В детские и отроческие годы, когда наша семья жила в Заполярье, в «маячных окрестностях» знаменитого города Полярного, главной базы Северного флота СССР до пятидесятых годов, пару летних месяцев проводил в отцовской деревне Дворцы на берегу калужской реки Угры. Обычно добирались от Мурманска до Калуги с пересадкой в Ленинграде. Получалось, что мурманский поезд приходил в Северную столицу утром, а следовавший дальше отходил только вечером.
Пользуясь дневной паузой, оставив на вокзале мать с двумя младшими, отец знакомил меня с Ленинградом. Благо это его почти родной город: в тридцатых годах жил здесь у своей старшей сестры и ее мужа Лазаря Федоровича, служившего в хозяйственном управлении ленинградского главка НКВД. Работал поблизости молотобойцем на Волховстрое – первенце сталинских пятилеток; из Ленинграда же и был призван на Северный флот.
… Непременно каждый раз, побывав в Петропавловской крепости, отец вел меня к недалеко пришвартованной «Авроре», на траверсе Нахимовского училища. Увидев же на палубе революционного крейсера столь хорошо знакомых по Полярному матросов в белых рабочих робах, орудующих швабрами, глупых вопросов не задавал: откуда на историческом памятнике, хотя бы и плавучем, служащие срочники в бескозырках и с погонами? Знал со слов отца, что «Аврора» значится воинской частью в составе Балтфлота, а потому имеет свою команду из призывных матросов, сверхсрочников-старшин, «ундеров» на вольном флотском языке, и офицеров соответствующих рангов.
… Знал ли, что когда-нибудь судьба сведет в далекой от морей и крейсеров Туле с таким вот бывшим матросом с «Авроры»? По расчету годов получается, что вполне мог трех-четырех-классником видеть на палубе «Авроры» матроса Ходулина: невысокого, плотного и коренастого, словом, с фактурой, что так уважают на кораблях с тесными коридорчиками, трапами и люками, которые следует скоренько раздраить, скользнуть в другой отсек и задраить за собой.
Но фамилию эту услышал только после окончания школы и переезду в Тулу, но зато как первую «писательскую» в этом городе. Приехав сюда первым (остальная семья подтянулась к началу осени) – готовиться к поступлению в местный политехнический институт на радиотехнический факультет, жил все у того же дядьки Лазаря Федоровича… как некогда отец проживал у него в Ленинграде. Человек с невероятной жизненной судьбой (о нем я в нескольких книгах писал), кроме всего прочего, дядька хорошо чувствовал художественное слово. Выписывая областную газету «Коммунар», обратил мое внимание на две фамилии под нередкими публикациями: «Ты, Лексей, со своего флотского севера в совершенно другой мир перебрался, так и знакомься с ним: какая промышленность, чем народ живет, какие писатели в городе и поэты известные. Вот Ходулина стихи недурные, а фельетоны Шпилевого с Косой Горы не в бровь, а в глаз его заводское начальство бьют! И юмор у него сочный, как у Шолома Алейхема. Не читал? – обязательно познакомься, не пожалеешь времени потраченного» (сам дядька, как и мой отец, из калужских старообрядцев-поповцев).
Действительно, очень часто в «Коммунаре» печатались стихи Валерия Ходулина, а в фельетонном подвале нередкой была подпись: «Инженер Шпилевой».
… Опять же, думал ли, что за торжественным столом в Доме творчества, еще не отнятом администрацией у своих литераторов, на праздновании 50-летия Тульской организации Союза писателей, буду «звоном бокалов» обмениваться с сидящими напротив мэтром тульской поэзии Ходулиным и тем самым «инженером Шпилевым» с пятилучевым крестом ордена Почетного Легиона на лацкане пиджака – за участие подростком во Французском Сопротивлении? Жизнь она многолика, а земшар (по Маяковскому) достаточно тесен.
Еще до окончания Литературного института, с которого времени и полагаю себя причастным к словесному сословию (а до того ни единой художественной строчки не написал, тем более не опубликовал, не считая статей в журналах «Радио» и «Филателия СССР»…), примерно знал о «литературной иерархии» Тулы. Имена Харчикова, Лаврика, толстовского секретаря Булгакова, сказочника Панькина, скандального «Анатоля» Кузнецова, Лазарева и Минутко, Пахомова и Галкина часто слышал по городскому радио, читал в обеих городских «коммунарах», видел их выступления на телеэкране. И читал местных авторов – что под руку попадалось. Даже в журнале «Новый мир» роман Харчикова. Пару книг Натальи Парыгиной прочел. Запомнилось и «Серебряное эхо» Валерия Ходулина в изящном твердом матерчатом переплете. О ней почему-то язвили мои читающие – а тогда вся страна читала! – знакомые. И Володя Суворов, поэт из Новомосковска, учившийся со мной в Литинституте. Тонкости «язвления» не отложились в памяти.
Лично, хотя и мимолетно, познакомился с Валерием Георгиевичем где-то в восьмидесятом году, когда на редакционной практике от Литинститута «сидел» в «Молодом коммунаре» в высотке на Фридриха Энгельса. Поначалу меня, чтобы не мешался под ногами, отправили в отдел писем, утешив стандартно: «Помни, что все выдающиеся одесские классики вышли из отдела писем газеты «Гудок»!». Зачем-то в эту комнату своей энергической, крутобокой походкой зашел и Ходулин. Узнав о моей литинститутской принадлежности, сам выпускник «Школы Горького», она же «Дом Герцена», Валерий Георгиевич задержался на пару-тройку минут. Вспомнили имена общих преподавателей, почему-то не обошли вниманием и давнее уже открытие памятника Льву Толстому в Туле, а именно, как председатель облисполкома, представляя Владимира Солоухина, прибывшего на торжество от Союза писателей, назвал того Солодухиным…
Последующие пять-шесть лет после окончания Литинститута я как-то не делал попыток «вписаться» в писательскую среду Тулы, да и вообще серьезно занялся инженерным трудом, опять же кандидатская, потом докторская диссертации. Если того же Ходулина и видел-слышал, то только по теле-радио, иногда летом на выступлениях поэтов в Центральном парке.
Но, познакомившись с редакторами Приокского издательства, славной троицей – двумя Анатолиями, Федосовым и Филипповым, и Николаем Завалишиным, через них стал вхож и в круг тульских писателей, благо их «ставка» тогда размещалась на территории издательства. Начал активно публиковаться, заинтересованно присматриваться к местным избранникам музы словесности. Поначалу status quo Ходулина было неясным, но имя и фигура его зримо и заглаза постоянно присутствовали.
Через какое-то время с подачи добрейшего – в рамках своей должности – Виктора Федоровича Пахомова начал хлопоты о вступлении в Союз писателей. Тогда не зря говорилось, что «обилетиться» в нем потруднее, чем стать доктором филологических наук. С первого голосования редко кто проходил. Так и ваш покорный слуга только со второго захода удостоился. Несмотря на диплом Литинститута и положенный набор публикаций. Оба раза Ходулин голосовал против – тайное голосование в этом кругу и в тесной комнатке суть секрет полишинеля. Как уже соображал, в основном голосуют за-против не столько самого кандидата, сколько его рекомендателей. У меня такими были Панькин, Галкин и Щёлоков, люди на виду, потому было кому мелко уколоть…
Я застал тульскую писательскую организацию уже застабилизировавшуюся от потрясений, вызванных фокусом «Анатоля» Кузнецова с убытием на ПМЖ (правда, недолгое) в Лондон. Тогда тульская организация попала под глухой «колпак» со стороны властей всех уровней. От второго инсульта не оправился Александр Григорьевич Лаврик, стоявший у истоков организации. По той же причине неуютно чувствовали себя и многочисленные последующие руководители, в числе которых побывал и Валерий Ходулин: долго не задерживались, друг за другом сменялись. «Малохлебная» должность…
Но вот закрепился Виктор Федорович, а потом и вовсе близкий к областной администрации В.Я. Маслов сделал царский подарок тульским писателям: целиковый купеческий особняк – «Дом Каминского», он же Дом творчества. Именно с руководством Пахомова и бывшим купеческим особняком связаны у меня первые и самые яркие впечатления о тульских писателях. Постепенно стала ясна та роль, которую избрал и успешно исполнял Валерий Георгиевич.
Пишу – через «бинокль времени», тем более не столь уж и давнего – сугубо объективно, поскольку наши с ним отношения не выходили, на протяжении более чем четверти века, за пределы просто коллег по писательской организации: ни тени недоброжелательности, ни йоты какой-либо зависти, а с другой стороны, никаких временных «дружб» против кого-либо, без амикошонства и лицемерия. И товариществом такие отношения рискованно назвать: различные круги общения и роды занятий в них вне писательской среды, а в ней самой также различная степень участия: Ходулин едва ли не с первых дней создания областной писательской организации при ней, а затем и в ней, а я – пришлый, уже почти на сороковом году ее сущестования, к тому же и не коренной туляк, не с тем, как говорится, характером и колоритом.
Плохого слова от него в свой адрес, в том числе и в передаче «доброжелателей», не слышал. Скорее, наоборот. Когда в Приокском издательстве вышла моя первая книга «На островах» – дипломная работа в Литинституте, Виктор Шавырин, кстати, тоже выпускник Литинститута, опубликовал в «Коммунаре» очень даже пристрастную рецензию на нее. Валерий же Георгиевич с истинной мудростью и скрытым юмором тульского мастерового, хотя бы и в части поэзии, ободрил: не бери особо в голову, Алексей, у вас с Виктором разные занятия: ты пишешь свои повести и рассказы, а он их критикует; ведь гонорары-то в различных бухгалтериях получаете? Делить-то нечего вам!
Осталось только рассмеяться, а после пары стопок с оказавшимся рядом Володей Суворовым, однокашником все по тому же Литинституту, и вовсе осадок от рецензии пропал. Зла на Шавырина не то что не затаил, наоборот, в безработицу «лихих девяностых» устроил его супругу на работу в медицинский НИИ, где сам трудился замдиректором.
Еще помнится: когда издал очередную книгу, то Ходулин, явно внимательно прочитав ее, дал очень дельный совет: пусть ты будешь трижды грамотей и четырежды стольки-то пядей во лбу, но перед изданием книги, раз сейчас редакторов нет (дело было в тех же девяностых), дай прочитать ее набор кому-нибудь из наших, хотя бы мне – сочту за доверие; ибо пишешь-то ты один, а читать будут многие! Надо каждое слово продумывать. Это как в граверном деле – каждый штрих. Накрепко засела в голове эта здравая мысль.
… Бог троицу любит, потому еще один эпизод из былого. Вхожу, не упомню по какому поводу, ближе к зимнему вечеру в особняк на Каминского, а в крохотном кабинетике Пахомова как всегда людно, тепло, весело. Сам Виктор Федорович в шахматы режется с подопечными «на высадку». Харчиков и Дружков, бывшие косогорский металлург и воркутинский шахтер, с нескрываемым интересом смотрят на принесенную мною поллитровку, а «завхоз» Марк Самойлович искусно разделывает закусочную селедку пряного посола. Ни дать, ни взять провинциальный литературный кружок девятнадцатого века! А между тем общий профессиональный разговор на тему о структурном построении романа. И подытоживает его как всегда зашедший на четверть часа Ходулин: трехчастный роман – это русская классика! Ее не перекроишь, не перепрыгнешь. Вот Харчиков не даст соврать, а Николай Константинович (то есть Дружинин) по-военному утвердит. Все, мужики, с вами хорошо, но мне еще в департамент культуры надо заскочить!
Так получилось, что в русскую литературу, в ее постижение я вошел с рассказов, повестей, а потом и романов Лескова. И Тулу, до приезда в нее, зримо ассоциировал с лесковским «Левшей», дополненной «Нравами Растеряевой улицы» Глеба Успенского. Да оно так и получилось, когда впервые увидел этот славный город во второй половине шестидесятых годов: сплошь деревянную, еще не перестроенную Иваном Харитоновичем Юнаком, прямо из века предшествующего. А нравы, характеры ее жителей, даже в чем-то схожих видом, и вовсе восхитили: совершенно особый, веками устоявшийся мир в центре страны, всего в двухстах верстах от Москвы!
Вот и в самом облике Валерия Георгиевича, главное в его стихах, в манере говорить и общаться – все живо в моем впечатлении проассоциировалось с традиционной Тулой. Чувствовалось во всем его естестве, что и сам он в своем творчестве прежде всего отображает родной город, тульский характер. Это вовсе не значило, что раз и навсегда отгородился и замкнулся в этом провинциальном кругу. Напротив, до самого окончания своего творческого пути, почти совпавшем с завидной длительности жизненным, он основательно участвовал во всероссийском литературном процессе. Ведь для поэта, в отличии, например, от сугубого прозаика, многое значит аудитория, в том числе живая, эстрадная. Отсюда и его непременное участие в литературных поездках: конкурсы, юбилейные встречи, памятные поэтические дни. Легок на подъем, неутомим, общителен.
Крепкий, коренастый, невысокий – типичный старотульский облик, так метко схваченные Лесковым и Успенским. Также и себе на уме, но необидно для окружения, в положенную меру хитрован; в делах поэтических и общественно-литературных и себя не обидит – полный джентельменский набор признанного в Туле поэта: заслуженный работник культуры, Почетный гражданин, лауреат премии Тульского комсомола; другими гражданскими и литературными наградами не обделен… Но ведь и работал, не покладая рук, почти до окончания отведенного ему судьбой немалого срока: не только писал стихи и литературную публицистику, но всегда состоял и на конкретной редакторской работе: от редактора Приокского книжного издательства до главного редактора газеты Косогорского металлургического завода.
В самих его стихах подспудно проступает музыкальная, песенно-частушечная ритмика. Потому-то они так легко перекладывались на песенный лад. А песен на его стихи под три десятка написано разными композиторами. Опять же немало тому способствовал его музыкальный слух и от природы поставленный голос. Недаром после службы на Балтфлоте, как сам Ходулин часто вспоминал, колебался он: поэтом стать или певцом? И все это в чисто тульской «аранжировке». Словом, был искренним человеком, что не обижался на свое «тульское призвание», а почитал себе за честь.
В житейском плане, как всякий коренной туляк с традициями казюка, не гонялся за журавлями в небе, но поступал с деловой практичностью. Во всяком случае, не печатал в областных газетах стихов с пометкой «перевод с цыганского» (ставка гонорара за «национальную поэзию» выше!), как один из известных наших поэтов. И не скрывал побочных литературных доходов от уплаты партвзносов, как то практиковал еще более известный тульский прозаик… Но охотно верю своему знакомому, что в безденежные девяностые годы видел Ходулина в торговом центре продающим свои книги под собственное пение и аккомпанемент приятеля-гармониста… Ведь своим трудом – книгами и песнями – зарабатывал человек!
Опять же, как всякий потомственный (генофенотипически, позволим «ученое» словцо вставить) туляк, с осторожностью общался в сфере провинциальных сильных мира сего: от службы не отказывался, но особо-то и не напрашивался. Когда дозволялось «свободой пошалить», то привык видеть Валерия Георгиевича на частых демонстрациях прежних лет, причем каждый раз идущего в рядах очередной новой, обычно умеренно-экзотической «партии». Когда же власть строжала, то и «шалости» нивелировались. Все как у людей здравомыслящих, коими наш город всегда славился (см. русскую классику). Опять же в этом ни для кого и ни для чего обидного нет: сами наедине с собой подумайте.
… Но до конца поэтическую свободолюбивость к субординации не приведешь ведь? Вспомните Пушкина с обилием его язвительных эпиграмм. Тем более, что родная тульская власть много почудесила в предыдущие года. Всем памятный градоначальник почти превратил наш сухопутный город в фонтанный Петергоф… хорошо хоть не в Венецию! А Толстовский сквер – в некоторое подобие погоста с покосившимися могильными плитами с текстами из Толстого. Причем на каждой плите выбито от одной до четырех грамматических ошибок (Харчиков и ваш покорный слуга сами считали). Многие другие чудеса творились.
Это мы к тому о прошедшем вспомнили, что время от времени по Туле ходили очень меткие стихотворные строки, явно из-под пера Валерия Георгиевича. Но сам он от авторства осторожно отказывался.
Вот расписался-то? И чем больше вспоминаю образ и облик нашего поэта, тем теплее на душе становится. Ведь Ходулин оказался волею судеб и завидного творческого и жизненного долголетия знаковой фигурой, а именно: связующим звеном, мостиком от прежней, «устоявшейся» областной писательской организации Союза писателей СССР к нынешнему слепку с нее, бледной полутени, лишь условно именуемой чем-то похожим… Помнится, при недавней выдаче новых членских билетов (СПР решил поправить финансовые дела, собрав со своих подопечных по тысяче рублевиков…) сказал Ходулину: уже третья членская книжка на руках, начиная от краснообложечной, с тиснением ордена Ленина. Тот рассмеялся: э-э, почтеннейший, а у меня четвертая; первой была книжка в черных корочках! Истинно связующее звено…
И сейчас, два, редко три раза в год отбывая скучную, правда, короткую (а о чем говорить-то?), «повинность» присутствия на собраниях тульской писательской организации СПР, превратившейся в непонятное суконно-цинковое подобие общественной организации, с щемящей ностальгией вспоминаю ту прежнюю нашу организацию профессиональных писателей, из которых редко кто не учился в Литинституте или на Высших литературных курсах. А среди столь памятных лиц непременно присутствует Валерий Георгиевич.
… Очередное собрание в каминном зале Дома творчества. На правах «хозяина дома сего» Валерий Яковлевич до́бро и поощрительно оглядывает слетевшихся соколов острого писательского глаза и неустанных мастеровых гусиного пера. В президиуме почтеннейший Виктор Федорович и кто-то взятый писарем. Подтягиваются запоздавшие: Греков из своего Белева добрался, Панькин в тельняшке под расстегнутой на три верхние пуговицы рубахой… мы с однокашником Володей Суворовым – задержались в компании с Федором Дмитриевичем Поленовым (тот, правда, только заправлялся с дороги) в ресторанчике, что устроился в полуподвале творческого здания…
Ни единого сонного лица! На каждый, самый малозначительный вопрос повестки дня бурный отклик собравшихся. По поводу и без него негодует неугомонный Харчиков. Пешков, тоже не манкировавший ресторанчик, с кем-то сцепился и артистически-театрально хватается за спинку стула, поднимая его в направлении собеседника. Пронзительно-водянистым тенорком интригует Овинников, тогда только приступивший к сочинению многотомной эпопеи «Я и Вселенная» (что-то в этом роде…) и еще не печатающий своих визитных карточек с указанием диковинных реквизитов: доктор философии и филологии, генерал-майор казачьих войск и… летчик-космонавт СССР (!).
Полный восторг писательской раскрепощенности! Но и дела решаются неукоснительно. Особенно когда резюмируют Николай Константинович Дружинин, Сергей Иванович Галкин, редко, но метко вступающая Наталья Деомидовна Парыгина. И мало кто по существу может возразить логично составленным доводам Валерия Георгиевича Ходулина, который, как всегда, «только что из департамента культуры».
… Растрогался приятным воспоминаниям, скупая ностальгическая слеза выкатилась. Сходил на кухню, налил из заветной бутылочки империалистического виски «Макес Марк» (шт. Кентукки) стопку, ввел в организм. Они, мироеды, умеют качественные вещи делать, как говорил незабвенный Лёня Голубков из телерекламы МММ Сережи Мавроди, русского грека… Полегчало. И заодно отвечу на вопрос, явно витающий в голове читателя (а остались ли они даже в единичном измерении? Вот в чем вопрос): а почему, дорогой автор этих воспоминаний, столь почитаемый вами Валерий Георгиевич не публиковался в редактируемых вами же «Приокских зорях»?
Отвечу: у нас обычное правило не зазывать авторов на свои страницы. Ходулин же, а это явно не в его характере, не набивал себе цену, как тот же Овинников, что постоянно при встречах интересовался: «А что это вы не приглашаете меня, автора эпопеи… см. выше…, публиковаться в вашем журнале?» Просто он очертил себе свой круг общения с читателями, а журнал наш, вполне возможно, несколько настораживал его статусом всероссийского. Так нам представляется: Ходулин и Тула – это поэтический симбиоз.
… Очерк этот пишется к первой годовщине ухода Валерия Георгиевича из столь посуровевшего нынешнего мира. Он пробудет в долгой памяти туляков… пока не исчезнет последний читатель, что не исключено.
Мир праху твоему, дорогой Валерий Георгиевич!