тесноте добрались до места назначения – город Томск.
…Семьдесят второй год. Июль. Город Михайлов. Рязанская область. Первый отпуск (не каникулы) офицерский (не курсантский) после окончания Военно-медицинского факультета. Мне оказана честь быть свидетелем на свадьбе у моего лучшего друга Володьки Кузнецова, тоже лейтенанта медицинской службы, тоже десантника, в то время – Каунасской воздушно-десантной дивизии. Моего однокашника (одногруппника и одновзводника) ещё – с Рязанского медицинского. И койки в общаге в Томске у нас два года стояли рядом. Вот, к нему-то, в Михайлов я и приехал за неделю до свадьбы. А чтобы не отвлекать его от предсвадебной суеты, с утра захватив баклажку самогонки (его мать сотворяла этот напиток почище пятизвёздочного «Арарата»), с местным «населением» отправлялся загорать на Проню. Благо речка протекала недалеко от его дома. И так – каждый день. Семь дней подряд. На восьмой день – кульминация! ЗАГС. Цветы – к «Вечному огню». Цветы – на кладбище, на могилу Володькиного отца…
Но перед таким ответственным и сверхважным действом, для взбадривания уставшего организма, для тонуса, для расслабухи, для… Да, мало ли для чего срочно потребовалось принять на грудь граммов сто – сто пятьдесят. Но… Но не коньякоподобной самогонки (честно говоря, за неделю она порядком надоела), а простой советской водки. «Столичной». «Московской». «Российской». Какая, в общем, окажется под рукой. Она стояла к этому времени на свадебном столе. Вся! В зале! В котором был полумрак из-за густых крон деревьев, закрывавших весь солнечный свет. Вся фишка была в том, что выключатель находился не в зале, а перед входом в зал, за дверью (умеют же у нас, если захотят отчебучить что-нибудь заумное).
Нажимаю выключатель. Свет не загорается. Щёлкаю ещё раз. Свет опять не загорается. А из зала раздается голос Володьки Кузнецова, голос жениха:
– Кто там балуется с выключателем?
Я машинально щёлкаю выключателем и задаю ему естественный контрвопрос, совсем не врубаясь в ситуацию:
– Ты-то что там делаешь?
И опять щёлкаю выключателем. Опять из зала раздается Володькин голос (я его не вижу – не вижу, что он там делает):
– Выключи свет! Я тут патрон меняю под большую лампочку. От твоего включения–выключения у меня этим долбанным электричеством пальцы щиплет. Мешает работать.
Я ошарашенный сажусь на диван. Меня всего трясет. 220 (двести двадцать) вольт – а ему лишь пальцы пощипывает…
Появляется из зала Володька. Включает свет. Праздничный стол сияет во всей своей первозданной невинности. Жених протягивает мне стакан, чокается со мной:
– За нас!..
…Ещё в Рязани решили с Володькой Кузнецовым, что в Томске не только будем проситься в десантный взвод, но и в первый же выходной день пойдём записываться в секцию по прыжкам на лыжах с трамплина.
В десантный взвод особо желающих попасть и не оказалось, так что мы без труда прошли все медицинские и мандатные комиссии. В первый же выходной день после принятия Присяги мы поехали на окраину Томска, где возвышались трамплины.
Чем ближе мы подходили к трамплину, тем он казался всё больше и больше, всё гигантнее и гигантнее, всё зловещее и зловещее. Задрав головы, мы с нескрываемым удивлением и страхом смотрели на это чудовище.
Никого не встретив, мы с чувством выполненного долга побрели к остановек автобуса.
– Нет, нам такой трамплин не нужен.
…Томск. Два года учёбы на Военно-медицинском факультете. В десантном восьмом взводе. Из наших «косопузых», рязанских, в десант со мной пошёл только Володька Кузнецов, с которым подружились ещё на втором курсе.
Как и все бывшие студенты из различных институтов, мы – рязанцы, вначале держались по местечковым привычкам. Потом как-то быстро все притёрлись друг к другу и различия пошли по принадлежности к войскам: «погранцы», «десантура», «общевойсковики», «пилюльки» – это фармацевтический взвод. Особых конфликтов, да и не особых тоже, между взводами и не было. С гражданским населением порой приходилось выяснять отношения на повышенных тонах…
…Первую заметку в Томске я отнёс в газету «Молодой Ленинец», которую привожу полностью.
Урок жизни
В сорок первом ему было семнадцать. И он мечтал стать врачом.
Но он стал разведчиком.
Вместо того, чтобы взять скальпель, он взял автомат. Вместо того, чтобы лечить людей, он стал убивать….
Это – о моём отце. Именно о нём я говорил, когда накануне полувекового юбилея со дня выступления В. И. Ленина на III съезде комсомола, мы, будущие военные медики, в рамках Ленинского урока провели собрание, основной темой которого был разговор «Почему я хочу стать военным врачом». Перед нами сразу встала большая нравственная проблема: врач – самая гуманная профессия на земле, и война – это противоестественное состояние общества…
Профессия военного врача опасна. Но быть членом Ленинского комсомола – значит, невзирая ни на какие опасности и трудности, добиваться победы.
Только победы. Победы в операционной и победы в бою. И я хочу, чтобы лет там через двадцать мои дети сказали:
– Если бы потребовалось, он взял в руки автомат, как его отец… в сорок первом…
Но ему больше повезло. Он хотел, и он стал врачом, военным врачом и всю жизнь держал в руках только скальпель…
Н. Макаров, слушатель
военно-медицинского факультета
…Пятый курс. Май. Часа полтора-два после отбоя. Врываются: в нашу комнату – Володька Колебаев, командир первого отделения; к погранцам – Санёк Крылов, ударник в оркестре агитбригады. Оба из Целиноградского медицинского института. Оба сильно помятые и побитые.
– Наших бьют!
Весь пятый курс, все, кто находился в это время в общежитии, устремляется на разборку в общагу. Гражданскую. Пошла работа: кто прав, а кто виноват – вопроса не существовало. Раз принадлежишь не к женскому полу, пожалуйста, получи по полной программе!
Через полчаса этой грандиозной драки, «чужой» вражеский голос на всю планету передаёт, что в Томске происходит избиение гражданского населения спецвойсками.
Через полчаса и три минуты цепочка: Москва, ЦК КПСС – Томск, обком КПСС – начальник ВМФ – дежурный по факультету подполковник Коломеец – замкнулась. Но замкнулась не на дежурном по факультету, а на его помощнике, слушателе шестого курса. Преподаватель кафедры ОМП (оружие массового поражения) в это время, будучи дежурным по факультету, спокойно играл в ассистентской своей кафедры в преферанс со Славой Зиновским (из нашего восьмого взвода) и двумя другими любителями расписать «пульку».
Пока в общежитие факультета прибыло начальство, пока незадачливый преферансист бегал по улицам, стреляя из ПМ (пистолет Макарова) в воздух, пока суть, да дело – все слушатели были на своих местах. В койках. Все крепко спали. Никто даже ухом не слышал ни о какой драке. Тем более никто и не участвовал. За исключением Колебаева и Крылова, у которых следы гражданских кулаков на лице ничем нельзя было скрыть. Они же выступали «первым» номером с намного превосходящими силами. Это потом…
Для нас наступила «черная» неделя. Каждый день нас опрашивали (или допрашивали?) военные дознаватели, назначенные из преподавателей военных кафедр. Были исписаны горы бумаг. Проведены очные ставки (как в плохом детективе). Через неделю этой бодяги выяснилось, что у каждого есть «железное» алиби из-за отсутствия в ту ночь, в той, гражданской, общаге.
Кто был на дежурстве в клинике (вот график дежурств, заверенный зав. отделением), кто нёс службу в наряде (вот график), кто возвращался с последнего двухсерийного с журналом кинофильма (вот билеты), кто коротал ночное время у знакомой девушки (вот её собственноручное, заверенное у нотариуса, признание, что от неё молодой человек ушёл в пять утра), и т. д., и т. п.
Выходит, что никакого избиения гражданского населения спецвойсками и не было. О чём и доложили по цепочке в обратную сторону, исключая, естественно, чужой, вражеский голос.
Стрелочники? Стрелочниками, по вполне понятным причинам, оказались Колебаев (в последующим главный хирург Ракетных войск стратегического назначения) и Крылов, которые отсидели на гауптвахте по десять суток каждый…
…Учился в первом отделении нашего взвода слушатель Мишка Копейкин то ли из Барнаула, то ли из Семипалатинска – не в этом суть. Всякую технику боялся до первобытного ужаса. Поручает ему, к примеру, преподаватель позвонить в лабораторию, расположенную в другой части города, узнать результаты анализов своего больного. Мишка ни за какие коврижки не подойдёт к телефону. Он лучше в своё личное время после занятий пешком метнётся в лабораторный корпус и на завтра принесёт злополучные анализы.
Хотя однажды он весь взвод крайне удивил и восхитил. На шестом курсе, проходя «поликлинику» по кафедре факультетской терапии, наш взвод привлекли на вспышку гриппа и других простудных заболеваний в суровую сибирскую зиму (а когда в Сибири зимы бывают не суровыми?). Нас разделили по парам – и вперёд, «на Дарданеллы», к своим больным с полным карт-бланшем: бланки рецептов с печатью поликлиники, бланки листов нетрудо- способности (бюллетени то есть), медицинские карточки.
Но не только на шестом курсе, оказалось, что и по жизни слушатели восьмого взвода, десантного отличались от других студентов и слушателей. Ибо другие взводы формировались из студентов двух-трёх институтов, максимум – четырёх, то в десантном взводе оказалось по два-три представителя со всех медицинских институтов страны. Ну, где ты святого найдёшь одного, чтобы пошёл в десант?
Поэтому, разделив больных поровну, мы заканчивали свои обходы ровно в два раза быстрее, используя высвободившееся время каждый по своему усмотрению.
И Мишка с Валеркой Самсоновым в этом действии ничем от других пар не отличались. Договорившись о встрече после последнего посещения своих больных, они разошлись по квартирам многоэтажного дома. Самсонов с больным старичком справился быстро.
Ждёт Мишку пять, десять, двадцать, сорок минут. Проходит час – Мишки нет, промёрзший до мозга костей, Самсонов собирается мчаться со всех ног в поликлинику узнавать адрес мишкиного больного, чтобы прийти тому на выручку. В это в двери подъезда появляется собственной персоной наш Копейкин, облизываясь, как мартовский кот.
…– Звоню, открывается дверь, – повторяет свой рассказ Копейкин всему взводу, – стоит в халате моя «больная», лет тридцати. Снимаю шинель, шапку, ботинки, достаю градусник и фонендоскоп, иду за ней в комнату. Не поворачиваясь к ней, говорю: «Раздевайтесь!». За спиной что-то зашуршало. Оглядываюсь – неописуемая, полностью обнажённая моя «больная». Пришлось три раза её «выслушивать» и «проверять температуру».
Вот, тебе и тихоня.
…Заведующим кафедрой психиатрии в то время был профессор, доктор медицинских наук Красик. Перед Томском он занимал такую же должность в Рязани. Проведя знаменитый «Рязанский» эксперимент по трудовой реабилитации больных, он был переведён в одну из крупнейших больниц Союза такого же профиля главным врачом. Соответственно стал заведующим кафедрой психиатрических болезней Томского государственного медицинского института, где обучались на гражданских кафедрах и мы, слушатели (так официально нас называли) Военно-медицинского факультета.
Экзамены по психиатрии мы сдавали, в отличие от других гражданских кафедр, не в клиниках, а на своём факультете, куда приезжала вся бригада экзаменаторов во главе с профессором Красиком.
На столе, рядом с тем, за которым восседала экзаменационная комиссия и распластанным веером возлежали билеты, каждый взвод выставлял для профессорско-преподавательского состава «чай» в виде фруктов, конфет, кофе, коньяка. Не ради взятки, не ради какого-то подхалимажа. Уважали мы своих учителей.
Так вот, каждый рязанец (а нас и было-то «лечебников» пятнадцать человек всего. Да, и набора в Томск из Рязани было всего три; наш – второй), какой бы вопрос рязанцу не попадался, начинал отвечать именно со знаменитого «рязанского» эксперимента. Всё. На этом экзамен для рязанцев заканчивался. С оценкой «отлично» в зачётке по психиатрии. И начинались ностальгические воспоминания о Рязани:
«Нам наплевать
на Волгу-мать,
на Каму у Казани…
Нам на века
река Ока –
она течет в Рязани!..»
Это мы пели, т. е. рязанцы (нас, двое – в восьмом взводе, остальные – в первом взводе, а двое фармацевтов, по-моему, психиатрию-то и не сдавали), с Красиком после экзамена под рюмку «чая»…
…Сентябрь 1970 года. После «курса молодого бойца» и принятия присяги – мой первый наряд: дневальный третьей смены «на тумбочке» расположения пятого курса. На этом же этаже находился и курс ППР – партийно-политической работы, или как мы шутили: «поболтали-поговорили и разошлись».
В дверь входит начальник курса подполковник Плешаков (кажется, такая была у него фамилия) и пристально рассматривает меня.
– Товарищ слушатель, как вам не стыдно, – я съедаю его глазами, не в силах понять такие слова начальника курса. – Не успели прибыть на факультет, как пьяный чуть не сбили меня вчера вечером на улице.
Пытаюсь ему объяснить, что вчера заступил в наряд и по определению не мог не только не быть не то что пьяным, но и банально прохлаждаться на улице.
– Я ещё с вами разберусь, – махнув рукой Плешаков, отправляется к себе в кабинет.
Не успел Плешаков сделать и пяти шагов, как распахивается дверь и в проёме нарисовывается моя копия: такой же овал лица, такой же рост, такие же густые белобрысые кудри плюс улыбка, «хоть завязочки пришей», плюс выхлоп после вчерашнего вечера, – слушатель Китайгородский из 7-го взвода.
– Ты, ты, – на этом моё красноречие и заканчивается.
…Первый цикл на факультете у нашего взвода проходил по кафедре глазных болезней, и, видя мои глаза, заведующая клиникой сразу оформила меня на стационарное лечение, где мне пришлось продолжать «стационариться» и второй цикл по кафедре госпитальной терапии. Благо обе кафедры располагались в одном корпусе на соседних этажах. Так и жил: занятия вместе со взводом, затем – лечение, обед и до ужина – свободное время (лекции, естественно, я не посещал). Местные «косачи» с первых дней взяли надо мной шефство, потчуя разными домашними деликатесами. Взяла надо мной шефство и больная С., получившая отслоение сетчатки после мотоциклетной аварии.
По окончании цикла глазных болезней эта больная С. пригласила меня к себе домой, зная, что моя курсантская форма висит в кабинете кафедры среди плакатов наглядных пособий по глазным болезням. Переодевшись, я спокойно выходил и шёл к ней на квартиру, благо она (квартира) располагалась совсем рядом на первом этаже пятиэтажной хрущёвки.
Наши встречи в интимной обстановке продолжались весь мой цикл по факультетской терапии, после коего меня выписали со стационарного лечения, так и не установив причину моего заболевания. К концу ноября меня эти встречи начали, откровенно говоря, тяготить по причине уж слишком навязчивого поведения моей подруги: дескать, пора знакомиться с её родителями; дескать, она подруга сестры заведующего кафедрой военной эпидемиологии полковника Жука и т. д., и т. п.
Одним словом, пора было вострить лыжи и отчаливать восвояси, деликатно покинув уютное гнёздышко. Очередной раз, восседая в неглиже на шикарном ворсистом ковре, вдруг вижу, что между тарелками закусок и рюмками бежит громадный таракан. Не долго думая, давлю его большим пальцем правой ноги – брезгливостью никогда не отличался.
Что тут началось: поток бранных слов, обзывание меня крестьянином (в принципе-то, крестьяне довольно умные люди).
Не буду больше перечислять вылившиеся на меня эпитеты и метафоры: молча оделся и ушёл… по-английски. В дальнейшем эта больная С. пыталась меня «прищучить» полковником Жуком – ничего не вышло.
…22 февраля 1971 года пригласили нашу агитбригаду выступить на местном телевидении в прямом эфире (не было тогда передач в записи). Солисты ансамбля Петька Васечко и Славка Грушин пели популярные советские песни, на мою долю выпало читать ранее написанные юмористические рассказы – две штуки. Если ансамблю хватило одной репетиции, чтобы получить «добро» главного режиссёра, то со мной он мучился с утра до обеда, репетируя каждое слово, каждую запятую.
– Всё! – терпение режиссёра лопнуло. – Обед.
Оставив инструменты (гитары, ударные, трубу), весь состав агитбригады часов в одиннадцать ухал по своим личным делам, чтобы к 16:00 прибыть на «эфир». Мне же никакого резона куда-либо отъезжать не имело смысла – до «эфира» оставалось каких-то час-полтора. Пошатавшись по студии, я пошёл откушать в ближайшее кафе. Открываю дверь и сразу же у ближайшего столика натыкаюсь на главного режиссёра и его помощника, поглощающих обильный обед с изрядной портвешковой дозой.
– Садись! – Наливая в пустой фужер напитка, предложил главреж.
Тут и официантка подоспела, принеся комплексный обед и – «алаверды» – флакон в 0,75 всё тех же «трёх семёрок».
– Всё у тебя получится. – Напутствовали меня монстры местного телевидения.
Вечером на факультете все, кто смотрел программу, единодушно признали моё выступление самым лучшим и эффектным, самым, самым…
И гонорар за выступление у меня оказался раза в три больше всех остальных вместе взятых шести человек: как никак – авторское исполнение.
…На кафедре детских инфекций нам «досталась» преподавательница года на два-три старше меня. Очень фигуристая и симпатичная. Узнав у санитарок её статус-кво, в уме рассчитывая на дальнюю перспективу, вплоть до обмена обручальными кольцами, не долго думая, приглашаю её на очередной вечер отдыха к себе на факультет, аккурат, накануне 8 марта.
Получилось, как всегда: человек предполагает и далее – по тексту. За неделю до женского дня ко мне обратилась заведующая клиникой глазных болезней с деликатной просьбой познакомить её старшую дочь – преподавательницу иностранных языков в Томском военном училище связи – с одним из слушателей нашего факультета с перспективой выхода её – дочери – замуж. Мою кандидатуру, в шутку предложенную, она отвергла сразу, припоминая моё полугодовой давности нахождение в оной клинике.
За полчаса до встречи с перспективной дамочкой, под руку с искательницей женихов спускаюсь по лестнице со второго этажа в вестибюль здания. И ровно на середине лестницы нос к носу сталкиваюсь… да, да – сталкиваюсь со своей так и не сбывшейся мечтой.
Великовозрастная же дочурка через полгода удачно вышла замуж за нашего шестикурсника и укатила от родной мамки.
…Июль. Одна тысяча девятьсот семьдесят первый год. Фергана. Стажировка. В Ферганской воздушно-десантной дивизии (расформирована, буквально за несколько месяцев, до событий в Афганистане. Вредительство? Или предательство?) Жара – под сорок градусов Цельсия в тени (а мы в тень-то и не лезли).
Нам разрешили ходить в рубашках с длинными рукавами (без кителя, но в галстуках). А вы говорите: «Дубы»! В то время была однообразная, для всей Советской армии форма одежды. Жара ни жара, холод ни холод: рубашка, галстук, китель. В летнее время: ни коротких рукавов, ни отсутствия удушиловки в виде галстука. «Люминь» и «чугуний» – двумя словами.
Мы так и ходили: в галстуках, но без кителя. По высочайшему разрешению военного коменданта города Ферганы. Ходили до нашего первого парашютного прыжка (хотя у меня одного из всего взвода – это был четвёртый прыжок с парашютом, три я совершил ещё на первом курсе, в Симферополе).
Рождение целых пятнадцати (в том числе и меня) новых десантников отмечали с нашим вэдээсником (офицером Воздушно-десантной службы) старшим лейтенантом Нейманом в ближайшей чайхане.
Само собой разумеется, на замечание какого-то гражданского, стоявшего в одних трусах на балконе ближайшего дома, мы отреагировали адекватно. В предельно допустимой жёсткой форме.
Этот гражданский на следующее утро тоже ответил в предельно жёсткой форме. Сапоги. Кители. Портупея. И… от него до обеда строевая подготовка под палящим ферганским солнцем на плацу гауптвахты. Этот «Кент в трусах» с вчерашнего балкона оказался военным комендантом города Фергана.
Хорошо, что часть отделения – восемь человек (в том числе и я) – отправлялась для дальнейшего прохождения стажировки в город Ош, в Ошский десантный полк. Семь же новоиспечённых десантников в Фергане так все оставшиеся дни (две недели) парились в сапогах, под портупеей…
Не зная человека, можно нарваться…
…Опять: июль 1971 года. Войсковая стажировка после пятого курса в 105-й гвардейской воздушно-десантной Венской Краснознамённой дивизии в Фергане. Той самой дивизии, которая в начале 1979 года будет расформирована, а в декабре того же года в Афганистан отправится из Витебска 103-я гвардейская воздушно-десантная ордена Ленина Краснознамённая ордена Кутузова 2-й степени дивизия имени 60-летия СССР. Улавливаете разницу: где Афганистан и Фергана, а где Витебск? Об этом потом, как-нибудь в другой раз.
Итак, наша стажировка. Стажировка 1-го отделения 8-го десантного взвода Томского военно-медицинского факультета: две недели всё отделение проходит предпрыжковую подготовку в полном объёме, несколько раз укладывает парашюты – основной и запасной – и совершает прыжок из самолёта Ан-2. После этого половина отделения на дальнейшее прохождение стажировки отправляется в гвардейский парашютно-десантный полк в город Ош, что в Киргизии. В этой половине отделения оказываемся и мы вместе с моим лучшим другом ещё с Рязани Вовкой Кузнецовым.
Через неделю мы с ним решаем сделать вылазку на гору, аккурат своей подошвой расположенной по другую сторону дороги от места дислокации полка.
Зачем полезли на гору? Банально: посмотреть летучих мышей, которые, по словам полковых старожилов, кишмя кишели в пещерах оной горы.
Восхождение начали где-то в четыре часа пополудни, солнце стояло если и не в зените, то довольно высоко над горой. На полпути к пещерам всё-таки лезли в гору, не по прямой асфальтированной дороге шли – солнце разом, как по мановению волшебной палочки, скрылось за горой. Ещё минут через десять нас окутала сплошная чернота. Только звёзды и далёкие огни фонарей будто из другой галактики.
Делать нечего, спускаемся по знакомой (или незнакомой?) тропинке. В звёздной подсветке разве разберёшь нужную тропинку. Так и мы в каком-то месте свернули с проторённой дороги и пошли в неизвестность. Хотя фонари также мерцали внизу и звёзды, вроде, оставались на своих местах.
Мы шли, шли и вышли к арыку шириной метра три, заросшего по обоим берегам каким-то густым кустарником. Не долго думая, полностью разделись, взяли одежду и обувь и смело полезли через кусты. На наше счастье ложе арыка оказалось бетонированным, а быстрое течение мы преодолели на одном дыхании. Буром ввинтившись в кусты противоположного берега, с облегчением вздохнули, отряхиваясь от колючек и веток.
Тут и рукой подать до полка. Услышав наш рассказ о форсировании арыка, полковые медики уставились на нас как на зачумленных больных.
– Ребята, да вы родились не в рубашке, а в каком-то противочумном костюме, – протягивая нам трясущимися руками (у них-то от чего?) мензурки со спиртом.
– ???
– Ещё никому не удавалось перейти этот арык, тем более ночью, и не быть укушенными змеями, кишащими там в летнее время.
…Зимняя сессия на шестом курсе это – непревзойдённый шедевр авантюр трёх рязанцев (Петька Васечко, неиссякаемый генератор всяческих и всевозможных идей, руководитель агитбригады – первый общевойсковой взвод; Володька Кузнецов, гитарист и я – друзья не разлей вода ещё со второго курса института: восьмой десантный взвод).
В первых числах декабря Васечко «надыбал» информацию, что в клинике детских болезней, где располагалась и сама одноимённая кафедра, к Новому году для больных детей нужны Дед Мороз, Снегурочка и артисты для кукольного спектакля. На следующий день, после обсуждения этой информации, мы отправились в эту клинику предложить свои услуги.
Выслушав нас, заведующая клиникой без обиняков, без экивоков, прямым текстом прямо в лоб, как ударом хлыста, подвела черту:
– Сколько?..
– Досрочно, 31 декабря, с шестым взводом сдать экзамены на «хорошо» и «отлично».
– Замётано, – вздохнув с облегчением (денег же мы не просили), она протянула нам мешок с куклами и сценарий детского спектакля. – Жду двадцать девятого к четырём часам. Снегурочку, надеюсь, найдёте сами.
Почему экзамен 31-го? Ларчик-то открывался просто: в шестом взводе обучался старшина курса капитан Яроцкий, который составлял расписания и занятий, и зачётов, и экзаменов для всего курса. И для своего родного, шестого взвода он поставил экзамен по детским болезням последним из четырёх положенных в эту зимнюю сессию, чтобы также в последний день цикла по этой кафедре и сдать досрочно экзамен, тем самым пяток дней прибавив к отпуску личному составу взвода. И к этому взводу мы – рязанская троица – садились, грубо говоря, на «хвост».
С куклами и сценарием мы, захватив пару по 0,75 «трёх семёрок», отправились на квартиру к Петьке (он один из нас был женатым человеком) готовиться к представлению. Собирались у него почти каждый день с обязательными двумя–тремя всё теми же 0,75 «тремя семёрками», так ни разу не открыв сценарий и ни разу не достав кукол.
– Играем «с листа», – бодро произнёс Петька, открывая двери в холл стационара клиники, где нас ждали десятка три больных детишек дошкольного возраста.
Меня сразу переодели в Деда Мороза, придав яркой красной помадой моим щёкам «натуральный» зимний румянец. Снегурочка – подруга Кузнецова – оказалась Деду Морозу под стать.
Артисты – Петька, Володька и ещё двое приглашённых агитбригадовцев за ширмой, естественно, пропустив по сто пятьдесят портвейна (без Деда Мороза и Снегурочки, что тоже, естественно – мы же непосредственно общались с детьми), разобрав куклы, приступили к изучению сценария спектакля.
В это время в холл пришли и заведующая отделением, и заведующая кафедрой детских болезней, и весь женский, и весь мужской (всего два ординатора) персонал, рассевшись на стульях в задних рядах.
Пока артисты готовились к спектаклю вся нагрузка легла на Деда Мороза и Снегурочку: хоровод – за хороводом, стихи, песенки, подарки и т. д., и т. п.
Хорошо, что я сообразил надеть костюм Деда Мороза на голое тело: и оставшиеся на мне трусы, и вся амуниция после представления насквозь промокла от пота – жара стояла в отделении, дети всё же.
После спектакля нас всех пригласили на встречу Нового года, не переставая восхищаться прошедшим действом:
– Такого впечатляющего представления до вас никто никогда не проводил, – пела нам дифирамбы заведующая детским отделением. – Как – насчёт следующего года? Ах, совсем забыла: вы же – выпускники.
Вперемежку с персоналом мы расселись за столы, но честь агитбригады, да и всего факультета по встрече Нового года отстаивали только мы вдвоём с Петькой. Все мужики отделения – два ординатора – после второго тоста заснули в детских кроватках, Володька уснул в раздевалке среди пальто и шуб, не дождавшись 12 часов, Снегурочка, за что-то обидевшись сразу после спектакля на Кузнецова, и двое приглашённых испарились ещё до банкета.
Ровно в четыре часа Петька поймал на пустынной улице такси, завёз меня и Володьку, полусонных, на факультет, а сам поехал к себе на квартиру.
…Утром тридцатого, разбудив Кузнецова, последними из восьмого взвода отправились в госпиталь на кафедру военно-полевой терапии (ВПТ) сдавать зачёт по оному предмету, предварительно заскочив в буфет выпить минералки. Там, видя мои разукрашенные щёки и шею, буфетчица за ширмой стала чем-то стирать помаду (уважали и любили нас – десантников – женщины факультета).
И если мне удалось проскочить мимо всевидящего ока начальника курса подполковника медицинской службы Подолянко, то Володька, как назло, нарвался на него со всеми вытекающими отсюда последствиями (о коих – дальше).
Зачёт по ВПТ у нас принимал подполковник медицинской службы Улизко. Оригинальный до безобразия преподаватель, к примеру:
– Это – синее или зелёное? – интерпретируя, так можно наглядно перевести его вопросы.
– Зелёное?
– Правильно! – следует длинная пауза. – Красное!?!
Слушателей он опрашивал строго по алфавиту, и, пока очередь дошла до моей фамилии (где-то в середине списка), я успел «по диагонали»просмотреть учебник.
– Макаров! – Улизко, оторвав глаза от журнала, в недоумении уставившись на мои красные щёки, так до конца и не оттёртые буфетчицей.
– Он вчера выступал Дедом Морозом на кафедре детских болезней, – прокомментировал мой вид командир отделения Колебаев.
– Садись! Зачёт! – И препод назвал следующую фамилию.
31 декабря к назначенному времени на вожделенной кафедре детских болезней оказывается только моя персона. Володька после вчерашнего зачёта по ВПТ уехал к Снегурочке реабилитироваться после бездарно проведённого с ней вечера на кафедре детских болезней. Петька же Васечко застрял на кафедре госпитальной хирургии, где первый взвод сдавал зачёт по предмету. Если занятия на военных кафедрах заканчивались 30 декабря, то на гражданских – 31 декабря – поэтому и не мог приехать с окраины в центр города.
С телефона-автомата – тогда они работали безукоризненно – набираю номер кафедры госпитальной хирургии и прошу позвать слушателя Васечко. На другом конце провода голосом заведующего кафедрой профессора Альперовича интересуются касательно повода вызова ещё не сдавшего зачёт слушателя.
– У него брат попал под машину, – ничего более умного мне не пришло в голову.
Через двадцать минут передо мной из такси выскакивает Петька с бледным лицом и, заикаясь, вопрошает:
– Где брат?
Зная его семейное положение, отвечаю встречным вопросом:
– У тебя брат-то имеется в наличии?
Без проблем мы сдали экзамены по детским болезням, исключительно беседуя с экзаменаторшами о личной жизни, о прошедшем банкете, о всём на свете, кроме этих самых «детских болезней». Получив соответствующие «хорошо» и «отлично», заехав за Кузнецовым и Снегурочкой, всей гурьбой отправились на квартиру Васечко отмечать настоящий Новый год. Всей гурьбой, да не всей: мне пришлось к вечернему разводу на наряд прибыть на факультет, чтобы вытянуть жребий дневального по курсу в третью смену.
Если на пятом курсе дневальные добросовестно менялись через каждые четыре часа, как предписано Уставом внутренней службы, то на шестом курсе, учитывая опыт предыдущих поколений слушателей, мы решили одноразово заступать на восьмичасовое дневальство. Первая смена: 17:00–01:00; вторая смена – 01:00–09:00; третья смена – 09:00–17:00. Мне досталась самая комфортная смена – Новый год можно смело встречать с друзьями на квартире.
Дежурный по факультету майор медицинской службы Самойлов, строго настрого предупредив весь личный состав наряда о бдительном несения службы, о недопущении на факультете и в окрестностях «водку пьянствовать», преспокойно отправился на кафедру ОМП (оружие массового поражения) «расписать пульку» и встретить Новый год подобающим образом.
Мне оставалось перелезть через забор и отправиться по известному адресу. Под утро первого января перед необходимыми для поправления пошатнувшегося здоровья бокалами шампанского, Петька провожает меня интригующим вопросом:
– Как ты смотришь, чтобы вам с Кузнецовым вместе с нашим взводом пятого января сдать «судебку» досрочно?
– ???
– Всё беру на себя.
Дневальство моё прошло великолепно. Дежурный по факультету на моё отсутствие на отдыхе свободной смены никакого внимания не обратил.
Приползающие, переполненные впечатлениями и подарками (разными там вкусняшками и алкогольсодержащими жидкостями) слушатели родного взвода щедро делились со всеми, кто находился в комнате.
Естественно, вкусняшками я объедался всю свою смену, не отходя от «тумбочки», но «водку пьянствовать» позволил только после семнадцати часов.
Четыре дня до досрочного экзамена пролетели, как один миг. Володька Кузнецов за эти дни с учебником по судебной медицине не расставался ни на минуту, но я этот самый учебник у него видел исключительно в неразвёрнутом виде.
На кафедре нас встретил уже сдавший экзамен Васечко.
– Я договорился – заходите по моей отмашке.
– Всё понимаю, – начинает экзаменатор, слегка принявший после праведных трудов несколько рюмок «пятизвёздочного» чая с командиром первого взвода (дело святое, конечно же!), – Кузнецов женится на твоей сестре, и ему срочно нужно ехать в Рязань, а Макаров-то тут при чём?
– Он – свидетель на этой свадьбе со стороны жениха! – этим ли поставить Петьку в тупик.
Минут двадцать препод стал наставлять жениха и свидетеля, опираясь, как оказалось, на свой горький опыт семейной жизни.
Не задав ни одного вопроса Кузнецову, он берёт мою зачётку и…
– Жениху ставлю «хорошо»! Тебя же, – обращаясь ко мне, – погоняю по всему учебнику.
– Вы мой ответ уже оценили и поставили в зачётку, осталось в ведомость поставить.
В это время в двери появляется Васечкина голова и авоська с внушительным содержимым. Видя такое дело, преподаватель ставит и в Володькину зачётку «хорошо», записывает результаты в ведомость и мы вчетвером до сумерек продолжаем банкет по случаю сдачи «судебки».
Два оставшихся строго по расписанию экзамена – военную эпидемиологию и Уставы, – которые в нашем взводе начинали сессию с Кузнецовым прошли на одном дыхании.
Отметить досрочное – на две недели раньше – окончание этой сессии (Володька умудрился и детские болезни между Уставами и ВЭ сдать) и встретить достойно Старый Новый год мы собрались опять у Петра и Катерины Васечко. Под утро (а когда ещё приходят умные мысли?) Петьку опять в который раз осеняет:
– Идите с Кузнецовым к Подолянко и просите отпускные билеты!
На утро Кузнецов ринулся сразу на факультет. Меня же (всё-таки общение с Васечко не проходило даром) в холодном трамвае откуда не возьмись посещает шальная мысль и, чтобы эту мысль воплотить в реальность, схожу на полдороге и направляюсь в редакцию «Молодого ленинца». Там во всю идёт чаепитие: из огромного литров на десять самовара в чашки и бокалы наливается слабозаваренный чай.
Подают и мне полную чашку. Начиная пить маленькими глотками, боясь обжеться: вот те раз – чистейший болгарский «рислинг». К вечеру на руках у меня – бумага о том, что редакция (с коей успешно сотрудничал уже полтора года) отправляет меня в Москву на месячные курсы внештатных корреспондентов. Явка на курсы 14 января. Подпись. Синяя печать.
С этим направлением на следующий день вначале захожу к начальнику политотдела полковнику Оносову. Он внимательно читает, ставит резюме «Не возражаю!» и свою закорючку.
– Иди в строевую. – Пусть сразу выписывают отпускной и проездные билеты! Если Подолянко будет… (дальше следует непереводимая лексика), пусть позвонит мне.
Надолго не задержавшись в строевой части, стучусь в кабинет начальника курса. Там – сам хозяин кабинета и старшина курса Яроцкий. На мою просьбу о досрочном отпуске оба отвечают категорическим отказом: дескать, без их отеческих разрешений на каком основании досрочно сдавали экзамены; дескать, вчера заходил Кузнецов – ему-то отказали. Будешь Макаров, две недели до официального отпуска, писать заметки во все газеты и журналы, дескать…
– Позвоните, пожалуйста, полковнику Оносову, – успеваю вклиниться в их дуэт.
– Ладно, – подводит резюме Подолянко, – полетишь завтра.
– Руководитель группы с билетами ждёт в аэропорту – отлёт самолёта через три часа.
Ох, как им не хотелось отпускать меня, но резюме начальника политотдела и подпись редактора областной комсомольской газеты – это не хухры-мухры.
Через час я с унылым видом тёрся у касс аэровокзала – на ближайшую неделю на Москву билетов нет и не предвидится.
Хватаюсь за спасительную соломинку – звоню Васечко. Ещё через час у меня в руках вожделенный билет на ближайший рейс на Москву.
…Володьку Кузнецова, успевшего вместе со мной сдать все экзамены досрочно, начальник курса в отпуск не отпустил:
– Будешь вместо Макарова писать статьи! – вынес вердикт Подолянко.
Володьку, конечно же, такой вариант не устраивал. На гитаре играть или там спеть – пожалуйста, но писать…
Особенно не заморачиваясь, на следующий день после моего отъезда он уходит – нет, не в запой – он уходит на стационарное лечение в госпиталь с каким-то несущественным заболеванием. И валяется в госпитале до начала своего законного отпуска, на ночь уходя к своей Снегурочке.
Утром следующего дня после выписки, то есть в первый день отпуска, Володька с Петькой Васечко и его женой Катей в зале ожидания аэропорта оказываются перед огромной толпой пассажиров, жаждущих улететь, в основном на Москву. Билетов, естественно, на ближайшие дюжину дней нет, по определению, тем более, на ближайший самолёт, вылетающий в стольный град вечером.
Оставив удручённых жену и Володьку, Петька растворился в галдящей толпе пассажиров, но ровно через двадцать минут появился, как чёрт из табакерки, с тремя вожделенными билетами на ближайший, то есть на вечерний рейс. Пока суть да дело, наша троица по инициативе Петра решает скоротать время в гостинице при аэропорте. Загрузившись по полной программе, пару раз сходив за добавкой, разморившись в тепле гостиничного номера, они проспали вылет своего самолёта.
Но Васечко этим было не смутить: с утра переложившись портвешком, он достаёт три билета на утренний рейс и вся троица благополучно улетает в Москву.
В самолёте под мерный шум моторов Ил-18 Петька уговаривает Кузнецова из Москвы не ехать к себе на родину в Михайлов, а лететь с ним в город Горький. После недолгих уговоров Кузнецов соглашается, прикинув, что в ажиотаж каникул, тем более в Москве, Васечко вряд ли достанет три (!) билета.
Во Внукове картина ещё более устрашающая, чем в Томске, – к кассам не пробиться. Кузнецов с облегчением вздыхает, но радость его мгновенно улетучивается при виде Петра с тремя билетами на ближайший самолёт до Горького.
Володька на виду всего зала ожидания бухается перед Петькой на колени и громогласно просит отпустить его на родную Рязанщину, мол, бес попутал, когда согласился с предложением друга.
…Мой гос по научному коммунизму начался накануне вечером в самом дорогом ресторане Томска. В ресторан – не помню по какому поводу – меня пригласила ответственный секретарь многотиражки мединститута, по совместительству – лучшая подруга доцентши с кафедры философии, гражданского экзаменатора по научному коммунизму на нашем факультете.
После ресторана мы втроём в «продолжение банкета» оказались в пустующей квартире доцентши. За полночь пригласившая меня журналистка где-то затерялась в многочисленных комнатах квартиры, мне же пришлось исполнять обязанности приглашённого гостя по полной программе.
Ранним утром, часов в пять, за чашкой свежесваренного кофе учёная дама наставляла меня касательно предстоящего экзамена:
– Заходишь первым, берёшь билет, готовишься минут десять, не более и садишься ко мне. – попивая кофе, продолжала. – Рассказывай о чём хочешь, не обращая внимания на вопросы билета, но после каждого ответа, чётко докладываешь: «Слушатель Макаров ответ закончил!».
И, обращаясь, к подруге:
– Чтобы твой коллега по перу получил «отлично», приходишь на экзамен с фотографом, затем помещаешь снимок в многотиражку. Останется мне на память об этой ночи.
Первым зайти в кабинет проблем не оказалось. За экзаменационным столом сидят два полковника из Москвы – оба, как на подбор: глаза красные, лица опухшие.
В это время входит моя доцентша, бросает взгляд на меня и швыряет кипу свежих газет перед полковниками. Те не заставляют себя долго ждать, жадно поглощая новости вместе с минералкой.
Читаю билет, вопросы – так себе, но работа Ленина – ноль, первый раз слышу о ней. Подходит к столу начальник политотдела полковник Оносов, отворачиваясь, спрашивает шёпотом:
– Работу Ленина знаешь?
– Первый раз вижу, – шепчу в ответ.
Оносов косит глаза:
– Сам первый раз вижу эту работу.
Делать нечего, беру, якобы, исписанные черновые листы, подхожу к экзаменационному столу и чётко, как учили, докладываю:
– Та-та-та!
Несу галиматью по первому вопросу.
– Та-та-та, по первому вопросу ответ закончил!
Со вторым и третьим вопросами повторяется то же самое. Начав про работу Ленина, озвучив только название, слышу голос доценши.
– Хорошо, – и, поворачиваясь к читающим газеты полковникам, – вы согласны?
Не отрываясь от чтива, те закивали в ответ.
– «Хорошо», – протягивая мне зачётку, подводит экзаменаторша итог экзамена.
Ничего не понимая «за результат» экзамена, выходя из аудитории, сталкиваюсь с сотрудницей газеты и фотографом. Минут через десять, по выходу «съёмочной группы», прошу журналистку позвать доцентшу. Ещё через пять минут в нашей опустевшей комнате общежития под звон стаканов, наполненных неизменным «777», задаю вопрос:
– Почему – не «отлично», как договаривались вчера, вернее, сегодня ранним утром?
– Я хотела иметь на память фотографию в газете с тобой, – грустно посмотрев на меня, чмокнув и вытирая помаду со щеки, доцентша пошла дальше принимать экзамены. – Прощай, будущий лейтенант медицинской службы Макаров.
…После новогодних каникул все слушатели стали ходить в ателье военторга с целью пошива офицерской формы. Параллельно, в составе отделения, взяв одну на всех лейтенантскую парадную форму (командиром 7-го взвода был лейтенант медицинской службы), мы посещали другое ателье военторга, чтобы сфотографироваться для личного дела.
Это – преамбула.
В нашем взводе пара-тройка слушателей постоянно ходили в наряд (только по собственному желанию – хобби у них такое) – патрульными по гарнизону; среди них – командир первого отделения сержант Володька Колебаев, образец идеального военного. К нему-то особенно и придирался прапорщик из комендатуры, инструктируя перед заступлением на дежурство. Нещадно гонял и по строевой подготовке, и по знанию уставов.
Это – продолжение преамбулы.
Дошла очередь и до нашего взвода идти фотографироваться. Колебаев, как и положено командиру, фотографируется последним и, не снимая лейтенантской формы, выходит из ателье. И… и к ателье подходит эта зловредина прапор, естественно, не отдавший приветствие (правая рука – к виску) «новоиспечённому лейтенанту».
Что тут началось: как только «лейтенант» Колебаев не измывался над бедолагой, полчаса гоняя его строевой подготовкой перед нами, слушателями первого отделения восьмого взвода, десантного взвода. Попробовал бы прапорщик не выполнить приказ «лейтенанта».
…После зимних каникул написал письмо – чем чёрт не шутит – в ГлавПур ВС СССР (Главное политическое управление Вооружённых сил СССР) с просьбой направить меня после окончания Военмедфака служить в какую-нибудь окружную газету, например, в газету Сибирского военного округа (город Новосибирск), так как, имея множество публикаций в газетах и журналах, может, чем и пригожусь на поприще профессиональной военной журналистики.
Через пару месяцев меня срочно вызывает на «ковёр» начальник политотдела факультета полковник Оносов.
– На, читай! – Протягивая мне «бамагу», указывает на стул.
Беру, сажусь, читаю и понимаю, что профессиональной журналистики мне не видать как своих ушей.
– В общем, так, – резюмирует Оносов, доставая из сейфа бутылку коньяка, два фужера (не рюмки) и тарелку с нарезанными кругляшками лимона. – Факультет выпускает военных врачей – государство деньги на это тратило, а не на твою блажь. В журналистику, если будешь и дальше писать, возьмут и из части, а сейчас: вот тебе – официальный бланк, пиши официальный отказ от своей авантюрной идеи. Я подпишу.
Разливая коньяк по фужерам, подвёл черту:
– За твою будущую журналистику…
…За месяц до госов, то есть в одну из майских суббот 1972 года, кто-то выглянув в окно нашей общаговской комнаты на восемнадцать человек (меньше всего в нашем взводе было женатиков, поэтому комната-ангар по праву принадлежала десантникам), заметил на нижней ветке сосны огромную птицу. На наши крики, свист птица совсем не реагировала. Через пяток минут, столпившись под сосной и определив с близкого расстояния, что эта птица – филин, стали бросать в него (филина) палками. Филин совсем не реагировал, наверно, при ярком послеобеденном солнце он не только ничего не видел, но может и не слышал наши крики и свист.
Всё же филин дождался меткого броска и камнем рухнул на землю, но, не долетев полметра, он оказался в наших руках. Принеся его в комнату, посадили на шкаф и отправили гонца в столовую за сырым мясом. Филин не стал себя долго упрашивать, моментально склевав все кусочки мяса, нарезанные сердобольными поварами в виде червячков.
Ближе к вечеру, освоившись в новой обстановке, филин начал вертеть головой и размахивать крыльями, не обращая на нас никакого внимания. Мы ждали, когда же он будет летать, но так и уснули, не дождавшись его полёта.
Теперь главное. Почти каждую субботу наш «однополчанин» Коля Виноградов, как и многие слушатели, отправлялся на субботнее рандеву. Так повелось, если при бритье и глажке брюк Николай что-то напевал (как и в этот день) – всё, поздно ночью или под утро придёт помятый и побитый. Примета всегда подтверждалась. На этот раз, открыв дверь в нашу комнату далеко за полночь и сделав пару шагов к своей койке, он вдруг увидел громадное летящее прямо на него какое-то существо, в полуночных сумерках похожее на ископаемого птеродактиля. А «птеродактиль», совершив пару кругов по комнате, как ни в чём не бывало, уселся на прежнее место. Дверца шкафа при этом самопроизвольно открылась. Виноградов же, издав рёв раненого буйвола, ломанулся к своей кровати, попутно врезавшись лбом в торец этой самой открывшейся дверцы шкафа. Естественно мы все, находившиеся в комнате слушатели, вскочили, включили свет и долго приводили бедолагу в чувство. И примета сбылась – синяки у Коли Виноградова расползлись вокруг глаз.
На следующий день с утра в нашу комнату повалил народ и продолжал «валить» до вечера, пока все не налюбовались на красавца филина. Начальник же курса подполковник медицинской службы Подолянко забрал его к себе домой, но на следующий день привёз обратно – перекормленный филин за ночь загадил ему всю квартиру. Нам также быстро надоели его ночные полёты и запах птичьих «удобрений».
На третий день, поразмыслив, мы отнесли филина в детский садик на соседней улице. Как оказалось, филин и сбежал из живого уголка этого садика – воспитатели даже на всех столбах развесили объявления о пропаже птицы. Но мы то не смотрели на столбы…
…Выпускной бал. Торжественные речи. Застолье. Рекой льющиеся алкогольные напитки. Танцы-шманцы-обниманцы.
С ответственным секретарём газеты Томского медицинского института уходим по-английски в заранее снятый номер близлежащей гостиницы.
На утро следующего дня задаю ей засевший шилом в одном месте вопрос:
– Почему мы с тобой с первого дня знакомства не стали любовниками?
– Тогда у нас с тобой не случилось бы такого плодотворного сотруд-ничества, – наводя последний штришок макияжа, она продолжила, – мы с тобой делали лучшую за все годы институтскую газету, а займись любовью, у нас на газету банально не осталось бы времени.
– Так-то оно так, но…
Она одна состояла в штате института. Даже редактор – заведующий кафедрой микробиологии профессор Васильев, один из самых больших спецов по Тунгусскому метеориту – числился на общественных началах.
Через полгода нашего сотрудничества она пробила, естественно, с помощью Васильева, ещё одну ставку для газеты и делила её полтора года со мной: пятьдесят на пятьдесят…
…Впереди – Тула: служба в 106-й гвардейской воздушно-десантной Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени дивизии: полк, медсанбат, штаб дивизии.
Впереди – и продолжение книги об этой службе…