Специальная премия

     Куликов С.В.

 


Петь птицы разом перестали,

И, перепутав времена,

Танк с обожженными крестами

Направил дуло на меня.

 

Тот, кто внутри, прицельно метит,

Припав всей злобою к броне.

И затянул колючий ветер

Заупокойную по мне.

 

Сейчас я рухну в беспросветность –

Навылет грудь пробьет металл.

Вдруг, задышав, земля разверзлась,

И воин доблестный восстал.

 

Здесь он в час лихолетья встретил

Лавину вражеских атак.

Вот и теперь, как в сорок третьем,

С гранатой бросился на танк.

 

А я ведь с жизнью уж простился,

А он меня вторично спас:

Еще когда я не родился

И вот сейчас. И вот сейчас!

 

Быть может, мне тот бой приснился?

Но у развилки двух дорог

Подбитый танк черно дымился,

И обелиск звезду зажёг.

 

Звезда горит до боли ало.

И, где гранитная плита,

Земля еще весь день дышала.

Но вот затихла. Навсегда.

 

 

 


Приказ на фронте – грубого помола.

В нем привкус крови. Что тут обсуждать!

Любой ценой взять высоту за полем.

Живыми или мертвыми, но взять!

 

И мы пошли – вразброс, поодиночке.

Но вот уже, превозмогая страх,

Мы понеслись на огневую точку,

Ту самую, что в четверти верстах.

 

От пули не спасут ни бог, ни каска.

И с каждым шагом злей свинцовый рой.

Отстукивает сердце громогласно:

Еще живой, живой, живой. Живой!

 

Свинцом навылет мне пробило руку.

Но можно жать курок другой рукой.

Вот рядом лейтенант на землю рухнул,

А я пока живой, живой. Живой!

 

Стать мертвым мне смертельно не охота.

Я в том не стану клясться головой.

И полегла без малого вся рота,

А я еще пока живой. Живой!

 

Рукав мой кровью пропитался сочно,

И показалась высота горой.

Мы подавили огневую точку.

Да я и сам не верю, что живой.

 

… Прошли года. Тот бой я помню смутно,

Но четко тех, кто пал на той стерне.

А я живой. А я живой как будто.

Но все же что-то умерло во мне.

 

 

 


Вы шли вперед сквозь грозовые ночи,

И стал длиннее перечень утрат.

А как иначе, если штык заточен

На достижимый кровью результат?

 

Где острие, там рана. И сквозная!

Тут нового не скажешь ничего.

Коль ты над головою поднял знамя,

Ты должен где-то водрузить его.

 

У каждого бойца своя высотка,

И лишь у самых смелых – высота.

У каждого – со звездочкой пилотка,

Но не у всех на кителе звезда.

 

Да нет же, нет, совсем не между прочим

Коллекция из трудовых наград!

А как иначе, если плуг заточен

На достижимый потом результат?

 

У каждого жнеца своя полоска,

И лишь у самых сильных – полоса.

Стальных серпов стихают отголоски,

И все мощней комбайнов голоса.

 

И так ли важно, чья награда выше?

Но, думаю, жнецы меня простят.

А ты, солдат, в бою обязан выжить.

И это самый главный результат.

 

 

У детей должен быть отец.

Железные нервы колючей проволоки поддались не сразу. Василий отбросил кусачки в сторону и, цепляясь гимнастеркой за стальные шипы, пересек запретную линию, позади которой осталась вся его короткая жизнь длинною в двадцать невеселых годков. Сколько еще осталось? Столько же! Но – минут. И вряд ли они станут веселее. Так что в пляс пускаться не придется. Но разве он не понимал, что впереди его ожидают отнюдь не разудалые звуки тульской гармони, а ночное завывание гармошки губной, фирмы «Gau Berlin»? Понимал. Вот только Федьку жалко стало. И его малолетней оравы. Черт дернул этого многодетного папашу откликнуться на просьбу майора насчет добровольцев, чье возвращение с боевого задания сводилось фактически к нулю. Тогда никто в строю не шелохнулся, а этот… Василий держал друга за руку, обжигая горячим шепотом:

  • С ума сошел? Подумай о своих мальцах. Без отца им совсем станет невмоготу.
  • Но кто-то же должен…

  • Только не ты.

Майор повторил свою просьбу, но кому охота идти на верную гибель?

  • Пусти,- Федька ненароком оттолкнул Василия, и тот совсем  непроизвольно сделал шаг вперед.
  • Сержант Сидоркин, ты хорошо подумал?- спросил майор спустя паузу.

  • Выходит, что хорошо,- мрачно улыбнулся Василий.

  • Да плохо он подумал, плохо,- теперь уже Федька вышел из строя.

  • А ты, старшина Соболев, хорошо?

  • Вспомни о детях, скотина,- сквозь зубы обратился к другу Василий и уже громче добавил:- Товарищ майор, старшина всегда туго соображал.

  • Совсем и не туго! Конечно, сержант идет на смерть ради него, так что не стоит добивать обреченного раньше времени, как бы  цинично то ни прозвучало. И старшина сделал шаг назад.

    Майор долго смотрел на Василия, надеясь, что тот сделает то же самое, ибо любил молодого бойца, как сына. Когда же тянуть стало больше нельзя, майор по-отечески обнял дорогого для себя человека, прекрасно сознавая, что отныне им никогда уже не увидеться. Но это было еще днем, а сейчас…

    Василий оторвал голову от земли и, всматриваясь в осевшую на траву белесость, просеянную сквозь дырявое сито легкой облачности, оценил, насколько он отдалился от своих товарищей, оставшихся по ту сторону колючей проволоки. Среди них находились и те, кто был призван заменить его в случае летального исхода. Добровольцев среди них не оказалось, но ведь на фронте имеется убийственный аргумент – это приказ. Группа из десяти человек, где и старшине Соболеву нашлось место. Оставалось надеяться, что до него очередь не дойдет, да и в дальнейшем судьба окажется к нему благосклонной. У детей должен быть отец, должен!

    Конечно, ударить с тыла можно было и в лоб, но минное поле не прощает массового безумия, и от целого батальона осталось бы всего ничего, и тогда уже единственному пулеметному расчёту врага не составило бы труда довести дело до логического завершения. Да-да, немцы не очень-то верили в то, что их можно было взять с тыла, ибо природный ландшафт с его непроходимыми горами по обе стороны минного поля  казался надежным щитом, преодолеть который никакой возможности не представлялось. Если, конечно, не проявить воинскую смекалку, пусть и сопряженную с неизбежными человеческими потерями. Которые, впрочем, стали бы не такими значительными, как при открытом противостоянии.

    Василию и его последователям надлежало проторить тропку в минном поле. Пусть и ценой собственной жизни. Подрывается один, его место занимает другой. И так на протяжении всех ста пятидесяти метров заминированной территории. Иными словами, тропа смерти должна была стать дорогой жизни для тех, кто пойдет следом за ними.

    Василий вогнал в грунт первую вешку. Если посчастливится остаться в живых, через пару метров он проделает то же самое с другой вешкой, потом со следующей, и так до тех пор, пока не подорвется на мине. Выпавшую из его рук вешку подхватит тот, кому не посчастливилось ползти следом, а когда и он отправится к праотцам, начатое дело все равно будет продолжено. И чем дальше Василий углубится в заминированное пространство, тем меньше жертв окажется среди тех, кто отправится по уже проторенной тропке. По крайней мере, он отработает и за себя, и за Федора. У детей должен быть отец. Должен!

    Василий не спешил ползти дальше, ему смертельно хотелось жить. Да-да, смертельно, и никакого противоречия тут не наблюдалось. Какая тихая ночь, и даже незначительный шорох способен растревожить идиллию, созданную Творцом, а уж взрыв – разрушит ее окончательно. Удивительно, но то, что не замечаешь, твердо ступая по жизни, обостряется у самой ее финишной черты. Сколько затаенных звуков внутри тишины, и все они вибрируют, стремясь выплеснуться наружу, но густой воздух, настоянный на ароматных травах, сдерживает эту невидимую для глаза энергию, дабы ничто не исказило замысла Создателя, увидевшего эту ночь такой, какой она случилась сегодня – с яркими вкраплениями абсолютного безмолвия, приглушенного лунным свечением. Но уже завтра, через месяц, и даже спустя миллион лет все будет иначе – с другой подачей, с другой, сокрытой от слуха ритмикой и неповторимой интонацией. Всякая ночь имеет собственную индивидуальность, которая потухнет с первыми проблесками зари. И снова тут нет никакого противоречия!

    Василий повернул голову назад, где в темной накипи ночи растворились силуэты его товарищей. Прощайте, и дай вам бог дожить до победы! Он медленно пополз, интуитивно выделяя безопасные участки минного поля. Впрочем, интуиция – особь чрезвычайно примитивная, готовая в любую секунду преподнести неприятный сюрприз. Но это все равно лучше, чем двигаться наобум, без всякого компаса в голове, пусть и со сломанной стрелкой. Эх, был бы нюх, как у собаки, легко бы вычленил каждый потаенный уголок со смертоносным металлом! Мечтать не вредно. Не вредно… Обреченному человеку думать о собственном здоровье уже поздно, однако он, как тот безнадежно больной, на что-то все еще надеется, цепляясь мыслями за прогнивший краешек бытия, желая хоть как-то продлить свое существование.

    Вот и еще пяток метров, а вместе с ними и целая минута отыграна у смерти. Василий перевел дух, воткнул вешку в землю и попытался ползти дальше. Куда там! Такое чувство, что звезды впились в его лопатки своими сверкающими шипами, предупреждая о катастрофических последствиях. Впереди мина? А если взять чуть правее? Небо отпустило его, и уже вскоре еще одна вешка стала спасительной для тех, кто с напряжением всматривался в темноту, находясь с обратной стороны колючей проволоки.

    А вот враг ощущал себя вполне расслабленно, полагая, что и эта ночь пройдет в обычном режиме. Затихли звуки губной гармошки, и теперь уже только сонные вздохи раздували небритые щеки. В добавление ко всему, облака уплотнились, и лунный свет потерял интерес к тому, что двигалось и шевелилось на земле, значительно сузив поле зрения противника, если, конечно, тот захотел бы открыть свои веки.

    Василий оттолкнулся коленом от почвы, но тут порыв ветра словно уперся в его плечи. Опять мина? Спасибо за подсказку! Впрочем, может, это всего-навсего самомнение, и силы природы тут абсолютно ни при чём, но подстраховаться будет совершенно нелишне. По лицу Василия косыми струйками стекал пот, словно отображая на его впалых щеках всю геометрию рискованного передвижения, которое могло оборваться в любое мгновение. Нет, надо постараться разогнать мысли о роковой неизбежности, иначе мозг взорвется прежде мины. Хрен редьки не слаще? Но если есть хоть один шанс из тысячи на то, чтобы обмануть смерть, необходимо это сделать с холодной головой, свободной от умопомрачительного жара. По крайней мере, единственное, что у него осталось, это надежда на чудо, и как же хочется, чтобы оно случилось именно сейчас. Потом будет поздно!

    Мысли, черные мысли. Они кружат вокруг да около, и попробуй от них отмахнуться. Василий установил вешку и, упираясь локтями в землю, пополз навстречу собственной… Проклятье, надо изгнать беспросветность из башки, обязательно надо. В противном случае обмануть бабку с косой, ну никак не получится. Завалить всю эту черноту белой массой. К примеру, снегом. Сколько его было в детстве! Подчас свалишься ненароком в серебристо-рассыпчатую вязкость, но, ощутив крепкую руку отца, снова встаешь на лыжню и теперь уже уверенно катишь вперед под его бдительным оком. Вот и сейчас включить бы какой-нибудь волшебный тумблер управления, позволяющий успешно обогнуть потаенные препятствия, жаждущие наполнить губительной энергией все твое существо.

    Вдруг птица, чуть ли не касаясь травы крыльями,  пронеслась у его головы, точно проводя ограничительную черту перед незримой опасностью. Наглядное предупреждение или очередной всплеск самомнения? Береженого, как известно… Василий изменил направление движения и, вонзив вешку в податливый грунт, осторожно устремился вперед, зрительно измеряя расстояние до конца минного поля. Невероятно, но уже преодолена большая его часть, а это спасенные жизни. Жизни! Мир делится на спасателей и спасенных. Первые жертвуют собой, продолжая жить в душах тех, ради кого они взрывают собственные сердца. И не обязательно при пагубном содействии мин.

    Конечно, такое чувство как страх, никто не отменял, и сказать, что ты приносишь себя в жертву с улыбкой, значит согрешить против истины. Не то, чтобы улыбаться, даже шевелиться нет желания. И ведь действительно никаких движений! Может, он уже мертв? Но сознание-то живо! Которым управляет страх? Чтобы русским солдатом что-то могло управлять! Василий встал и, оглянувшись, отметил, что на некотором расстоянии от него тянется вереница распластанных тел его товарищей, легко ориентировавшихся по вешкам. Он осторожно двинулся вперед, с каждой секундой ускоряя шаг. Товарищи также поднялись с земли, быстро перемещаясь от вешки к вешке. Когда же под ногами Василия взорвалась мина, и вслед за этим яркими вспышками оскалился проснувшийся вдруг пулемет, раздалось громогласное «ура», и спустя всего лишь минуту огневая точка врага была подавлена.

    Этой же ночью город был взят с наименьшими потерями, но Василий о том не знал, да и никогда уже не узнает. «У детей должен быть отец». Но его дети так и не успели родиться, и значит данный постулат к нему не относится. И даже то, что вернувшийся с войны Федор назовет именем погибшего товарища младшего сына, ни на йоту не притупит горечь вселенской несправедливости, посеянной войной на минных полях, на одном из которых Василий сложил свою голову. Ведь его дети остались самыми несчастными на свете. Несчастными потому, что не родились. Потому, что за них прожили жизнь другие.