7 июня 2022 года
член Союза писателей России,
Российского Союза ветеранов Афганистана
НИКОЛАЙ МАКАРОВ
передал в дар
Центру информационной и социальной реабилитации инвалидов авторскую книгу
«ПУШКИН И МЕДИКИ: хроника болезней и встреч с медиками» (Тула , 2021. – 6-е изд., перераб. и доп.)
Отрывок из книги
Январь, около 20.
Пушкин встречается с Далем, и, возможно, заказывает ему повесть для своего журнала, зная, что Даль призывал всех порядочных литераторов протянуть «братскую руку помощи» «Современнику».
С Далем Пушкин говорит о своей работе над историей Петра.
Поэт с наслаждением слушает рассказы Даля, обладавшего талантом «забавно рассказывать с мимикою смешные анекдоты, подражая местным говорам, пересыпая рассказ поговорками, пословицами, прибаутками», от чего слушатели хохотали до упаду.
П. И. Бартенев со слов В. И. Даля:
«За несколько дней до своей кончины Пушкин пришел к Далю и, указывая на свой только что сшитый сюртук, сказал: «Эту выползину я теперь не скоро сброшу». Выползиною называется кожа, которую меняют на себе змеи, и Пушкин хотел сказать, что этого сюртука надолго ему станет».
Январь, 20.
Узнав о болезни Модеста Корфа, Пушкин навещает его и приносит ему книги. Со слов А. И. Тургенева:
«…поэт ссудил Корфа разными старинными и весьма интересными книгами о России для чтения во время болезни…».
Январь, около 25.
М. П. Погодин.
Даль рассказывал о последних минутах Пушкина нашего. За три дня до смерти он сказал:
«Я только что перебесился, я буду ещё много работать».
Январь, 27.
Около 5 часов вечера. Черная речка. Дуэль Пушкина и Дантеса. Смертельное ранение поэта.
Свидетельство секунданта Пушкина К. К. Данзаса:
«…Пушкин был ранен в правую сторону живота, пуля, раздробив кость верхней части ноги у соединения с тазом, глубоко вошла в живот и там остановилась…».
Данные об участниках на момент дуэли:
1) Пушкин, Александр Сергеевич – 37 лет без четырех месяцев, низкоросл (161 сантиметр), плотного телосложения, страдает хроническим аневризмом (расширение вен), возможно, имелись проблемы с сердцем; в юности много фехтовал, плавал, боксировал, к моменту дуэли уже несколько лет не занимался физическими упражнениями, недостаток движения возмещал длительными пешими прогулками; в молодости достаточно много упражнялся в стрельбе из пистолетов, к поединку с известным дуэлянтом Толстым Федором Ивановичем (кличка «Американец») готовился годами; в движениях порывист, по характеру вспыльчив, нетерпелив; глубокая подавленность перед поединком в последние день-два сменяется резким подъемом настроения, очень близко напоминающим истерический припадок; в декабре 1836 года и январе 1837 года испытывает физическое недомогание, его постоянно лихорадит (резко меняется температура тела), в день дуэли температурил.
2) Дантес-Геккерн Жорж Карл, барон – в день похорон Пушкина ему исполнилось двадцать пять лет; высок, физически силен, профессиональный военный; расчетлив, ловок, достаточно хорошо тренирован, самолюбив, жесток, опыта дуэльного не имеет, во Франции принимал участие в вооруженных столкновениях; незадолго до поединка перенес обострение венерического заболевания (предполагают сифилис).
Анализируя физическое и психическое состояние дуэлянтов накануне поединка, можно прийти к выводу, что больше шансов победить было у Жоржа Дантеса, однако, при правильной подготовке к дуэли, шансы победить были и у Пушкина.
По дороге в город с К. К. Данзасом в карете барона Геккерена Пушкин вспомнил про дуэль общего их знакомого, офицера Московского полка Щербачёва, стрелявшегося с Дороховым, на которой Щербачёв был смертельно ранен в живот, и, жалуясь на боль, сказал Данзасу:
«Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачёв».
Около 6 часов вечера. Пушкина привезли домой.
Из воспоминаний К. К. Данзаса, записанных А. Аммосовым.
«…Увидя жену, Пушкин начал её успокаивать, говоря, что рана его вовсе не опасна, и попросил уйти, прибавив, что как только его уложат в постель, он сейчас же позовёт её.
Она, видимо, была поражена, и удалилась как-то безсознательно.
Между тем Данзас отправился за доктором. Сначала поехал к Арендту, потом к Саломону; не застав дома ни того, ни другого, оставил им записки и отправился к доктору Персону, но тот был в отсутствии. Оттуда, по совету жены Персона, Данзас поехал в Воспитательный дом, где, по словам её, он мог найти доктора наверное. Подъезжая к Воспитательному дому, Данзас встретил выходившего из ворот доктора Шольца. Выслушав Данзаса, Шольц сказал ему, что он, как акушер, в этом случае полезным быть не может, но что сейчас же привезёт к Пушкину другого доктора.
Вернувшись назад, Данзас нашёл Пушкина в его кабинете, уже раздетого и уложенного на диване; жена его была с ним. Вслед за Данзасом приехал и Шольц с доктором Задлером. Когда Задлер осмотрел рану и наложил компресс, Данзас, выходя с ним из кабинета, спросил его, опасна ли рана Пушкина. «Пока ещё ничего нельзя сказать», – отвечал Задлер. В это время приехал Арендт, он также осмотрел рану. Пушкин просил его сказать ему откровенно: в каком он его находит положении, и прибавил, что какой бы ответ ни был, он его испугать не может, но что ему необходимо знать наверное своё положение, чтобы успеть сделать некоторые нужные распоряжения.
– Если так, – отвечал ему Арендт, – то я должен Вам сказать, что рана Ваша очень опасна, и что к выздоровлению Вашему я почти не имею надежды.
Пушкин благодарил Арендта за откровенность, и просил только не говорить жене.
Прощаясь, Арендт объявил Пушкину, что, по обязанности своей, он должен доложить обо всём случившемся государю.
Пушкин ничего не возразил против этого, но поручил только Арендта просить от его имени государя не преследовать его секунданта.
Уезжая, Арендт сказал провожавшему его в переднюю Данзасу:
– Штука скверная, он умрёт.
По отъезде Арендта Пушкин послал за священником, исповедовался и приобщился…
…Спустя часа два после своего визита Арендт снова приехал к Пушкину и привёз ему от государя собственноручную записку карандашом, следующего содержания:
«Любезный друг Александр Сергеевич, если не суждено нам видеться на этом свете, прими мой последний совет: старайся умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на своё попечение».
Арендт объявил Пушкину, что государь приказал узнать, есть ли у него долги, что он все их желает заплатить.
Когда Арендт уехал, Пушкин позвал к себе жену, говорил с нею, и просил её не быть постоянно в его комнате, он прибавил, что будет сам посылать за нею.
В продолжение этого дня у Пушкина перебывало несколько докторов, в том числе: Саломон и Буяльский. Домашним доктором Пушкина был доктор Спасский, но Пушкин мало имел к нему доверия. По рекомендации бывшего тогда главного доктора Конногвардейского полка Шеринга, Данзас пригласил доктора провести у Пушкина всю ночь. Фамилии этого доктора Данзас не помнит».
ШЕРИНГ Эрнст Фридрих
Родился 03.11.1789 – умер 09.11.1866.
Врач, действительный статский советник.
Во время венгерской войны – «гвардейский штаб-доктор (фантастический гомеопат)».
С ним «советовался иногда и император Николай Павлович».
В 1836–1837 годах Шеринг находился при гвар – дейских войсках на Кавказе, и Николай I послал его к умирающему генералу Вельяминову.
ПЕРСОН Иван Иванович
Родился 12.08.1779 в Санкт-Петербурге – умер 10.10.1867.
Тайный советник (1865), Почётный лейб-медик (1864).
Образование получил в Санкт-Петербургской Петропавловской немецкой школе, затем – в Медико-хирургической академии, которую окончил в августе 1817 года. Начав службу ординатором в городской Обуховской больнице, был вскоре отправлен для научного усовершенствования за границу, где пробыл около четырёх лет, работая в известных университетах и больницах Западной Европы. Вернувшись в Россию, служил врачом при Государственном банке, при Монетном дворе, при Воспитательном доме и приобрёл среди населения и коллег-врачей репутацию отличного врача с основательной научной подготовкой. В течение тридцатилетней работы в Училище глухонемых, затем – в качестве помощника инспектора, с 1863 года – инспектора медицинских учреждений Ведомства императрицы Марии, Персон провёл много существенных улучшений в постановке врачебного дела. По его почину в больницах устраивались совещания врачей («больничные конференции»), на которых обсуждались как научные проблемы, так и вопросы врачебной практики. По его представлению почти во всех больницах были учреждены должности прозекторов, которым были предоставлены необходимые научные пособия для анатомических исследований. Петербургские больницы были обязаны Персону введением искусственной вентиляции. Персон входил в состав Санкт-Петербургского комитета общественного здравия и городских санитарных комиссий. Одновременно Персон занимался широкой благотворительной деятельностью: трудился в Медико-филантропическом комитете, в течение тридцати лет безвозмездно исполнял обязанности врача в сиротской школе при Петропавловской церкви.
Будучи Почётным лейб-медиком Высочайшего Двора, состоял членом Медицинского совета Министерства Внутренних Дел.
В 1877 году в Медико-хирургической академии была учреждена стипендия его имени, ежегодно назначаемая одному из беднейших и способнейших студентов.
6 часов 15 минут вечера.
Из записок В. Б. Шольца
«…Увидев меня, дал руку и сказал: «Плохо со мною». Мы осматривали рану, и г-н Задлер уехал за нужными инструментами.
Больной громко и ясно спрашивал меня:
«Что вы думаете о моей ране – я чувствовал при выстреле сильный удар в бок и горячо стрельнуло в поясницу; дорогою шло много крови – скажите мне откровенно, как вы рану находили?»
«Не могу вам скрывать, что рана опасная».
«Скажите мне – смертельна?»
«Считаю долгом Вам это не скрывать, – но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано».
«Je vours remercie, vous avez agi en honnete home envers moi – (при сем рукою потер себе лоб) – il faut que j,arrange ma maison» (Благодарю Вас, Вы действовали в отношении меня, как честный человек. Я должен устроить мои домашние дела).
Через несколько минут сказал: «Мне кажется, что много крови идет?»
Я осмотрел рану, – но нашлось, что мало, – и наложил новый компресс.
«Не желаете ли вы видеть кого-нибудь из близких приятелей?»
«Прощайте, друзья!» (сказал он, глядя на библиотеку).
«Разве вы думаете, что я часа не проживу?»
«О, нет, не потому, но я полагал, что Вам приятнее кого-нибудь из них видеть… Господин Плетнев здесь».
«Да, – но я бы желал Жуковского. – Дайте воды, меня тошнит».
ШОЛЬЦ Василий (Вильгельм) Богданович
Родился 16.12.1798 в Везенберге Везенбергского уезда Эстляндской губернии – умер 31.03.1860 в Санкт-Петербурге.
Медик, хирург и акушер, действительный статский советник. Лейб-акушер (1844–1855)
После окончания Санкт-Петербургской медико-хирургической академии в августе 1818 года поступил в Ревельский морской госпиталь старшим лекарем. За «важные операции» ему было присвоено звание медика-хирурга, и он перешёл в Петербургский адмиралтейский госпиталь.
19.10.1825 произведён в коллежские асессоры и 16.07.1837 пожалован ему с потомством диплом на дворянское достоинство. Герб Шольца внесён в Часть 11 Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи.
Впоследствии стал профессором повивального училища Воспитательного дома (набережная реки Мойки, дом 48, поблизости от квартиры Пушкина); первый из врачей осмотрел раненого Пушкина.
Автор записки о болезни и смерти поэта.
ЗАДЛЕР Карл Карлович
Родился 03.03.1801 в Гааге – умер 30.11.1877 в Санкт-Петербурге.
Доктор медицины, автор исторических работ. По свидетельству К. К. Данзаса, В. А. Жуковского, И. Т. Спасского и В. Б. Шольца, Задлер осматривал раненого на дуэли Пушкина. До этого оказал медицинскую помощь и раненому на дуэли Дантесу.
Карл Задлер был главным врачом придворного Конюшенного госпиталя, основанного в конце XVIII века для службы царского двора. Занимался он хирургией, но хирургом был весьма средним.
К. Задлер проявлял активный интерес к истории России. В 60-е годы им было опубликовано несколько работ о различных деятелях эпохи Петра I. Но, будучи человеком недальновидным, он не оценил личности А. С. Пушкина, не понял, что живая история сама шла к нему в руки, и не оставил никаких литературных следов об этом своем врачебном визите к умирающему поэту.
САЛОМОН Христофор Христофорович
Родился 05.02.1797 – умер 12.09.1851.
Петербургский врач, непременный член Медицинс – кого совета, статский советник.
7 часов вечера.
Из воспоминаний И. Т. Спасского.
«С изумлением я узнал об опасном положении Пушкина. «Что, плохо?» – сказал мне Пушкин, подавая руку. Я старался его успокоить. Он сделал рукою отрицательный знак, показывавший, что он ясно понимал опасность своего положения. «Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете; она должна все знать. Впрочем, делайте со мною, что Вам угодно, я на все согласен и на все готов». Врачи, уехав, оставили на мои руки больного. Он исполнял все врачебные предписания. По желанию родных и друзей [Пушкина], я сказал ему об исполнении христианского долга. Он тот же час на то согласился. «За кем прикажете послать», – спросил я. «Возьмите первого ближайшего священника», – отвечал Пушкин. Послали за отцом Петром, что в Конюшенной. Больной вспомнил о Грече. «Если увидите Греча, – молвил он, – кланяйтесь ему, и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере».
В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину.
«Плохо мне», – сказал Пушкин, когда подошел к нему Спасский.
Спасский старался его успокоить, но Пушкин махнул отри – цательно. С этой минуты он как будто перестал заботиться о себе, и все его мысли обратились на жену.
«Не давайте излишних надежд жене, – говорил он Спасскому, – не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете; впрочем, делайте со мною, что хотите, я на все согласен, на все готов…»
Всякий раз, как она входила или только останавливалась у дверей, он чувствовал ее присутствие.
«Жена здесь? – говорил он. – Отведите ее».
Он боялся допускать ее к себе, ибо не хотел, чтобы она могла заметить его страдания, кои с удивительным мужеством пересиливал.
«Что делает жена? – спросил он однажды у Спасского. – Она, бедная, безвинно терпит! В свете ее заедят…».
Накануне получил он пригласительный билет на погребение Гречева сына. Он вспомнил об этом посреди своего страдания.
«Если увидите Греча, – сказал он Спасскому, – поклонитесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере».
8 часов вечера.
П. А. Вяземский – А. Я. Булгакову.
«Расставаясь с ним, Арендт сказал ему: «Еду к Государю; не прикажете ли что сказать ему?».
«Скажите, – отвечал Пушкин, – что умираю, и прошу у него прощения за себя и за Данзаса…»
П. А. Вяземский – великому князю Михаилу Павловичу.
«Идя к государю, Арендт спросил Пушкина, не хочет ли он передать ему что-нибудь. «Скажите государю, что умираю, и что прошу прощения у него за себя и за Данзаса».
8–9 часов вечера.
Из воспоминаний И. Т. Спасского.
«Когда я к нему вошел, он спросил, что делает жена? Я отвечал, что она несколько спокойнее. «Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском, – возразил он, – не уехал еще Арендт? Я сказал, что доктор Арендт еще здесь. «Простите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат». Желание Пушкина было передано доктору Арендту и лично самим больным повторено… Я спросил Пушкина, не угодно ли ему сделать какие-либо распоряжения. «Все жене и детям, – отвечал он, – позовите Данзаса». Данзас вошел. Пушкин захотел остаться с ним один».
Многоопытный Н. Ф. Арендт отказался от мучительной и бесперспективной операции. Выжидательная тактика и его пессимистический прогноз совпали с мнением профессоров Х. Х. Саломона и И. В. Буяльского, в тот же вечер осмотревших А. С. Пушкина и больше не привлекавшихся друзьями и родст – венниками к лечению».
Из дневника А. И. Тургенева.
«27 генваря.
…Скарятин сказал мне о дуэли Пушкина с Геккереном… Я к Пушкину: там нашёл Жуковского, князя и княгиню Вяземских и раненого смертельно Пушкина, Арендта, Спасского – все отчаивались. Пробыл с ними до полуночи, и опять к княгине Мещерской. Там до двух, и опять к Пушкину, где пробыл до 4-го утра. Государь прислал Арендта с письмом…».
Ночь с 27 на 28 января.
Из воспоминаний И. Т. Спасского.
«Больной испытывал ужасную муку. Но и тут необыкновенная твердость его души раскрылась в полной мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал, боясь, как он говорил, чтобы жена не услышала, чтоб ее не испугать. «Зачем эти мучения, – сказал он, – без них я бы умер спокойно».
Приезда Арендта он ожидал с нетерпением.
«Жду слова от царя, чтобы умереть спокойно»…
Наконец, боль, по-видимому, стала утихать, но лицо его выражало глубокое страдание… «Жену, просите жену», – сказал Пушкин. Она с воплем горести бросилась к страдальцу… Я просил его, не хочет ли он видеть своих друзей. «Зовите их», отвечал он…
«Что сказать от тебя царю?» – спросил Жуковский.
«Скажи, жаль, что умираю, весь его бы был», – отвечал Пушкин…
Я взял больного за руку и щупал его пульс. Когда я оставил его руку, то он сам приложил пальцы левой своей руки к пульсу правой, томно, но выразительно взглянул на меня и сказал: «Смерть идет…».
Январь, 27–28.
Великая княгиня Елена Павловна – В. А. Жуковскому. Петербург.
«Я ещё не смею надеяться по тому, что Вы мне сообщаете, но я хочу Вас спросить, не согласились бы послать за Мандтом, который столь же искусный врач, как оператор. Если решатся на Мандта, то, ради Бога, поспешите и располагайте ездовым, которого я Вам направляю, чтобы послать за ним. Может быть, он будет в состоянии принести пользу бедному больному; я уверена, что вы все решились ничем не пренебречь для него.
Е.». (фр.).
Мандта не пригласили, потому что полностью полагались на Арендта.
МАНДТ Мартын Мартынович
Родился в 1800 году в Пруссии в семье хирурга – умер 08.11.1858 во Франкфурте-на-Одере, Германия.
Тайный советник (1850), лейб-медик (1840).
Учился медицине в различных университетах, в том числе, в Берлине. В 1822 году получил степень доктора медицины; в 1830 году избран ординарным профессором хирургии Грейсвальдского университета; основал там хирургическую школу, директором которой и стал.
В 1832 году совершил путешествие с научными целями в Италию, Францию и Англию.
В 1835 году по рекомендации своего учителя доктора Руста сопровождал великую княгиню Елену Павловну в поездке на минеральные воды, затем стал её личным врачом и приехал в Санкт-Петербург.
В 1837 году привлечён к лечению великой княжны Марии Николаевны и императрицы Александры Фёдоровны. В ноябре 1840 года пожалован в лейб-медики Высочайшего Двора; состоял личным врачом императора Николая I.
По словам баронессы М. П. Фредерикс, Мандт «своим умом сумел обратить на себя внимание императора Николая Павловича. Сперва Мандта позвали лечить императрицу; как оказалось, его пользование было удачно, этим он приобрёл доверие государя, как медик, и был взят к Высочайшему Двору лейб-медиком государыни императрицы. Потом, мало-помалу, стал давать медицинские советы и государю; перешёл в лейб-медики Его Величества и, в конце концов, сделался необходимым лицом у Государя».
Дочь императора, великая княжна Ольга Николаевна, отмечала, что на императора «он имел огромное влияние, я бы сказала, прямо магическое», император «слушался его беспрекословно». Пользуясь исключительной благосклонностью императора, будучи человеком тонкого ума, энергичного характера и больших дипломатических способностей, Мандт затмил своих предшественников влиянием на придворные круги.
Благодаря влиятельному положению при Дворе, Мандт приобрёл обширную частную практику в столице. В 1841 году Мандт назначен профессором госпитальной терапевтической клиники Медико-хирургической академии. Не будучи, однако, подготовлен к научно-педагогической деятельности, Мандт за время руководства клиникой не выполнил ни одной научной работы.
К русским врачам относился пренебрежительно и надменно, оказался совершенно чужд стране, в которой провёл около двадцати лет, восстановив против себя общественное мнение. В конце 1841 года вышел в отставку с сохранением обязанностей лейб-медика. В феврале 1855 года Мандт находился у постели умирающего императора Николая I. После смерти императора Мандт возвратился в Германию.
После себя оставил воспоминания о своём пребывании в России, в том числе, о болезни и смерти императора Николая I.
БУЯЛЬСКИЙ Илья Васильевич
Родился 26.07.1789 в селе Воробьёвка Новгород-Северского уезда Черниговской губернии – умер 08.12.1866 в Санкт-Петербурге, похоронен на Охтинском кладбище.
Заслуженный профессор анатомии, академик Императорской Медико-хирургической академии, консультант-оператор военно-учебных заведений и Императорского лицея.
Из запорожских казаков. Отец его имел дворянское достоинство, владел населенным имением и служил священником в селе Воробьевке.
Начальное образование Буяльский получил в Новгород-Северском уездном училище; затем, по окончании философского класса в Черниговской семинарии, принят в 1809 году в Медико-хирургическую академию. С 1811 года, будучи студентом, состоял прозектором у профессора П. А. Загорского.
В 1814 году окончил курс академии лекарем, с назначением прозектором академии. В 1821 году назначен адъюнкт-профессором по кафедре анатомии. В 1823 году защитил диссертацию на степень доктора медицины и хирургии. В 1827 году назначен адъюнкт-профессором хирургической клиники, но за болезнью вскоре оставил свои должности. За отличие произведен в ординарные профессора академии по кафедре анатомии, которую читал до 1844 года. В 1830 году назначен консультантом военно-учебных заведений. С 1831 года оператор Царскосельского Лицея.
По изобретенному им способу, Буяльский бальзамировал в Санкт-Петербурге тела Высочайших особ: в 1814 году – герцогини де-Тарант, кузины Людовика XVI, и герцогини Вюртембергской, тётки императора Александра I; в 1828 году – императрицы Марии Федоровны; в 1831 году – княгини Иоанны Лович, супруги цесаревича Константина Павловича, и в 1843 году – принцессы Ольденбургской.
Научные работы Буяльского по анатомии и хирургии создали ему известность в ученой среде не только в России, но и за границей. Число их около 100; особенную известность приобрели: «Анатомо-хирургические таблицы», «Анатомо-хирургические таблицы операций вырезывания и раздробления камней» (сочинение это переведено на немецкий язык).
Богатый кабинет свой, состоявший из собрания хирургических и анатомических инструментов, анатомических, патологических препаратов и патоло– гических рисунков, при печатном каталоге, Буяльский в день своего 50-летнего юбилея, в 1864 году, принес в дар Медико-хирургической академии. Ему была поднесена, с Высочайшего соизволения, от имени Академии и российского медицинского сословия, большая Золотая медаль с его портретом.
Имя Буяльского внесено в пятитомный Британский словарь биографий (2007).
П. А. Вяземский – великому князю Михаилу Павловичу.
«Это были душу раздирающие два дня; Пушкин страдал ужасно, он переносил страдания мужественно, спокойно и самоотверженно, и высказывал только одно беспокойство, как бы не испугать жены. «Бедная жена, бедная жена!» – восклицал он, когда мучения заставляли его невольно кричать».
Январь, 28.
Бюллетень В. А. Жуковского о здоровье Пушкина.
«Первая половина ночи беспокойна, последняя лучше. Новых угрожающих припадков нет; но также нет, и ещё и быть не может, облегчения».
Январь, 28. 9 часов утра.
Из письма А. И. Тургенева – А. И. Нефедьевой. Из Петербурга в Москву.
«…Пушкин, не чувствуя, впрочем, опасности и сильной болезни от раны, и полагал сначала, что он ранен в ляжку; дорогой в карете шутил с Данзасом; его привезли домой; его жена и сестра жены Александрина были уже в беспокойстве; но только одна Александрина знала о письме его к отцу Геккерена: он закричал твёрдым и сильным голосом, чтобы жена не входила в кабинет его, где его положили, и ей сказали, что он ранен в ногу. Послали за Арендтом; но прежде был уже у раненого приятель его, искусный доктор Спасский; нечего было оперировать; надлежало было оставить рану без операции; хотя пулю и легко вырезать: но это без пользы усилило бы течение крови. Кишки не тронуты; но внутри перерваны кровавые нервы, и рану объявили смертельною. Пушкин сам сказал доктору, что он надеется прожить два дня, просил Арендта съездить к Государю и просить у него прощения секунданту Данзасу, которого подхватил он по дороге, – и самому себе; государь прислал к нему Арендта сказать, что, если он исповедуется и причастится, то ему это будет очень приятно, и что он простит его…».
Из воспоминаний К. К. Данзаса, записанных А. А. Аммосовым.
«…Поутру на другой день, 28 января, боли несколько уменьшились, Пушкин пожелал видеть жену, детей и свояченицу свою Александру Николаевну Гончарову, чтобы с ними проститься…
…Во всё время болезни Пушкина передняя его постоянно наполнена знакомыми и незнакомыми, вопросы: «Что Пушкин? Легче ли ему? Поправится ли он? Есть ли надежда?» – сыпались со всех сторон.
Государь, наследник, великая княгиня Елена Павловна постоянно посылали узнавать о здоровье Пушкина; от Государя приезжал Арендт несколько раз в день. У подъезда была давка…».
Январь, 28. 10 часов утра.
После тяжелой бессонной ночи доктора И. Т. Спасского сменил другой врач – Ефим Иванович Андреевский, который, к сожалению, не оставил никаких записок о своем дежурстве. В мемуарной литературе также отсутствуют сведения о роли и участии доктора Андреевского в ведении больного. Известно только, что некоторое время он был при постели А. С. Пушкина, и именно он закрыл глаза умершего.
АНДРЕЕВСКИЙ Ефим Иванович
Родился в 1789 году – умер 12.11.1840, в Санкт-Петербурге.
Российский доктор медицины и хирургии (1837), гоф-медик, почётный член медицинского совета Министерства Внутренних Дел, действительный статский советник.
Происходил он из семьи священника и начинал учиться в духовной семинарии. По заведенному обычаю еще в среде русской интеллигенции желающих получить медицинское образование нередко набирали из семинаристов. В это число попал и Андреевский. Перед самой Отечественной войной 1812 года он окончил Петербургскую Медико-хирургическую академию, и в качестве хирурга вместе с Литовским полком прошел через все сражения с Наполеоном. За образцовую службу был награждён чином, орденом и двумя перстнями. В 1815–1819 годах состоял старшим врачом лейб-гвардии Павловского полка. В 1891 году определён гоф-медиком к Высочайшему Двору, и прослужил в этой должности пятнадцать лет.
В 1834 году без экзамена был признан Медико-хирургической академией доктором медицины, а в феврале 1837 года – доктором медицины и хирургии.
С 1837 года – член Медицинского совета Министерства Внутренних Дел. Один из основателей и председатель Общества врачей в Санкт-Петербурге. Как врач Андреевский пользовался известностью в столичном обществе.
Награждён орденами св. Владимира 4-й степени (1816) и 3-й степени (1831), св. Анны 2-й степени, алмазными подвесками к ордену св. Анны 2-й степени (1828), знаками отличия за 15, 20 и 25 лет беспорочной службы, медалями «В память Отечественной войны 1812 года», «За взятие Парижа 19 марта 1814 года».
Вероятнее всего, Ефима Ивановича Андреевского позвали к Пушкину как крупного специалиста по перитонитам. И он сразу установил быстротечную форму воспаления брюшины, которая неизменно заканчивалась смертью в течение 2–3 дней.
Инициатива приглашения Андреевского должна была принадлежать доктору Спасскому: они были близко знакомы и часто встречались на заседаниях правления Петербургского общества врачей.
Из воспоминаний А. И. Тургенева
«Сегодня впустили в комнату жену, но он не знает, что она близ его кушетки, и недавно спросил, при ней, у Данзаса: думает ли он, что он сегодня умрет, – прибавив: «Я думаю, по крайней мере, желаю. Сегодня мне спокойнее, и я рад, что меня оставляют в покое; вчера мне не давали покоя».
10 часов 30 минут.
Из воспоминаний А. И. Тургенева.
«…Опять призывал жену, но ее не пустили; ибо после того, как он сказал ей: «Arndt m,a condamne, je suis blesse mortellement» [Арендт меня приговорил, я ранен смертельно], она, в нервическом страдании, лежит в молитве перед образами. Он беспокоился за жену, думая, что она ничего не знает об опасности, и говорит, что «люди заедят ее, думая, что она была в эти минуты равнодушною»: это решило его сказать ей об опасности».
11 часов утра.
Из воспоминаний И. Т. Спасского.
«Когда я оставил его руку, то он сам приложил пальцы левой руки к пульсу правой, томно, но выразительно взглянул на меня и сказал: «Смерть идёт». В 11 часов утра я оставил Пушкина на некоторое время, простившись с ним, не полагая найти его в живых по моему возвращению. Моё место занял другой врач».
Из дневника В. А. Муханова.
«Император написал собственноручно карандашом записку к поэту следующего содержания: «Если хочешь моего прощения (за дуэль, вероятно) и благоволения, прошу тебя исполнить последний долг христианина. Не знаю, увидимся ли на сем свете. Не беспокойся о жене и детях; я беру их на свои руки». Пушкин был тронут, послал за духовником, исповедался, причастился и, призвав посланного государева, сказал ему: «Доложите императору, что, пока еще Вы были здесь, я исполнил желание Его Величества, и что записка императора продлит жизнь мою на несколько часов. Жалею, что не могу жить, – сказал он потом друзьям своим, окружающим умирающего, – отныне жизнь моя была бы посвящена единственно государю». Жене своей он говорил: «Не упрекай себя моей смертью; это дело, которое касалось одного меня».
П. А. Вяземский – А. Я. Булгакову
«Скажите Государю, – говорил Пушкин Арендту, – что жалею о потере жизни, потому что не могу изъявить ему мою благодарность, что я был бы весь его»! (Эти слова слышаны мною и врезались в память и сердце мое…).
В. И. Даль. Черновик записи о болезни и смерти Пушкина.
«Жуковский. – Государь приказал тебе сказать, Пушкин, чтобы ты был спокоен и ни о чем не заботился; жена и дети будут призрены».
Пушкин. – «Благодарите Государя; скажите ему, что я умираю спокойно. Я молю [?], чтобы он долго жил и был счастлив счастием народа своего и счастием сына». Просит Государя за Данзаса».
Полдень.
Из воспоминаний К. К. Данзаса, записанных А. А. Аммосовым.
«Около часу приехал доктор Даль. Пушкин просил его войти, и, встречая его, сказал:
«Мне приятно Вас видеть не только как врача, но и как родного мне человека по общему нашему литературному ремеслу»…
Нашли полезным поставить ему пиявки. Пушкин сам помогал их ставить; смотрел, как они принимались, и приговаривал: «Вот это хорошо, это прекрасно».
Через несколько минут потом Пушкин, глубоко вздохнув, сказал: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать».
После 2 часов дня.
Из воспоминаний В. И. Даля.
28-го Генваря, во втором часу полудня, встретил меня г. Башуцкий, когда я переступил порог его, роковым вопросом: «слышали?» и на ответ мой: нет – рассказал, что Пушкин умирает.
У него, у Пушкина, нашел я толпу в зале и в передней – страх ожидания пробегал шёпотом по бледным лицам. Гг. Арендт и Спасский пожимали плечами. Я подошел к болящему – он подал мне руку, улыбнулся, и сказал: «плохо, брат!». Я присел к одру смерти – и не отходил, до конца страстных суток. В первый раз Пушкин сказал мне «ты». Я отвечал ему также – и побратался с ним за сутки до смерти его, уже не для здешнего мира!
Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться со смертию, так спокойно он её ожидал, так твердо был уверен, что роковой час ударил. Пушкин положительно отвергал утешение наше и на слова мои: Все мы надеемся, не отчаивайся и ты! отвечал: «Нет; мне здесь не житье; я умру, да видно уж так и надо!».
В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину.
«Кто здесь?» – спросил он Спасского и Данзаса. Назвали меня и Вяземского. «Позовите», – сказал он слабым голосом».
Из донесения старшего врача полиции Юденича.
«Полициею узнано, что вчера в 5-м часу пополудни, за чертою города позади Комендантской дачи, происходила дуэль между камер-юнкером Александром Пушкиным и поручиком кавалергардского Ее Величества полка бароном Геккереном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха, а последний в правую руку навылет и получил контузию в брюхо. – Г-н Пушкин при всех пособиях, оказываемых ему его превосходительством г-м лейб-медиком Арендтом, находится в опасности жизни. – О чём Вашему превосходительству имею честь донесть.
Старший врач полиции
Юденич».
Я. М. Неверов – С. П. Шевырёву из Петербурга:
«…Сегодня вечером Арендт делал операцию Пушкину – отчаянную операцию – и, Бог знает, какие будут следствия. Я живу возле самого того дома, который занимает Пушкин, и нас разделяет одна только стена, так что получаю через человека известия о всех переменах с больным. Он приобщился перед операциею – и теперь лежит весь опухший и охладевший…».
Январь. Ночь с 28 на 29.
Из записок В. И. Даля.
В ночи на 29-е он повторял несколько раз подобное; спрашивал например: «который час» и на ответ мой продолжал отрывисто и с расстановкою: «долго ли мне так мучиться! Пожалуйста поскорей!» Почти всю ночь продержал он меня за руку, почасту брал ложечку водицы или крупинку льда и всегда при этом управлялся своеручно: брал стакан сам с ближней полки, тер себе виски льдом, сам сымал и накладывал себе на живот припарки; собственно от боли, страдал он, по словам его не столько, как от чрезмерной тоски, что приписать должно воспалению в брюшной полости а может быть еще более воспалению больших венозных жил.
«Ах, какая тоска!» восклицал он иногда, закидывая руки на голову – «сердце изнывает!» Тогда просил он поднять его, поворотить на бок, или поправить подушку – и не дав кончить этого, останавливал обыкновенно словами: «ну, так, так – хорошо; вот и прекрасно, и довольно; теперь очень хорошо!» или: «постой, не надо, потяни меня только за руку – ну вот и хорошо, и прекрасно!» Вообще был он – по крайней мере в обращении со мною, повадлив и послушен, как ребенок, и делал всё, о чём я его просил. «Кто у жены моей?» спросил он между прочим. Я отвечал: много добрых людей принимают в тебе участие – зала и передняя полны, с утра до ночи. «Ну, спасибо, – отвечал он, – однако же, поди, скажи жене, что всё слава Богу, легко; а то ей там, пожалуй, наговорят!»
Январь, 29. позднее утро.
Из записок В. И. Даля.
С обеда пульс был крайне мал, слаб и част, после полудни стал он подыматься, а к 6-му часу ударял не более 120 в минуту и стал полнее и тверже. В тоже время начал показываться небольшой общий жар. Вследствие полученных от Д-ра Арендта наставлений, приставили мы с Д-м Спасским 25 пиявок и в тоже время и послали за Арендтом. Он приехал и одобрил распоряжение наше. Больной наш твердою рукою сам ловил и припускал себе пиявки и неохотно позволял нам около себя копаться. Пульс стал ровнее, реже и гораздо мягче; я ухватился, как утопленник, за соломинку, робким голосом провозгласил надежду и обманул было и себя и других, но ненадолго. Пушкин заметил, что я был пободрее, взял меня за руку и спросил: «никого тут нет?» Никого, отвечал я. «Даль, скажи же мне правду, скоро ли я умру?» Мы за тебя надеемся, Пушкин, – сказал я, – право надеемся! Он пожал мне крепко руку и сказал: «ну, спасибо!» Но, по-видимому, он однажды только и обольстился моею надеждой: ни прежде, ни после этого он не верил ей, спрашивал нетерпеливо: «скоро ли конец?» – и прибавлял еще: «пожалуйста, поскорее!» В продолжение долгой, томительной ночи глядел я с душевным сокрушением на эту таинственную борьбу жизни и смерти – и не мог отбиться от трех слов, из Онегина, трех страшных слов, которые неотвязчиво раздавались в ушах и в голове моей:
Ну что ж? Убит!
О, сколько силы и значения в трех словах этих! ужас невольно обдавал меня с головы до ног – я сидел, не смея дохнуть – и думал: Вот где надо изучать опытную мудрость, философию жизни – здесь, где душа рвется из тела; то, что увидишь здесь, не найдешь ни в толстых книгах, ни на шатких кафедрах наших.
Когда тоска и боль его одолевали, он крепился усильно и на слова мои «терпеть надо, любезный друг, делать нечего, но не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче» – отвечал отрывисто: «нет, не надо стонать; жена услышит; и смешно же, чтобы этот вздор меня пересилил; не] хочу».
Бюллетень В. А. Жуковского о здоровье Пушкина.
«Больной находится в весьма опасном положении».
Из воспоминаний К. К. Данзаса, записанных А. А. Аммосовым.
«Поутру 29 января он несколько раз призывал жену…
Собравшиеся в это утро доктора нашли Пушкина уже совершенно в безнадёжном положении, а приехавший затем Арендт объявил, что Пушкину осталось жить не более двух часов…».
Из письма А. И. Тургенева – А. И. Нефедьевой. Из Петербурга в Москву.
«10 часов утра.
Вчера в течение вечера, как казалось, что Пушкину хотя едва, едва легче; какая-то слабая надежда рождалась в сердце более, нежели в уме. Арендт не надеялся и говорил, что спасение было бы чудом; он мало страдал, ибо ему помогали маслом; сегодня в 4 часа утра послали за Арендтом спросить, поставить ли пиявки ещё раз; касторовое масло не действует, и на низ не было. Сегодня впустили в комнату жену, но он не знает, что она близ его кушетки, и недавно спросил при ней у Данзаса: думает ли он, что он сегодня умрёт, прибавив: «Я думаю, по крайней мере, желаю. Сегодня мне спокойнее, и я рад, что меня оставляют в покое; вчера мне не давали покоя»…».
Полдень. Из воспоминаний И. Т. Спасского.
«Нередко на вопрос: не угодно ли Вам видеть жену, или кого-либо из друзей, – он отвечал: «Я позову».
Из письма А. И. Тургенева – А. И. Нефедьевой. Из Петербурга в Москву.
«…1 час.
Пушкин слабее и слабее. Касторовое масло не действует. Надежды нет. За час начался холод в членах. Смерть быстро приближается; но умирающий сильно не страждет; он покойнее. Жена подле него, он беспрестанно берёт её за руку…».
Из воспоминаний К. К. Данзаса, записанных А. А. Аммосовым.
«…До последнего вздоха Пушкин был в совершенной памяти, перед самой смертью ему захотелось морошки. Данзас сейчас же за нею послал, и когда принесли, Пушкин пожелал, чтоб жена покормила его из своих рук, ел морошку с большим наслаждением, и после каждой ложки, подаваемой женою, говорил: «Ах, как это хорошо».
Когда этот болезненный припадок аппетита был удовлетворён, жена Пушкина вышла из кабинета. В отсутствии её началась агония, она была почти мгновенна: потухающим взором обвёл умирающий поэт шкапы своей библиотеки, чуть внятно прошептал: «Прощайте, прощайте», – и тихо уснул навсегда…».
П. А. Вяземский – А.Я. Булгакову.
«…Он… щупал пульс свой и говорил: «Вот смерть идет».
2 часа дня.
А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой. Из Петербурга в Москву.
«…Сейчас сказал он доктору и поэту Далю, автору Луганского казака, который от него не отходит: «Скажи, скоро ли это кончится? Скучно!». – Он – в последних минутах.
Забывается и начинает говорить бессмыслицу. У него предсмертная икота, а жена находит, что сегодня ему лучше, чем вчера! Она у дверей его кабинета, время от времени она заходит к нему; его лицо не говорит о том, что смерть так близка.
«Опустите шторы, я спать хочу» – сказал он сейчас. 2 часа пополудни…».
2 часа 35 минут пополудни.
Из черновых записок В. И. Даля.
«Пушкин сказал: «Нет, мне не жить и не житье здесь. Я не доживу до вечера – и не хочу жить. Мне остается только – умереть».
2 часа 45 минут пополудни.
Из записок В. И. Даля.
Пульс стал упадать приметно, и вскоре исчез вовсе. Руки начали стыть. Ударило два часа пополудни, 29-го февр. – и в Пушкине оставалось жизни – только на ¾ часа! Пушкин раскрыл глаза, и попросил моченой морошки. Когда ее принесли, то он сказал внятно: «позовите жену, пусть она меня покормит». Др. Спасский исполнил желание умирающего. Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья смертного одра, поднесла ему ложечку, другую – и приникла лицом к челу отходящего мужа. Пушкин погладил ее по голове и сказал: «Ну, ну, ничего, слава Богу, всё хорошо!»
Вскоре подошел я к В. А. Жуковскому, кн. Вяземскому и гр. Виельгорскому и сказал: отходит! Бодрый дух всё еще сохранял могущество свое – изредка только полудремотное забвенье на несколько секунд туманило мысли и душу. Тогда умирающий, несколько раз, подавал мне руку, сжимал ее и говорил: «Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше – ну – пойдем!» Опамятовавшись сказал он мне: «мне было пригрезилось, что я с тобой лезу вверх по этим книгам и полкам, высоко – и голова закружилась». Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать мою руку и потянув ее сказал: «Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе!»
Друзья и ближние, молча, сложа руки, окружили изголовье отходящего. Я, по просьбе его, взял его под мышки и приподнял повыше. Он вдруг, будто проснувшись, быстро раскрыл глаза, лице его прояснилось, и он сказал: «кончена жизнь». Я не дослышал и спросил тихо: «что кончено». «Жизнь кончена» – отвечал он внятно и положительно.
«Тяжело дышать, давит» – были последние слова его. Всеместное спокойствие разлилось по всему телу; руки остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни, колена также; отрывистое, частое дыхание изменялось более и более на медленное, тихое, протяжное; еще один слабый, едва заметный вздох – и – пропасть необъятная, неизмеримая разделяла уже живых от мертвого!
И. Т. Спасский.
«Незадолго до смерти ему захотелось морошки. Наскоро послали за этой ягодой. Он с большим нетерпением ее ожидал и несколько раз повторял: «Морошки, морошки». Наконец, привезли морошку. «Позовите жену, – сказал Пушкин, – пусть она меня накормит». Он съел 2–3 ягодки, проглотил несколько ложечек соку морошки, сказал: «Довольно», и отослал жену…».
А. П. Языков – А. А. Катенину.
«Последние минуты его были, что он сказал доктору Далю перевязать повязку. Пока тот его поправлял, Пушкин сказал: «Готово», на что Даль тоже сказал «готово». «Нет, – возразил Пушкин, – не перевязка, а смерть, она идет». Потом сказал: «Прощайте, друзья, прощай, свет…».
И. Т. Спасский, из воспоминаний:
«Минут за пять до смерти, Пушкин просил поворотить его на правый бок. Даль, Данзас и я исполнили его волю: слегка поворотили его и подложили к спине подушку. «Хорошо», – сказал он и потом, несколько погодя, промолвил: «Жизнь кончена». – «Да, кончено, – сказал доктор Даль, – мы тебя поворотили». – «Кончена жизнь», – возразил тихо Пушкин. Не прошло нескольких мгновений, как Пушкин сказал: «Теснит дыхание». То были последние его слова».
А. И. Тургенев – А. Я. Булгакову. Из Петербурга в Москву.
«3-й час пополудни. Четверг.
…Пушкину хуже. Грудь поднимается. Оконечности тела холодеют; но он в памяти.
Сегодня ещё не хотел, чтобы жена видела его страдания; но после захотелось ему морошки, и он сказал, чтобы дали жене подать ему морошки.
Сию минуту я входил к нему, видел его, слышал, как он кряхтит; ему надевали рукава на руки; он спросил: «Ну что – кончено?». Даль отвечал: «Кончено», – но после, подумав, что он себе говорит, Даль спросил его: «Что кончено?». Пушкин отвечал: «Жизнь». Ему сказали, что его перекладывали и, что кончали надевание рукава.
3 часа.
За десять минут Пушкина не стало. Он не страдал, а желал скорой смерти. Жуковский, гр. Виельгорский, Даль, Спасский, княгиня Вяземская, и я – мы стояли у канапе и видели последний вздох его. Доктор Андреевский закрыл ему глаза.
За минуту прошла к нему жена; её не впустили. Теперь она видела его умершего. Приехал Арендт…
…Он умирал тихо, тихо…».
В. И. Даль. «Вскрытие тела А. С. Пушкина».
«По вскрытии брюшной полости все кишки оказались сильно воспалёнными; в одном только месте величиною с грош, тонкие кишки были поражены гангреной. В этой точке, по всей вероятности, кишки были ушиблены пулей.
В брюшной полости нашлось не менее фунта чёрной, запекшейся крови, вероятно, из перебитой бедренной вены.
По окружности большого таза, с правой стороны, найдено множество небольших осколков кости, а, наконец, и нижняя часть крестцовой кости была раздроблена.
По направлению пули надобно заключить, что убитый стоял боком, в пол-оборота, и направление выстрела было несколько сверху вниз. Пуля пробила общие покровы живота в двух дюймах от верхней, передней оконечности чресельной или подвздошной кости (ossis ilias dextri) правой стороны, потом шла, скользя по окружности большого таза, сверху вниз и, встретив сопротивление в крестцовой кости, раздробила её и засела где-нибудь поблизости. Время и обстоятельства не позволили продолжать подробнейших разысканий».
Январь, 29. 2 часа 45 минут.
В России не стало Пушкина.
Зима. Метель. Свирепствует простуда. Перечитал Пушкина. Прочитал о Пушкине. Выбрал из прочитанного о его болезнях и эпизоды о его встречах с медиками.
Что получилось – тебе, читатель, судить.
Будьте здоровы!!!
Честь имею!
